— Но она же может одеть чепец?
— Конечно, она ОДЕНЕТ чепец, — Софи глянула на мужа с жалостью. — Как она может принять незнакомых джентльменов БЕЗ чепца? Но под ним ее волосы должны быть уложены.
Консультация, ради которой почтенные джентльмены собирались в Эшгроу-коттедже, касалась здоровья миссис Вильямс. Ранее она перенесла операцию по удалению доброкачественной опухоли с поразившей доктора Мэтьюрина стойкостью, и это притом, что его обычным контингентом были безропотные моряки. Но теперь дух ее был подорван депрессией, и оставалась надежда, что авторитет нескольких выдающихся врачей все-таки убедит ее отправиться на воды в Бат, Мэтлок-Вэллз или еще дальше к северу.
Сэр Джеймс прибыл вместе с доктором Леттсомом в его экипаже, и совместно же они категорически отклонили предложение капитана Обри осмотреть сад. Джеку, которого вызвали, чтобы принять барышника, доставившего его новую кобылу, пришлось оставить их наедине с графином.
Врачи уже обратили внимание на крылья новых пристроек Эшгроу-коттеджа, на двойной сарай для экипажей, длинную линию конюшни и сверкающий купол обсерватории на удаленной башне. Теперь они обратили натренированный взор на гостиную, ее новую массивную мебель, картины с изображением кораблей и морских сражений кисти Покока и других знаменитостей. Висел тут и портрет самого капитана Обри кисти Бичи — в полной форме капитана первого ранга, с красной орденской лентой на широкой груди, Джек бодро смотрел на мортирную бомбу, на которой покоились руки капитана, дополненные парой голов мавров, ибо Джек добавил к владениям Британской Короны Маврикий и Реюньон. Геральдическая Коллегия насчет этих дополнений четкого мнения не выразила, но было решено, что мавританские головы будут к месту.
Врачи смотрели на это великолепие, попивая вино, и с видимым удовольствием предчувствовали солидные гонорары.
— Позвольте налить вам еще вина, дорогой коллега? — промолвил сэр Джеймс.
— Очень любезно с вашей стороны, — отозвался Леттсом, — прекрасная мадера! Капитану, похоже, повезло с призовыми?
— Мне говорили, он отбил два или три корабля Ост-Индской компании на Реюньоне.
— Где это — Реюньон?
— Его раньше называли Бурбон — рядом с Маврикием, если помните.
— В самом деле? — и доктора вернулись к обсуждению своей пациентки: благотворному действию операции; удивительному побочному эффекту бессмертника, когда его дают в лошадиных дозах; отказу от валерианы; предшествующим многократным беременностям, как правило, имевшим место в этом и большинстве подобных случаев; пиявкам за ушами, ухудшающим течение болезни; мягчительным средствам и их влиянию на сплин; шишкам хмеля; холодным обтираниям с пинтой воды натощак; строгой диете; слабительной микстуре. Доктор Леттсом упомянул и о своем успешном применении опиума при подобных случаях.
— Мак делает мегеру розой! — провозгласил он. Ему понравилось собственное выражение, и он громким голосом провозгласил:
— И из мегеры мак сделает розу! — но сэр Джеймс, нахмурившись, ответил:
— Ваш мак хорош на своем месте, но, когда я вспоминаю злоупотребления им, опасность привыкания, когда пациент становится его рабом, мне порой думается, что его место — на клумбе. Я знаю весьма способного человека, который так злоупотреблял им, в виде настойки лауданума, что в итоге дошел до дозы не менее восемнадцати тысяч капель в день — половина этого графина! Он смог побороть эту привычку, но нынче, когда его дела в кризисе, он опять вернулся к этому утешению, и, хотя его нельзя назвать «любителем опиума», но, по заслуживающим доверия свидетельствам, трезвым его также не назовешь, погружен в себя чуть не две недели уже и… О, доктор Мэтьюрин! Здравствуйте! Вы ведь знакомы с коллегой Леттсомом?
— Ваш слуга, джентльмены, — Стивен вошел в комнату. — Надеюсь, вам не пришлось меня ждать?
Доктора заверили его, что вовсе нет, все равно их пациентка еще не готова, и могут ли они предложить доктору Мэтьюрину бокал этой великолепной мадеры? Доктор Мэтьюрин не возражал, и, попивая вино, живописал, как вздорожали нынче трупы: он сторговал было один прямо сегодня утром, но у злодеев достало наглости потребовать четыре гинеи! Четыре гинеи — лондонская цена за провинциального покойника! Он попытался усовестить их, что их жадность душит науку, и с тем их собственный труд, но вотще: пришлось платить четыре гинеи.
