Итак, мы на затонувшей, а теперь замерзшей посудине. В моих руках — дневник одного из ехавших на «Белушатнике» в этот злополучный рейс — метеоролога Залесова. Он подробно описывает, как налетевшим штормом трепало суденышко, как был разбит киль, ахтерштевень, потеряны руль и якоря, а самое судно выброшено на камни у берега.
Вот оно лежит сейчас перед нами, до штурвальной рубки занесенное снегом. Нас четырнадцать человек: девять диксоновцев и пять промышленников. Небольшая горстка людей у обледеневшего разбитого судна.
Весь личный состав экспедиции был разбит на две бригады. Решили работать круглые сутки, меняясь каждые восемь часов. Два дня потратили на очистку входа в машинное отделение. Мы выкинули наверх горы снега. Ломами и пешнями крушили лед. Ломали палубу. Уже в воде пилили, ломали какие-то балки, обитые жестью, и обледеневшие переборки. К концу вторых суток из-под ломов и лопат хлынула вода, затхлая, вонючая, черная, в жирных нефтяных пятнах. В этой воде пришлось работать нашим водолазам.
Их было трое: спокойный, рассудительный водолазный старшина Ревин, добродушный ворчун Петро Маношкин и веселый Вася Ферапонтов, герой подъема «Малыгина».
Водолазам пришлось туго в буквальном смысле слова. Они с трудом ворочались в узкой майне. Согнувшись в три погибели, работали в непроницаемой тьме, ощупью осматривали машину, отбивали гайки, болты. Ощупью пробирались в тесном машинном отделении, рискуя застрять среди разрушенных балок, опрокинутых нефтяных бочек, ведер и механизмов. Они вылезали из воды, обледеневшие, замерзшие, и бросались к печке. Но все же машина «Белушатника» была отделена от фундамента, застроплена и подготовлена к подъему.
Мы были бедны такелажем и снастями. Много ли мы могли взять с собой в дорогу? Тросы да тали. Но наши механики и командиры Ходов, Скубков, Пашукевич, Новиков были изобретательны, как полярники, как люди, привыкшие обходиться тем, что есть. Трудно перечислить все их ухищрения. Были использованы мачты, доски, бревна, обрывки якорных цепей. Наше техническое вооружение росло по мере того, как мы очищали палубу от снега. Мы откопали деревянный ворот и небольшую годную к работе лебедку.
Наконец, приступили к подъему машины из воды. Он не представлял бы ничего сложного в нормальных условиях на Большой Земле, но небольшой горстке людей это было не под силу. Машина упорно не шла вверх. Мы наваливались грудью на ворот, спотыкались, падали, а машина только толкалась в узкой манне из стороны в сторону, тупо тыкалась то в лед, то в балку, то в перегородку, упиралась, вертелась на месте, переваливалась с боку на бок.
Мы устроили аврал, работали бессменно, по восемнадцати — двадцати часов в сутки. Измученные, мокрые, голодные, злые, мы приходили в домик, наскоро ели, сушились, спали два-три часа и опять шли на судно.
В это время к нам приехали гости. Они подкатили на десяти легких оленьих упряжках. Это были юраки-охотники, промышлявшие на острове. Они ехали, отягощенные богатой добычей. Тридцать шесть оленей были убиты ими.
Мы показали гостям трактор, водолаза в полном костюме, произвели взрыв аммонала. Гости ахали, удивленно качали головами. Не желая оставаться в долгу, они показали свое искусство, свою технику. Юрак-охотник взял щит, обтянутый белым полотном, лег на снег и пополз. Он показывал нам, как он охотится, он неслышно подползал на животе к оленю и прикрывался белым щитом, стреляя сквозь дырочку, в которую было пропущено поблескивающее дуло винтовки. Юрак полз грациозно, бесшумно. Мы признали, что это большая техника и большое искусство.
Двадцать четвертого мая к концу дня машина, наконец, показалась на воды. Перепачканный илом, грязью, нефтью первым показался маховик. Мы все сбежались смотреть на него.
