— Месье, — произнес он, — по приказу короля я должен доставить вас в Бастилию, где у вас будет время подумать о неприятностях, которые ожидают вас, если вы по-прежнему будете отмалчиваться. Надеюсь, при следующей нашей встрече вы будете более словоохотливы.
Видам подошел к Николя и заглянул ему в глаза.
— Месье, умоляю вас выслушать меня. Я не виновен в этих преступлениях.
— Должен заметить, что если вы объявляете себя невиновным, это значит, что вы знаете о существовании преступления. Я мог бы использовать эти слова вам во вред. Но будьте уверены: никто более меня не желает, чтобы вы оказались невиновны. Но вы должны помочь мне приблизиться к истине. Я уверен, что это в вашей власти.
Николя думал, что это увещевание, произнесенное спокойным тоном, растопит лед и молодой человек наконец заговорит. Но его труды были напрасны. Видам едва не уступил, однако опомнился, встряхнул головой и начал одеваться.
— Я в вашем распоряжении, месье.
Николя взял его под руку. Он дрожал. Николя опечатал дверь жилища, в котором позднее собирался произвести обыск, затем они спустились по лестнице и направились к карете. Кучер получил приказ ехать к государственной тюрьме. В течение всего пути молодой человек не проронил ни слова, и Николя с уважением отнесся к его молчанию. Пока он не мог рассчитывать на большее. Несколько дней в одиночной камере, возможно, сломят его упрямство и заставят понять всю серьезность обвинений, которые легли на него из-за отказа все объяснить.
В Бастилии Николя исполнил все формальности по заключению арестанта под стражу. Он разыскал главного тюремного смотрителя и поручил ему молодого человека. С одной стороны, необходимо было хранить в строгом секрете его заточение, с другой — не допускать к нему посетителей без разрешения Николя. И наконец, и он особенно настаивал на этом пункте, он приказал не спускать с заключенного глаз, чтобы, по недосмотру конвоиров, он не совершил самоубийства. Николя еще хранил в памяти смерть старого солдата, повесившегося в Шатле на своем ремне. Он также оставил небольшую сумму денег, на которую попросил покупать заключенному еду.
Николя с облегчением вышел из старой крепости. Эта масса серых камней действовала на него угнетающе. Внутри нее лабиринт сырых и темных лестниц и галерей, скрип ключей в замочных скважинах и лязг задвижных окошек в дверях еще более усиливали его тоску. Шумное оживление на улице Сент-Антуан с ее толпой и каретами вернули Николя спокойствие.
Николя размышлял о последствиях ареста видама. Весьма возможно, что граф де Рюиссек вмешается и попытается освободить своего младшего сына с той же настойчивостью, с которой он заставил вернуть тело своего убитого старшего сына. Николя немного засомневался: видам был арестован из-за одних лишь предположений. Жандармерия закрыла на это глаза: соперничество в любви, неудовлетворенные амбиции и, возможно, что-то еще, более конкретное. То, что Ламбер, слуга виконта, был сообщником, можно было принять без затруднений. Николя сомневался и не переставал задавать себе вопросы лишь по поводу одного — как брат мог убить брата. Несомненно, такое случалось и раньше. Всего несколько месяцев назад в центре всеобщего внимания было подобное дело. Шевалье Обаред убил своего старшего брата выстрелом в голову из пистолета и, удовлетворив свою глубокую обиду, скрылся, поступив на службу в армию врага. Месье де Шуазель отправил римскому послу письмо с описанием убийцы, чтобы арестовать его.
Внезапно на Николя снизошло вдохновение. Чтобы разобраться в прошлом своих подозреваемых, он приказал кучеру везти его на улицу Сент-Оноре, ко дворцу де Ноайль, стоящему напротив якобитского монастыря — обители месье де Ноайля, старейшего маршала Франции. Именно там хранились архивы Суда чести, которые это выдающееся собрание составило для того, чтобы судить спорные дела. Под предводительством своего дуайена маршалы, в компетенции которых были дела и военных, и гражданских лиц, судили дела об оскорблениях, угрозах, рукоприкладстве, карточных долгах и вызовах на дуэль. Их знание личного состава военнослужащих было исчерпывающим. Секретарь этой организации, месье де ля Вернь, очень ценил Николя. Когда он работал под началом комиссара Лардена, то смог, благодаря привлечению своих шпионов и помощи информаторов среди скупщиков краденого, найти табакерку, украденную у маршала де Бель-Иля, военного министра, умершего в январе этого года. Тогда месье де ля Вернь предложил ему свою помощь и заверил, что окажет ему услугу, если представится случай.
