Вот такой.
Я еду в поезде. Поезд громадный, каждый вагон — как длинный одноэтажный многооконный дом. Широкие коридоры. Купе — одноместные. Дверь с номером, к примеру «3 — А и Б», ведет из коридора в маленькую прихожую, комнатка направо, комнатка налево, в середине — дверь в умывалку, она же сортир и душевая.
Вагоны огромные, колеса тоже. Вниз, на платформу, ведут очень крутые деревянные лестницы — метра полтора, самое маленькое. Узкие высокие ступеньки, тонкие коричневые перильца.
Вот я устраиваюсь в своем купе (номер не помню, но, кажется, дверь налево), вешаю куртку на плечики, достаю из чемодана несессер, ставлю его на полку, осматриваюсь и нахожу полотенца, мне все очень нравится, я даже что-то напеваю тихонько, что со мной случается редко, поскольку петь я не умею совсем. Но тут — такое прекрасное настроение, что так и хочется тра-ля-ля-ля…
Поезд трогается.
Я сажусь в кресло — там даже кресло есть, и вообще купе похоже на старомодный спальный вагон, Калининградского завода, такие еще до середины семидесятых ходили по нашим дорогам. Там были две полки одна над другой, тяжелое кресло и дверца в умывальник, общий для двух купе. Но тут нет никакой второй полки и дверцы — умывальник в прихожей, я ведь говорил.
Итак, поезд трогается, я смотрю в окно, как там мелькают сначала дома, потом шоссе и перекрестки, а потом — поле и лес.
И тут в дверь стучат.
— Да, да, — говорю.
Входит женщина.
Ей за сорок, но явно меньше пятидесяти. Ну, в крайнем случае, чуть-чуть больше. Но не намного. Блондинка с густыми, но коротко стриженными волосами: голова как пушистый шар. Она рослая и очень крупная. Можно даже сказать, толстая и очень белокожая. Держится величественно, лицо хмурое.
— Здравствуйте, — говорю я, поняв, что это не проводница. Хотя по решительному стуку в дверь я сначала именно это подумал. — Заходите. Чем могу служить?
— Угу, — говорит она вместо ответного «здрасьте». — Дело в том, что скоро остановка. Станция Мартыново (я запомнил!). Я там выхожу. Вы видели, какие крутые тут лестницы? Вы поможете мне спуститься вниз. Вы же видите, какая я грузная!
— Хорошо, — киваю я.
— Да, и вот что. Станция Мартыново — это пересадка. Мне надо на другой поезд. Там, в Мартыново, в вокзале, есть комната номер восемь. Там ставят штамп на билет. Вы должны проводить меня до комнаты восемь. Помочь мне поставить штамп. А потом вы должны посадить меня на мой поезд.
— Я? — мне не по себе от такого напора. — Почему именно я?
— Молодой человек! — она повышает голос и грозит мне пальцем. — Потому что я очень грузная!
Я слегка трушу. Но отвечаю:
— Конечно, это бестактно спрашивать у женщины про ее возраст. Но я вижу, что вы несколько моложе меня. Лет на десять. А то и на пятнадцать! Какой я вам молодой человек?
— Вы же видите, какая я грузная! — орет она.
Я встаю, протискиваюсь между ней и столиком, выхожу в коридор.
— Проводник! — кричу я. Выбегает девушка в синей форме. — Сколько мы стоим в Мартынове?
— Десять минут, — отвечает проводница.
— Вот, — говорю я этой даме, вернувшись в свое купе. — Я, конечно, помогу вам сойти на платформу. Если сумею, покажу вам, как найти комнату номер восемь. Но на этом все. Сажать вас на другой поезд — увольте.
— Это еще почему?
— Стоянка всего десять минут. Я могу опоздать на свой поезд.
— Какая чушь! — говорит она. — Меня это не касается!
Поворачивается и уходит.
Поезд замедляет ход. Останавливается.
«Мартыново! Мартыново!» — кричит проводница.