На самом деле, не так уж и плохо, ибо одно из женских тел, которые он осматривал, имело интересную квазикальцификацию ладонного апоневроза. Труп свежий, и, поскольку в данный момент его интересуют только руки, может, дорогие коллеги также отберут для себя какие-то лакомые кусочки?
— Я всегда рад, если удается отхватить свежую печень для моей молодежи, — отозвался сэр Джеймс. — Мы засовываем её им в башмаки.
С этими словами он встал, так как дверь отворилась, и вошла миссис Вильямс, сопровождаемая сильным запахом жженого волоса.
Консультация шла своим чередом, и Стивен, сидя слегка в стороне, чувствовал, что серьезные внимательные врачи вполне отрабатывают гонорар, который посторонний мог бы счесть чрезмерным. У обоих был природный дар к «сценической» стороне медицины, которая ему самому совершенно не давалась, также восхищала его сноровка, с которой они управлялись с изливавшимся из пациентки словесным потоком. Ему было интересно, что заставляло миссис Вильямс нагромождать груды лжи в его присутствии: «она бездомная вдова, и с тех пор, как ее зятя понизили в звании, ей вовсе не хочется появляться на людях». Она вовсе не была бездомной — долг за ее обширное имение Мэйпс был выплачен из призовых за Маврикий, но она предпочла сдавать его внаем. Зять ее, когда командовал эскадрой в Индийском океане, получил временную должность коммодора, а когда кампания закончилась и эскадру расформировали, он вновь стал капитаном — это не было понижением. Все это не раз объяснялось миссис Вильямс, и она, конечно, понимала эти простые вещи, но явное желание этой тупой, но сильной и властной женщины выглядеть страдающей, заставляло ее снова повторять эту чушь, даже зная, что Стивен знает, что она лжет.
Но вот уже даже миссис Вильямс слегка охрипла, в манере сэра Джеймса появилось больше властности, а запах обеда становился все ощутимее. Софи бегала туда-сюда, и, наконец, консультация закончилась. Стивен вышел, чтобы вытащить Джека из конюшен, и встретил его на полпути, возле парящих куч извести.
— Стивен! Как я рад тебя видеть! — завопил Джек, хлопая обеими руками доктора по плечам и глядя радостно сверху вниз в его лицо, — Здравствуй! Как дела?
— Мы убедили-таки ее. Сэр Джеймс был неколебим: Скарборо — или мы не можем отвечать за последствия. Пациентка будет путешествовать под наблюдением санитара доктора Леттсома.
— Очень рад, что за старой леди надлежащим образом присмотрят, — Джек усмехнулся. Пошли, посмотришь на мою последнюю покупку.
— Прелестное создание, право слово — заметил Стивен, когда кобылу поводили перед ними туда-сюда, — прелестное, а как лоснится, просто блестит! Сухожилия слегка слабоваты и нет ли вислозадости? По глазам и ушам судя, норовистая. Можно проехаться?
— Времени уже нет, отозвался Джек, взглянув на часы. — Вот-вот зазвонят на обед. Но, — он обернулся, выводя Стивена из конюшни, — не великолепное ли животное? Готовится выиграть скачки в Оукс.
— Я не великий лошадник, — отозвался Стивен, — но, Джек, ты ведь потратился на нее не за тем, чтоб теперь полгода любоваться?
— Да Господь с тобой! Я к тому времени уж давно буду в море — и ты тоже, надеюсь, если твои дела позволят. А сейчас мы должны мчаться как зайцы, и у меня важные новости, расскажу тебе, когда твои медикусы уедут.
«Зайцы», пыхтя, кинулись к дому. Джек крикнул:
— Твой багаж в твоей прежней комнате, — и взбежал по лестнице сменить мундир. Вскоре он появился и вежливо указал гостям на столовую одновременно с первым ударом часов.
— Что мне нравится в Королевском Флоте среди прочего, — заявил сэр Джеймс на полпути к первой перемене, — это то, что там учат почтительному отношению ко времени. С моряками всегда знаешь, когда сядешь обедать — и пищеварительные органы с благодарностью отзываются на эту точность.
«Хотелось бы мне, чтобы кое-кто также знал, когда пора бы и выбраться из-за стола» — думал Джек два часа спустя, пока органы сэра Джеймса отзывались с благодарностью на букет его портвейна.
Джека просто распирало от нетерпения рассказать Стивену про свое новое назначение, и позвать его, если тот сможет, снова в свою команду, а также открыть секрет, как быстро разбогатеть. Также очень хотелось расспросить Стивена о его делах, не тех, что заполняли его последнюю отлучку (о них Стивен был нем, как могила), но о тех, что были связаны с Дианой Вильерс и письмами, что, наконец, были переданы Стивену.
Но вслух он произнес:
— Ну давай, Стивен, сколько можно! Бутылка ждет.