Этот человек обладал самыми полными знаниями о карьерах всех французских генералов, и никто лучше него не мог просветить Николя по поводу графа де Рюиссека. Он без затруднений прошел к его кабинету. К счастью, месье де ля Вернь оказался на месте и тотчас же принял его. Это был небольшого роста, тщедушный человек, с бледным лицом без морщин и живым взглядом, но светлый парик не мог скрыть его почтенного возраста. Он принял Николя со всей теплотой.
— Месье Ле Флош! Какой сюрприз! Вернее господин комиссар — так ведь теперь нужно к вам обращаться? Чем я заслужил такое внимание к своей персоне?
— Месье, я прибыл к вам с просьбой помочь мне пролить свет на одно очень деликатное дело.
— Между нами не может быть излишне деликатных дел, и вы, конечно, можете рассчитывать на мою помощь — как друг и как протеже месье де Сартина.
Николя иногда задавал себе вопрос, хватит ли однажды ему только его собственных качеств, чтобы рассчитывать на чью-то помощь. Когда наконец он перестанет быть заложником собственного образа? Он досадовал на себя за это ребячество. Месье де ля Вернь не сказал ничего плохого, это была всего лишь простая учтивость. В обществе на каждого человека накладывали отпечаток его рождение или таланты, а также связи и покровители. Месье де ля Вернь принадлежал к обществу, в котором невозможно было не принимать во внимание эти соображения. Ну что же, придется ему подыграть…
— Наш министр, месье де Сен-Флорантен…
Секретарь поклонился.
— …поручил мне расследование весьма конфиденциального дела, связанного со старым генералом, графом де Рюиссеком, который…
— Недавно потерял жену и сына. Слухами земля полнится, мой дорогой. Надо сказать, что его не слишком любят.
— Вот именно. Не сделаете ли вы мне одолжение и не расскажете ли о его карьере? Говорят, что он оставил службу при весьма странных обстоятельствах.
Месье де ля Вернь махнул рукой в сторону папок, которые сплошь закрывали стены его кабинета.
— Мне нет необходимости справляться о нем в архивах. Я однажды слышал об этой истории. Вы знаете, что к нам стекается много информации. Иногда она может оказаться полезной в делах, которые мы судим. Ваш Рюиссек — бригадный генерал и бывший полковник драгун?
— Да, это именно он.
— Ну что же, мой дорогой, это случилось в 1757 году, в страшном году, когда наши войска под командованием принца де Субиза оккупировали Ганновер. На вашего генерала шли многочисленные жалобы. Говорили, что он в заговоре с поставщиками провианта и спекулянтами. Конечно это был не первый и не единственный случай. Военные пайки урезались, в муку подмешивали опилки. Хуже всего дело обстояло в больницах, там солдаты лежали в нечеловеческих условиях. Им подавали жидкий бульон из гнилого, протухшего мяса — для того чтобы сэкономить, если не извлечь прибыль. Что еще более серьезно — в течение нескольких месяцев казначей выдавал месье де Рюиссеку немалую сумму в серебре на содержание несуществующих солдат и лошадей. И это, к сожалению, было не в новинку. Генералу удалось избежать наказания.
— Ну и дела!
— Слушайте дальше. Один лейтенант осудил эти злоупотребления и даже хотел предать их огласке. Рюиссек тут же созвал военный трибунал. В то время враг был совсем близко. Лейтенанта осудили за трусость и немедленно повесили. Но у него остались друзья, и на этот раз недовольство возросло. Слухи об этом случае дошли до Версаля. Его Величество поставили в известность, но он промолчал. Тогда все поняли, что тут замешаны другие влиятельные персоны и король не пойдет против них. Граф тем временем оставил службу. Для меня всегда было загадкой, как ему удалось просочиться во дворец и стать приближенным дофина, нашего добродетельного принца, а его жене — в свиту королевы!
— Вы не помните имя того лейтенанта?
— Конечно нет, но я его найду и пришлю вам с посыльным. Но история еще не закончена. Говорят, что против месье де Рюиссека были собраны бесспорные улики. Время от времени на него поступали жалобы к министру обороны или в наше ведомство, в военный трибунал. Но все они были так невнятны, так разрозненны, что не было никакой возможности использовать их в работе. Одному из анонимных корреспондентов однажды все-таки удалось изложить по порядку это дело в своей жалобе. Какие у него были мотивы? Мы не знаем. Также говорят, что Рюиссек обладает некими уликами, компрометирующими самого принца Субиза. Что вы на это скажете? А когда мы говорим о Субизе…
Он понизил голос:
— …мы подразумеваем Пари-Дювернея, министра финансов. А говоря о Пари-Дювернее, мы подразумеваем Бертена, государственного казначея, соперника Шуазеля и друга…
— Некой дамы.