Никто не хотел уходить, пока машина не будет наверху. Снова откидывали снежные горы, давая путь машине. Водолазы снова ныряли в воду, отыскивая недостающие механизмы. Все торопились. Наша рация принимала тревожные прогнозы погоды. Потепление. Это грозило гибелью для нас. Мы были бы рады морозу, пурге, стуже, но с ужасом видели, как на глазах слабеет и съеживается снег. Мы торопились. Потепление подхлестывало. Работали круглые сутки. Утром 26 мая тронулись в обратный путь. Он был тяжелее пути на остров Сибирякова, но зато мы ехали с новой победой. Мы многому научились в дороге, привыкли к кочевой жизни, дневальные наловчились даже варить кофе на ходу, не расплескивая.
Двадцать восьмого мая наш табор торжественно въехал на Диксон. На тракторе сидел Скубков; около прицепа, на котором находилась спасенная машина, шли участники экспедиции Ходов, Пашукевич, Дрогайцев, на крыше нашей теплушки гордо ехал Вася Ферапонтов, привязанная сзади нарта тащила оленье мясо — охотничью добычу.
27 июня
На днях доктор Диксона Никитин получил тревожную телеграмму с далекого мыса Желания о тяжелом случае патологических родов.
«Роженица, — писали в телеграмме, — безуспешно рожает вторые сутки. Плод находится в поперечном положении. Несмотря на энергичные попытки доктора мыса Желания Фирсова повернуть плод в более удобное положение для родов, это не удалось».
Доктор Фирсов не акушер. Он впервые наблюдает подобный случай родов. К тому же у него нет необходимых инструментов. Он обратился к доктору Никитину с просьбой помочь советами и указаниями по радио.
Эта короткая телеграмма встретила живой человеческий отклик на Диксоне. Врач, руководители острова и работники радиоцентра горячо пошли на помощь рождающемуся новому гражданину Арктики. Три часа доктор Никитин не отходил от аппарата. Он расспрашивал о всех деталях и подробностях родов и сообщал свои выводы. Доктор делал самые мелочные указания и требовал беспрекословного их исполнения.
Через три часа счастливый отец передал Никитину радиограмму: «Дорогой доктор! Очень благодарю вас и работников радиоцентра за помощь. У меня родился сын. Большое спасибо, друзья, всем. Больная чувствует себя удовлетворительно. Егоров».
Поздно ночью доктор Никитин снова разговаривал с мысом Желания о состоянии роженицы, ребенка и последствиях родов.
«Все отлично!» — ответили ему.
Известие о благополучных родах облетело все арктические станции и — что очень характерно для советских полярников — вызвало живой отклик. От ряда зимовок получены поздравления отцу и матери новорожденного и докторам Никитину и Фирсову, мужественно исполняющим свои трудовые обязанности на Севере.
5 июля
Мы решили поехать на охоту в Лемберово — зимовку, что в пятнадцати километрах южнее Диксона. Она названа так в честь Степана Лемберова, тобольского плотника и объездчика собак. Он прожил долгую бродячую жизнь на Севере, участвовал в первой экспедиции Циглера на Землю Франца-Иосифа, а затем в экспедиции на «Черте», разыскивавшей Седова, и умер на Диксоне в 1920 году.
В тундре — весна. Снег лежит только в лощинах да на реке, он глубок и непрочен, под ним вода. Каждый шаг здесь дается с боя. Проваливаешься по колено и долго не можешь вытащить ногу. Сапог с ноги наполовину сполз и увяз. Барахтаешься. Беспомощно хватаешься рукой за осыпающийся снег. Выручаешь сначала ногу, потом сапог. Делаешь шаг вперед и снова проваливаешься.
В тундре — весна. Это значит: в тундре — вода. Большие и маленькие ручейки. Озерки. Лужи. Купели стоячей, остро пахнущей мхом и землею талой и студеной воды. Вода всюду. Тундра огромна. Ступишь ногой в мох, и мох сочится. Ступишь на мшистую кочку, и кочка сочится. Вся тундра сейчас — сплошное топкое болото. Оно всхлипывает под ногами, мягкое, податливое, покрытое уже жирным весенним мхом, карликовым папоротником и липкими лишайниками. И, знаете, это даже приятно.