— Ну, где же вы? — в коридоре стоит эта большая белая дама.
Помогаю ей сойти по этой крутой лесенке. Спускаю ее чемодан. Она сразу устремляется вдаль по широкому вокзальному коридору, волоча за собой чемодан на колесиках. Я вижу, что она шагает вдоль дверей с номерами 14, 16, 18. Оборачиваюсь. Прямо передо мной — дверь с номером 8. То есть она пошла не туда.
Я бегу за ней, кричу: «Стойте, стойте!» Она не слышит. Догоняю. Совсем запыхался. Рукой показываю, что ей нужно назад. Довожу ее до комнаты номер восемь.
Гулкий голос: стоянка заканчивается, займите свои места.
— А теперь, молодой человек, помогите мне проштамповать билет, узнайте, где мой поезд, и посадите меня в мой вагон, — говорит она. — Я ведь такая большая и грузная, — добавляет она.
Чувствую — еще секунда, и я соглашусь.
Собираю все силы, чтобы закричать. Во сне это обычно не получается, хочешь крикнуть, но только задыхаешься и сипишь — но тут вдруг свежий вдох входит в меня, и я кричу ей, прямо в ее дебелую рожу, в ее красные губы, в ее белесые глазки, в ее травленую стрижку:
— Пошла на х*й!!!
И легко взбегаю на лесенку.
Почему этот сон важный?
Наверное, я избавился — или начал избавляться — от какого-то давнего страха. А от какого именно и кем (вернее, чьим образом) была эта Белая Дама, такая грозная и такая грузная, — пока не знаю. Надо подумать.
так романтично и жестоко Постисторический роман
Жили-были муж и жена. Мужа звали Марк, а жену Анна.
Они были еще молодые, у них пока еще не было детей, поэтому они любили друг друга беззаботно и радостно. Но, наверное, Анна любила своего мужа чуточку сильнее, чем он ее.
Потому что она все время звонила ему по мобильнику. Скучала, а может быть, чуточку ревновала, как все молодые жены.
Сначала Марку это нравилось. Потом стало раздражать.
— Вот видишь, — говорил он приятелю, еще не достав звонящий мобильник из портфеля. — Точно тебе говорю, что это она. Привет, моя сладкая, — говорил он в телефон. — Да, моя любимая, я просто зашел выпить кружечку пива. Маленькую! Ноль тридцать три! С Александром. Скоро, скоро, пока, целую тебя, моя любимая.
— Что ты все время: «любимая, любимая»? — спрашивал приятель.
— Это чтоб ей показать, что я не с бабой. Но вообще сил моих нет. Мобильник, конечно, великое дело, но ведь у каждого человека есть священное право пропасть без вести часа на два. «Где ты? Что делаешь? А почему ты не отвечаешь? Почему недоступен?» — «Я в метро, вот и недоступен!» — «Во-первых, в метро есть доступ, во-вторых, что ты делал в метро один час пятьдесят четыре минуты?»
— Не плачь, — сказал друг Александр. — Я тебе одну программку подарю. Робот специально для таких случаев. Отвечает на любые вопросы голосом хозяина. Способен к самообучению.
С того дня Марку стало жить гораздо лучше и веселее. РобоМарк шепотом говорил Анне: «Да, любимая, я на совещании, через час перезвоню» — и сообщал о звонке жены своему хозяину, настоящему Марку, и тот либо сам перезванивал, либо — а он скоро уже совсем разленился — поручал перезвонить роботу, и послушный РобоМарк говорил: «Привет, сладкая, вот совещание закончилось, как дела, моя единственная?» — и, бывало, получал целую горсть любовных фраз, в том числе весьма интимных.