Хотя голос Джека был громким и чистым, Стивен не пошевелился, пока Джек не повторил фразу, а потом встрепенулся, словно очнувшись от размышлений, осмотрелся, и оттолкнул графин. Оба врача смотрели на него внимательно, склонив голову набок. Но и более внимательный взгляд Джека не уловил бы никаких значимых изменений: Стивен был бледен и вид имел отсутствующий, но не более, чем обычно, разве, чуть более мечтательный. Тем не менее, Джек был очень доволен, когда доктора, отказавшись от чая, послали за лакеем, и были препровождены в каретную Стивеном, тащившим пилу, в то время как лакей взваливал некий зловещий предмет, плотно упакованный, на крышу экипажа (эта крыша, как и лакей с лошадьми, перевозила подобный груз уже не первый раз). Доктора вернулись снова, распихали по карманам гонорар, попрощались и укатили. Софи сидела в гостиной в компании лишь чайника и кофейника, когда Джек и Стивен наконец присоединились к ней.
— Ты уже сказал Стивену про корабль? — спросила Софи.
— Нет еще, дорогая, но как раз собираюсь. Помнишь «Леопард», Стивен?
— Жуткий старый «Леопард»?
— Ну что ты за человек!? Сперва раскритиковал мою новую кобылу — лучшую претендентку на приз в Оукс, какую я когда-либо видел, а ведь я, Стивен, лучший лошадник на флоте…
— О, я в этом не сомневаюсь, дорогой Джек: несколько флотских лошадей я видел, ха-ха-ха. Несомненно, их можно было назвать лошадьми, они имели около четырех ног, и никакие другие члены царства животных не назвали бы их родней! Стивен блеснул остроумием, и теперь разразился серией скрипучих звуков, означавших у него смех:
— Оукс, да-да!
— Ладно. А теперь ты заявляешь: «Жуткий старый „Леопард“!» Ну да, он был черепахой, причем старой и гнилой, когда Том Эндрюс занялся им. Но на верфи его привели в порядок: перебрали весь корпус, поставили снодграссовские диагонали и железные кницы Робертса на весь набор (детали тебе неинтересны). Так что теперь это лучший пятидесятипушечник из тех, что на плаву, не исключая и «Грампуса». Точно, лучший из кораблей четвертого ранга в строю!
При этом Джек прекрасно отдавал себе отчет, что четвертый ранг — вымирающий класс, их исключили из линейных кораблей уже больше полувека, а «Леопард» и подавно никогда не считался лучшим их представителем. Как и любой на флоте, Джек отлично знал его историю: заложенный и наполовину построенный в 1776, он затем был брошен и больше 10 лет гнил под открытым небом, и, наконец, в Ширнессе он начал свою неудачливую карьеру в 1790-м. Но Джек очень внимательно осмотрел его при переборе корпуса профессиональным взглядом, и, хоть и знал, что выдающимися качествами «Леопард» никогда не обладал, но считал, что судно будет достаточно мореходным. Да, кроме того, его привлекал не столько корабль, сколько его предназначение: Джек скучал по дальним морям и островам пряностей.
— У «Леопарда», я припоминаю, несколько палуб? — спросил Стивен.
— Ну да, четвертый ранг, двухпалубный. Он просторный, почти как линейный корабль. У тебя будет куча места, Стивен, не то, что давка на фрегате. Должен сказать, Адмиралтейство неплохо удружило мне в этот раз.
— Я считаю, что тебе должны были дать первый ранг, — твердо заявила Софи. — И титул.
Джек ответил ей любящей улыбкой и продолжил:
— Мне предложили на выбор: «Аякс», новый семидесятичетырехпушечник, только со стапелей, или «Леопард». Первый — очень хорош, один из лучших в своем классе, но он назначен на Средиземное, под начало Харта. А на Средиземном сейчас не отличиться, да и с призами туго.
Джек хитрил: хотя в данный момент моряку действительно мало нашлось бы дел в Средиземном море, гораздо большее значение имело присутствие там адмирала Харта. В былые годы Джек наставил адмиралу рога, и Харт, будучи мстительным и нечистоплотным субъектом, не колеблясь, погубил бы карьеру своего недруга. За время службы на флоте Джек обзавелся большим количеством друзей, но и изрядным сонмом врагов, что было удивительно, учитывая его природное дружелюбие. Некоторые завидовали его удачливости, некоторые (это были его начальники) находили его чересчур независимым, а в молодости даже недисциплинированным, некоторые не любили по политическим причинам (капитан терпеть не мог вигов), некоторые были обижены (как Харт), или считали себя таковыми.
— Ты уже отличился так, другим о таком только мечтать, Джек! — Софи была непреклонна. — Такие жуткие раны. И денег нам хватает.