А тундра сейчас поет совсем по-весеннему, звенит на все голоса. Она звенит ручьем, зверем, птицей. Курлычут гуси. За горой протяжно ревет олень. Пронзительно хохочут чайки-«мартышки». Шустрые лемминги (полярные мыши) со злобным визгом шныряют под ногами. Полярные совы, раскинув свои великолепные весенние наряды — на белых крыльях карие глазки, — носятся над рекой. Торжествующий весенний шум стоит над тундрой. Даже лед на реке ломается с радостным стоном. Весна...
Охотники идут вдоль живописных скалистых берегов реки Лемберова. Птицы, испугавшись, взлетают со скал. Но нас прельщают сейчас олени. Двухстволки мирно отдыхают за плечами, зато винтовки наготове. Оленьи следы, оттиск копыт на грязи попадаются на каждом шагу и будоражат охотников.
И вот далеко на горизонте показываются две точки. Они движутся. Ну, конечно, это олени, они мирно идут по тундре, на ходу щиплют мох. Охотники разбиваются на две партии и начинают обходить оленей с подветренной стороны. Олень видит плохо, зато отлично чует запахи, это мы знаем; все ближе и ближе подходят охотники к зверю. Теперь отлично видно, что это самка и теленок. Они идут на нас, ничего не подозревая. Метров пятьсот — шестьсот отделяют нас, но самка остановилась. Она тревожно подымает голову. Ей почудилось, померещилось что-то. Она осторожно поводит головой вокруг, очевидно, нюхает воздух и вдруг испуганно поворачивает назад. Мы разом стреляем. Олени бросаются в бег. Они бегут большими испуганными скачками. Светаков и я снова стреляем. Самка запнулась, кружится на месте. Она ранена. Теленок беспомощно вертится около нее. Выстрел Доброжанского, обошедшего оленей с другой стороны, кладет самку на месте. Торжествующие охотники торопятся к добыче. В теленка не стреляем, он не уйдет. Но, испуганный выстрелами и новыми запахами человека, теленок ошалело носится по тундре, ревет и убегает куда-то. Охотники свежуют добычу. Суворов с наслаждением пьет теплую кровь и уверяет, что это — лучшее лакомство для охотника. Отдохнув и освежевав оленя, охотники расходятся по тундре искать новой добычи. Черев час за горой слышны выстрелы. Это Суворов убил вторую оленью самку.
Ночью охотники выходят уже с двухстволками в руках и винтовками за плечами. Теперь их прельщает гусь. Они смотрят теперь вверх и нервно вздрагивают, слыша нужное «курлы, курлы». Гуси летают еще небольшими стайками и в одиночку. Зимующий в Лемберове промышленник Иван Подойников так и сказал нам, что «самостоятельный гусь еще не пошел». Решили охотиться на «несамостоятельного» гуся, раз уж он залетел в наши края.
Охотники располагаются в засаде у скал, на живописной реке Лемберова. Острые черные скалы, покрытые тусклой прозеленью лишайников, кажутся древними и зловещими. Впрочем, охотники смотрят только вверх. Но гуси, как назло, летают или в стороне, или очень высоко. Охотники провожают их разочарованными и тоскливыми взглядами. Наконец, Суворову удается подстрелить одного гуся. За добычей приходится идти далеко, проваливаясь в снег и воду. Но убитый гусь найден и пущен в «дело». Его положили на снег, шею подвели палочкой. Издали казалось, что на снегу сидит живой гусь. Эта хитрость имела успех. Над нашим гусем стали кружиться живые гуси. Они кричали ему что-то, звали и, очевидно, удивлялись, что он, чудак такой, не отвечает. Гусаки, возможно, даже обижались. Впрочем, часа через два наш гусь уже был не одинок. Около него было еще три гуся. Они тоже были подперты палочками. Охота продолжалась.