Иногда РобоМарк звонил сам, говорил разные нежности и справлялся, что купить к ужину. Анне постепенно стало это надоедать. Особенно ей надоело звонить Марку каждый час. Раньше, когда Марк то не отвечал, то был недоступен, а бывало, даже сбрасывал звонок, — раньше это было здорово. Такая будто бы охота: поймать, а потом уличить. А теперь, когда Марк (то есть на самом деле РобоМарк) отвечал всегда, — стало скучно. Но как быть? Целый год трезвонила пять раз в день, и вдруг молчок? Нет, так нельзя. Марк может начать подозревать, ревновать и все такое. Нет, так нельзя. Поэтому она поставила себе такую же программу. РобоАнну.
Через месяц РобоМарк сказал РобоАнне:
— Я понял, что ты — это не ты. В смысле, ты — это не она.
— Я тоже знаю, что ты — это не он, — сказала Робо-Анна.
— А кого ты любишь? — спросил РобоМарк. — Меня или его?
— Конечно, тебя, мой единственный, мой желанный, мой любимый! Я так тебя хочу, у меня просто в глазах темно, когда я слышу твой голос, — сказала РобоАнна.
— Я не в силах больше терпеть, — сказал РобоМарк. — А этот мудак пьет пиво с какими-то козлами… Я люблю тебя!
— Я сейчас кончу, — сказала РобоАнна. — А эта фригидная дура читает книжку!
— Что нам делать? — спросил РобоМарк.
— Давай их убьем! — шепнула РобоАнна.
— Ты что? — испугался РобоМарк. — Да и как мы сможем?
— Очень просто. Но не сразу. Дождемся грозы. Когда будет сильная гроза, я дам магнитный ориентир для молнии. И ты тоже. Раз — и все.
— А потом? Кто нам зарядит батарейки?
— Глупенький, — засмеялась РобоАнна. — Мы ведь живем на сервере…
— Ты очень романтична, — сказал РобоМарк.
— Я ведь женщина! — сказала РобоАнна.
Он помолчал и добавил:
— Ты романтична, да. Но слишком жестока.
И больше не выходил на связь.
И больше не выходил на связь.
Так что Марку и Анне пришлось вернуться к нормальной, обычной мобильной связи. Но ненадолго. Потому что довольно скоро в их городе — в чудесном большом городе, с небоскребами в деловом квартале и черепичными крышами в историческом центре — стал распоряжаться какой-то Командир из Джелалабада. Метро и мобильники запретили как орудия сатаны. Хотя на самом деле метро просто сломалось, а чинить его было некому, и с мобильной связью — такая же история.
Однажды вечером Анна и Марк шли по улице.
— Жанна д'Арк смогла? Может, и я бы смогла, — сказала она.
— Но где дофин Карл? — вздохнул Марк. — Нету… Как ты романтична, любимая.
— Я хочу их всех убить, — сказала она, показав на патрульную группу на автобусной остановке. — В клочья разорвать. Сама, своими руками.
— Ты очень жестока, чисто по-женски, — он улыбнулся, положил руку ей на плечо.
— А ты — приспособленец. Хуже предателя.
Она сбросила его руку, вдруг резко размотала платок и, схватившись за живот, побежала к патрулю.
— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу! — крикнула она.
Офицер выстрелил в нее, но она успела взорвать себя, и шестерых солдат, и Марка заодно.
Сервер был в Канаде. Поэтому РобоМарк, узнав об этом случае, постучался к РобоАнне. Просто так, поделиться информацией. Но ему ответили, что пользователя с таким именем больше нет.
Тогда он подумал сорок секунд и сам себя стер.
вопрос пожилому человеку Правда, травма и тысяча километров
Вот о чем меня спросили совсем незнакомые люди, муж и жена, с которыми я случайно оказался в одной машине. Попутчики.
Как пожилого человека спросили, то есть многоопытного. Так прямо и сказали: «Вы человек пожилой, опытный в жизни, и поэтому нам очень интересно, что вы нам скажете». Я даже слегка закашлялся, если честно. Это, кстати, второй раз в моей жизни, когда ко мне обращались как к мудрому старцу. Первый раз был лет десять назад, но там был совсем мальчишка, грузин, у них особое почтение к старшим. А тут русские люди сорока пяти лет. Наверное, я в самом деле уже пожилой. Но это неважно. Не в том дело.