— Если бы Нельсон думал как ты, дорогая, он бы крикнул «хватит» сразу после Сент-Винцента. Не было бы Нила, и где б сейчас был Джек Обри? Лейтенант — до конца дней своих. Нет-нет, у человека не может быть «достаточно» заслуг, пока он на службе. Да и денег никогда не бывает достаточно, коль на то пошло. Но, тем не менее, «Леопард» идет в Ост-Индию. Вряд ли там будет много возможностей подраться (взгляд в сторону Софи), изюминка в щекотливой ситуации в Ботани-бэй. «Леопард» идет туда с юга, разбирается с тамошними делами, и, затем, присоединится к эскадре адмирала Друри где-то возле Пенанга, проводя по пути наблюдения. Подумай, какие возможности, Стивен! Тысячи миль практически неизвестных морей и побережий! Вомбаты на берегу для тех, кому они нравятся… Потому что, хотя это не ленивый исследовательский вояж, я уверен, что найдется время и для вомбатов с кенгуру во время стоянок, острова, которые никто не видел, надо будет нанести на карту. А на сто пятидесятой восточной долготе и двадцатой южной параллели мы окажемся в области полного солнечного затмения, если повезет со временем. Стивен, подумай о птицах, подумай о жуках! Казуары, не говоря уж о тасманийском дьяволе! Такой возможности натурфилософу не предоставлялось со времен Кука и сэра Джозефа Бэнкса!
— Звучит захватывающе, и я давно мечтал увидеть Новую Голландию. Такая фауна: однопроходные, сумчатые… Но скажи, что это за щекотливая ситуация, про которую ты упомянул, что за дела в Ботани-бэй?
— Помнишь Блая «Хлебное Дерево»?
— Нет.
— Да конечно помнишь, Стивен! Блай, его послали на Таити на шлюпе «Баунти» перед войной, доставить саженцы хлебного дерева в Вест-Индию.
— Да-да! С ним еще был выдающийся ботаник, Дэвид Нельсон, очень многообещающий молодой человек, увы. Я как раз на днях смотрел его работу про семейство бромелиевых.
— Ну, тогда ты помнишь и то, что его люди восстали и увели корабль.
— Да, смутно припоминаю. Предпочли долгу прелести таитянок. Но он ведь выжил, разве нет?
— Да, но лишь потому, что он всем морякам моряк. Его выкинули в море почти без припасов на шестивесельной шлюпке, которая сидела почти по планширь в воде — в ней было девятнадцать человек. И он провел ее по океану почти четыре тысячи миль — на Тимор. Потрясающее плавание! Но вот с подчиненными ему не везет: некоторое время его назначили губернатором Нового Южного Уэльса, и вот, пришла новость, что его офицеры возмутились против него, сместили и арестовали. Армейцы в основном, подозреваю. Адмиралтейству это совсем не понравилось, можешь себе представить, и оно шлет туда офицера с широкими полномочиями, чтоб разобраться на месте, и либо восстановить Блая в должности, либо вернуть его в Англию.
— И что за человек Блай?
— Никогда с ним не встречался, но знаю, что он ходил с Куком штурманом. Потом ему дали корабль — редкий случай производства из уоррент-офицеров, смею думать, в награду за редкостное искусство судовождения. Затем он отличился на «Кэмпердауне», захватил «Директор», шестьдесят четыре орудия, прямо посреди голландского линейного флота, а потом схлестнулся с их флагманом. Бой был — кровопролитнее некуда. И при Копенгагене он отличился: Нельсон отметил его особо.
— Возможно, еще один пример человека, испорченного властью.
— Может и так. Но, хотя я и не могу сказать тебе о нем много, я знаю, кто может. Ты помнишь Питера Хейвуда?
— Питер Хейвуд? Пост-капитан, обедавший с нами на «Лайвли»? Джентльмен, на которого Киллик пролил кипящий ягодный соус, и которого я лечил от незначительного ожога?
— Он самый.
— Как ягодный соус оказался кипящим? — спросила Софи.
— Адмирал порта обедал с нами, и он всегда говорил, что ягодный соус и в рот брать не стоит, если его не вскипятить — и мы устроили небольшую печку прямо у иллюминатора каюты. Да, тот самый: единственный пост-капитан, которого приговаривали к смерти за мятеж. Он был у Блая гардемарином на «Баунти», и был одним из схваченных затем на Таити.
— Как дошел он до жизни такой? — Стивен был поражен. — Мне он показался мягким, миролюбивым джентльменом. Он стоически перенес адмиральское брюзжание по поводу соуса, да и сам соус выдержал с такой спартанской стойкостью, что я уж начал подозревать: не актерствует ли он. Юношеская неуравновешенность, внезапная вспышка, или несчастная любовь?