14 июля
Еще третьего дня мы ходили здесь по льду, смеясь, перепрыгивали через узкие и случайные полыньи, а сегодня широко и вольно разгулялись темно-сизые холодные карские волны и только где-то далеко на горизонте чуть покачиваются фантастические льдины.
Море очищается от льдов свободно и уверенно. Оно словно стряхивает с себя опостылевшие, проржавевшие и ослабевшие цепи.
Ледяные острова, на которые мы весной ходили в надежде встретить медведя, сейчас один за другим покидают нас, обрываются и уплывают. Между нами и ими — море. Кажется, что удалился от нас и материк, убежал в море тонким северо-восточным мысом. Теперь мы доподлинно убеждаемся, что живем на острове!
Подо льдом сейчас только бухта Диксона. Проливы в ней промыли широкие полыньи, в которых шумно пыхтят стада белухи, ныряют нерпы и плещется омуль, но большая часть бухты — еще под сплошным льдом. Лед, правда, уже не тот, что зимой. Он посинел и съежился. Он весь, как губка, ноздреват и прозрачен. Толщина его едва достигает шестидесяти сантиметров, и нерпа легко пробивает его. Через неширокую круглую лунку она любопытно высовывает мордочку и глядит на проходящих людей.
На бухту сейчас идет решительное наступление со всех сторон. С юга наступает теплое течение Енисейского залива, а с севера в часы прилива наступает море. Дни ледяного покрова бухты сочтены. Это значит, что до навигации, до прихода пароходов и прилета самолетов тоже остались считанные дни.
Остров весь очистился от снега. Теперь это — дикое нагромождение черных скал да коричневато-зеленая болотистая тундра. Стоят теплые дни. Был день, когда температура доходила до десяти градусов тепла. Сейчас в среднем четыре-пять градусов. Июль нынешнего года считается теплым. Часто идут дожди, мелкие и продолжительные.
На южных склонах острова между скалами в изобилии появились цветы. Это застенчивые лютики или робкие, скромные, никому не известные, фиолетовые цветочки. Цветы, конечно, не роскошные. Тем не менее все им искренно рады, наши дамы бережно собирают букеты.
Все говорит о наступающем лете: тундра, птицы, ветерок на реке и даже дожди. Заметка направляющегося к нам нового начальника острова Боровикова, напечатанная на днях в «Правде», передана сюда по радио. Зимовщики готовятся достойно встретить смену. Очищается территория населенных пунктов острова. Заканчивается ремонт катеров, шлюпок, баркасов. Подводятся итоги научных наблюдений, заканчивается составление отчетов. Напряженно, с полной нагрузкой работает радиоцентр: для него навигация явится экзаменом на зрелость. Короткое полярное трудовое лето вступает в свои права.
Да, лето вступает в свои права! Сейчас, когда заканчивал эту корреспонденцию, пришли и сказали, что уже и порт отрезан морем от нашего острова.
Движение льдов опережает движение пера вашего корреспондента.
18 июля
Ветер налетел внезапно. Мы почувствовали его, когда наша утлая моторная шлюпка, на которой мы с зверобоями ехали на промысел, начала плясать по волнам. Два часа мы боролись с встречным ветром, разбушевавшимся морем, волнами, заливавшими шлюпку. Вдруг мотор заглох, мы остались на воде без горючего и весел. Нас уносило в открытое море. Крутой скалистый берег Диксона уплывал все дальше и дальше... Вылив последнюю бутылку бензина, оставленную для зажигания мотора, мы пристали к какой-то скале у берега, затем выползли на лед и кое-как добрались до острова.
Когда мы пришли в бухту Диксон, там происходили великие события. Западный ветер делал свое дело. Еще несколько часов назад мы ходили по прочному льду бухты, как по проспекту. Сейчас по льду пробежали трещины. Они росли на глазах. Огромные ледяные поля легко откалывались и уносились прочь, словно это были скорлупки расколотого молотом ореха. Наш повар Волков, спокойно прошедший по льду до самой далекой части бухты, выйдя на берег, с ужасом увидел, что дороги, по которой он шел, уже не существует. Льдину с отпечатками его шагов уносило волнами.