— Вы сами это сказали, не я! Отец этой персоны, месье Пуассон, служит у Пари-Дювернея.
— Это одновременно все объясняет и все запутывает.
Маленький человек всплеснул руками.
— С этим делом надо обращаться крайне осторожно, мой дорогой. Крайне осторожно. А Рюиссек — человек с тысячей лиц!
Он надулся, затем захихикал, довольный своей шуткой. Николя, озадаченный, вышел из секретариата. Разговор с месье де ля Вернем раскрыл для него множество путей. Все заставляло думать, что загадка окажется гораздо более сложной, чем Николя мог себе вообразить. Его утешало только то, что секретарь французской жандармерии проявил к нему дружеское участие, и Николя снова оценил пользу своих обширных знакомств в различных сферах и нужных связей.
Он решил зайти на улицу Монмартр, прежде чем отправляться в Вожирар. Николя заранее ощущал радость от давно запланированной встречи друзей. В особняке Ноблекура Катрин попросила его взять с собой пирог с грушами и марципанами, который она испекла для Авы, кухарки Семакгюса. Она нагрузила Николя подробными инструкциями и взяла с него слово, что он не забудет напомнить ее подруге разогреть пирог у открытой печи, прежде чем ставить его на стол, но не слишком долго, чтобы он не засох, и не забыть взять плошку взбитых сливок и щедро обмазать ими пирог сверху. Наконец, Катрин вспомнила, что хозяин дома желал повидаться с Николя перед его отъездом, всего на несколько минут. Кир уже показывал дорогу, неустанно перебегая от обители своего хозяина к подсобным помещениям дома. Когда Николя вошел в комнату, месье де Ноблекур, с цветущим здоровым видом, играл в шахматы, удобно устроившись в своем кресле, из которого мог следить за происходящим на улице. Он поднял глаза.
— О, Николя… Я играю сам с собой — левая рука против правой. Игра будет недолгой, я слишком хорошо себя знаю. Ничего интересного, просто борьба со скукой! Как бы вы пошли этим конем?
Николя имел привычку играть стремительно, более полагаясь на интуицию, чем на разум, а часто и на удачу. Это раздражало старого магистрата, он придерживался более неспешной и вдумчивой манеры игры.
— Я бы атаковал. Поставил бы под угрозу одновременно и слона, и одну из соседних к нему фигур. Сейчас эти две фигуры взяли его как в клещи и обеспечивают ему двойную защиту.
— Так… У меня остается ферзь. Вот почему я спросил вас, Николя. Два ферзя, по обеим сторонам.
— Вы говорите загадками, месье. Что вы хотите сказать?
— Я долго размышлял над тем, что с вами приключилось. Двор… Тайны и недоверие… Конец всяким высоким порывам… Великие учтивы, но суровы; это, впрочем, не исключает грубой лести, за которой можно скрыть ложь… Философствование добавляет к природной злобе равнодушную жестокость!
— Вы меня все более и более беспокоите. Вам пифия напророчествовала со своей треноги? Этот мрачный юмор… Эта горечь, которая совсем не в вашем духе. Вас снова беспокоит подагра? Я виню себя за то, что утомил вас своим расследованием, не должен я был этого делать.
Старый прокурор улыбнулся.
— Что вы, что вы! Я совершенно здоров, я чувствую себя великолепно! Но я волнуюсь, Николя. Как говорит мой старый друг де Ферней, обладающий довольно едким умом, «меня волнуете не вы, а тревога о вас в столь деликатных обстоятельствах». Что до подагры, этой изменницы, — она меня совершенно позабыла!
— Вот как?
— Вот так. Время не терпит, я все обдумывал добрую часть этой ночи.
— Да что вы!
— Да, ночь без боли для такого старика, как я, — это добрая ночь, когда ум его бодр и готов к размышлениям.
Николя вдруг подумал, что каждый человек одинок наедине с самим собой, и его старый друг очень часто скрывал от своих друзей страдания, свойственные его возрасту, за тем, что казалось кокетством, но на самом деле было чувством собственного достоинства. Одну лишь подагру невозможно было спрятать.
— А бессонница, проведенная с пользой, — это не потерянное, а обретенное время. Я размышлял о даме — о той, которая в Шуази, и о той, которая в Версале. А затем о вашем Трюше. Конечно о нем! Я видел, как ваша дама появлялась в этой истории то здесь, то там, но всегда на расстоянии и никогда не подвергала себя опасности. Что до этого маскарада с иезуитами, тут одно из двух: или он происходит от них самих, и это доказывает их безумие и растерянность, но необязательно их вину; либо он разыгран другими, и, значит, это гораздо серьезнее, тучи сгущаются, и вам грозит явная опасность. Меня удивляет, как вы смогли выбраться оттуда живым и невредимым.