Треск и стон стояли над бухтой. От берега оторвало плашкоут, его уже понесло течением, когда выскочившие на аврал зимовщики начали его отстаивать. По плавающему льду на плашкоут взбежала диксоновская молодежь и перебросила на берег чалки. Скоро плашкоут спокойно качался на воде у берега.
Западный ветер бушевал весь день. К вечеру все было кончено. Последние льдины уходили в проливы.
Бухта Диксона в этом году вскрылась небывало рано, на десять дней раньше прошлого, тоже раннего года. И навигация началась здесь раньше. Еще тринадцатого июля пришел на Диксон из Игарки маленький зверобойный бот, обогнувший остров морем. Идут к Диксону и караваны барж с Енисея. Скоро «все флаги в гости будут к нам». Английские, норвежские и французские корабли пойдут за лесом в Игарку. Советские ледоколы, грузовые пароходы, лесовозы, целые караваны судов пойдут вдоль Великого Северного морского пути от Архангельска и Мурманска до Владивостока или на Лену, на Колыму, на Индигирку. Заснуют маленькие гидрографические суда, зверобойные боты, экспедиционные корабли. Отряды морских самолетов вылетят на ледовые разведки...
Сегодня на домах Диксона взвиваются флаги: навигация началась.
1 августа
Вечером 27 июля в густом молочном белом тумане, окутывавшем бухту Диксон, вдруг загудел протяжный басистый и неожиданный гудок теплохода. Его услышали все на острове. Через несколько минут мы уже взволнованно толпились на берегу, тщетно пытаясь что-нибудь увидеть в тумане.
Теплоход прогудел еще и еще раз. Он был где-то очень близко, рядом, мы чувствовали его присутствие в нашей бухте, можно сказать ощущали уже дыхание его машин, но ни труб, ни корпуса, ни даже смутного силуэта корабля не было видно.
На старой диксоновской звоннице ударили в колокол. Глухой звон древнего колокола отвечал призывному гудку теплохода, который искал подступов к острову. Навстречу ему на блистающем свежей краской катере выехали зимовщики Диксона. Наш катер несся сквозь плотный, почти осязаемый туман, прыгая по волнам. Туман начал рассеиваться. Он убежал беспорядочными разорванными клочьями, и перед нами открылась замечательная картина: в бухту кильватерным строем входил первый караван судов с Енисея.
Говорят, самое трудное для человека, остающегося зимовать на острове, прощание с последним уходящим пароходом. Радость при встрече с первым караваном вырвалась в громком, ликующем «ура» зимовщиков, на которое с теплохода, барж и лихтеров ответили взрывом восторженных приветствий. По тралам, веревкам, лестницам зимовщики вбежали на судно и — прямо в дружеские объятия шефов Диксона, днепропетровцев.
Днепропетровцев приехало тринадцать человек. Отобранные из нескольких сотен желающих ехать зимовать на Диксон, эти молодые, здоровые, веселые ребята — отличные рабочие, комсомольцы и коммунисты, воодушевленные желанием поработать в Арктике, нетерпеливо глядели на остров, на строящийся порт, который будет достраиваться их руками.
Не спавший несколько ночей, но, как всегда, выбритый и сияющий, начальник острова Светаков всю ночь напролет ходил с днепропетровцами по острову. Он показал им все — и как шефам и как смене...
А в бухте нарастали события. Полярная навигация развертывалась стремительно. Рано утром 28-го прилетел известный полярный летчик Алексеев, тотчас же вылетевший по специальному заданию в Гыдоямо. Днем с Енисея пришел небольшой караван во главе с пароходом «Лесник». Забежали в бухту зверобойные боты «Аврал» и «Бурный», тотчас же ушедшие на промысла. А вечером того же дня мы любовались прекрасной картиной: ледокол «Ермак» шел во главе судов Ленской экспедиции. Один за другим входили прекрасные советские «Русанов», «Крестьянин»» «Молотов». «Садко» и норвежский лесовоз «Фрам».