— Как? Что вы хотите этим сказать?
— Не поймите меня неправильно. Ваш вынужденный отъезд, малоубедительный на взгляд вашего старого хозяина, не должен был никого обмануть. Понятно, что эти таинственные силы хотя и похитили вас, но не желали причинить вам вред. Выражаясь более ясно, это давление на вас мне кажется скорее признаком слабости. Впрочем, вы же не изменили направление своих поисков?
— Я продолжил идти своим путем. Сегодня утром я арестовал видама де Рюиссека. Павшие на него подозрения и отказ говорить показались мне достаточными, чтобы оправдать его арест и препровождение в Бастилию.
— Ну-ну, — задумчиво произнес Ноблекур, качая головой.
— Вы полагаете, что мне внушили совершить эти действия?
— Я ничего не полагаю. Скоро вы сами узнаете, устраивает ли или же нарушает планы ваших неведомых противников то, что вы сделали. Будем ли мы иметь удовольствие видеть вас за столом сегодня вечером?
— Увы, нет, я приглашен к Семакгюсу. Я зашел специально, чтобы предупредить вас об этом. Я переночую в Вожираре, а завтра на рассвете отправлюсь в Версаль, где я должен встретиться с одним из приближенных мадам Аделаиды.
— Еще раз повторяю вам, Николя, — будьте настороже. Двор полон опасностей. Решительно, я пойду этим слоном.
Николя оставил своего старого друга и побежал собрать в сумку все необходимое. Снова спустившись вниз, он осторожно положил в нее приготовленную Катриной еду. Еще с утра он распорядился, чтобы карета ожидала его у тупика Сент-Эсташ. Казалось, все было спокойно, но из предосторожности Николя вызвал Рабуина, чтобы тот наблюдал за местностью и помешал всякой попытке слежки.
В первый раз с начала этого расследования Николя позволил своим мыслям идти своим чередом. Даже резкие, тревожные слова месье де Ноблекура не смогли изменить его настроения. Не решаясь отнести их на счет возраста, он не придал им большого значения, даже если некоторые из них отозвались в нем эхом и заставили задуматься. Но Николя быстро развеялся, убаюканный стуком колес кареты, и задремал.
Когда Николя проснулся, они уже были за городскими воротами, и золотисто-розовое небо возвещало о конце дня на горизонте, который то здесь то там прорезали высокие силуэты ветряных мельниц. Тем временем начался дождь, и Николя из окна кареты наблюдал, как капли воды ударялись о землю и тонули в песке. Почву пересекли большие и малые потоки воды. Вскоре показался огромный дом Семакгюса за высокой стеной, выходящей на улицу, воротами и двумя симметричными флигелями по обе стороны основного здания. Он производил впечатление основательности и прочности, еще более усиленное отсутствием верхних этажей. Комнаты в центральной части здания были ярко освещены. В окне кабинета Николя узнал коренастый силуэт Бурдо и другой, более высокий, доктора; сняв сюртуки, они суетились вокруг стола. У входа Николя столкнулся с Авой, чернокожей служанкой Семакгюса. Заливаясь громким смехом, она бросилась ему на шею и горячим, гортанным голосом стала расспрашивать о своей подруге Катрине. Передав ей в руки сладкий пирог, Николя смог наконец освободиться и присоединиться к своим друзьям. Он подошел к кабинету. Два приятеля что-то обсуждали, смеясь.
— Доктор, — воскликнул Бурдо, — не нужно так толочь каштаны. Они должны быть приготовлены большими кусками, чтобы можно было почувствовать их вкус, разжевывая. Вот так!
— Вам следовало бы работать не в Шатле, а преподавать в университете! Дорезайте вашу порцию и помогите мне. И осторожнее, не пережарьте чеснок! Что до капусты…
Николя вмешался, подражая акценту Катрины:
— Конечно она толжна успеть развариться, поэтому первым делом бросьте ее в фоду! И не держите ее толго в кибятке, чтобы она осталась хрустящей!
Два приятеля обернулись к нему.
— Да это же Николя, вот кто нам поможет!
— Надеюсь, — вздохнул Бурдо, — что никто не голоден. Похоже, мы никогда не закончим!
Они расхохотались. Семакгюс разлил по бокалам вино. Николя справился о меню.
— У нас будут тушеные куропатки, свинина на вертеле и капустное фрикасе с кусочками сала и каштанами — я сам придумал этот рецепт, пальчики оближете. Мягкий вкус каштана хорошо сочетается с легкой горечью капусты и еще более подчеркивается специями — перцем и гвоздикой. Мозговая косточка, из которой мы сварим бульон, еще добавит мягкости нашему блюду. А Бурдо принес нам корзину бутылок шинона…