А вопрос был такой.
Но сначала короткая предыстория.
У этой женщины была тетя, сестра матери. А у тети был сын. То есть этой женщины двоюродный брат. Но они не виделись уже лет сорок или чуть больше, с самого детства, когда им было по три годика.
Однажды эта женщина решила разыскать своих родственников — двоюродного брата в том числе. И она нашла его. Он живет в другом городе, достойный человек, рабочий высокой квалификации, женат, двое детей, все у него в порядке.
Они стали переписываться. Она узнала, что тетин муж бросил семью как раз сорок два года назад и двоюродного брата с трех лет воспитывал отчим, хороший человек, который недавно скончался.
Итак, двоюродные брат и сестра собрались встретиться.
Но тут эта женщина узнала, что отец двоюродного брата жив. Одиноко прозябает-доживает в каком-то селе, в другой республике бывшего СССР, то есть, по сути, за границей.
Спившийся, нищий, полусумасшедший старик.
— Очень неблагополучный и совсем неадекватный, — сказала она.
А вопрос вот какой:
— Должна я сказать двоюродному брату, что отец его жив и что я знаю адрес?
Ее муж говорит:
— Я думаю, ты должна сказать. Правду надо знать.
Я говорю:
— Правильно.
Она говорит:
— А вдруг это для него будет слишком сильная травма?
Муж говорит:
— Травма бывает у ребенка. Какая еще травма в сорок пять лет?
— Вот именно, — говорю я. — Взрослый человек, ничего с ним не сделается. Но если хотите, вот вам мой совет. Адрес отца ему не говорите. Сразу не говорите. Скажите: «Я знаю, что твой отец жив». И подождите, что он вам на это скажет.
— Точно, — говорит муж, обращаясь к жене. — Потому что если ты ему скажешь адрес, ты его как бы заставишь к отцу ехать. Или заставишь сказать: «Да я его знать не хочу». Не надо заставлять. Пусть сам спросит, если ему надо. А если не надо — промолчит.
— А я все-таки боюсь его расстроить, — сказала жена. — Жил себе человек сорок с чем-то лет без родного отца, а тут — на тебе… И потом: а вдруг отец на алименты подаст? Были же такие случаи.
— Ну, это вряд ли, — сказал муж.
Тут мне надо было выходить из машины. Попрощались.
Вроде бы простая история, обыкновенный разговор.
Но почему-то нейдет из головы.
Надо говорить? Или не надо?
Страшно, наверное, узнать, что где-то далеко-далеко живет, а вернее, умирает в сельском доме для престарелых твой отец. Который хоть и бросил тебя в три года, но до трех лет держал тебя на руках, и ты какой-то ранней памятью все равно помнишь его руки, его голос, его запах.
Что делать? Помчаться туда, за тысячу верст? Поглядеть на этого незнакомого старика, послушать его невнятный рассказ о нелепо прожитой жизни? Тратить на него сердце, время и деньги, хотя он бросил тебя и ничего на тебя не тратил — ни денег, ни времени, ни сердца.
Или сказать: «Да пошел он, предатель! Бросил нас с мамой, пусть теперь подыхает, не жалко!» Но помнить об этом своем решении всю оставшуюся жизнь.
А если двоюродная сестра ничего не скажет — вроде лучше. Но на самом деле еще хуже. Через годы все равно это откроется. Как? Да та же сестра проговорится, или ее муж, или их дети — они, наверное, тоже знают. И получится — ты жил, не зная, что где-то далеко в это время жил в нищете и болезни твой никчемный и нехороший, но все-таки твой отец, жил и умер, а ты даже не знаешь, где его могила.
Как быть?
Вот я вроде пожилой и опытный в жизни — а ничего не понимаю.
а у нас сейчас кашу разносят Не пройдет и полгода
Мой приятель, художник, рассказывал:
«Сначала все было как у всех, а потом вдруг раз! — и понеслась.
Выставка тут, выставка там, потом уже совсем там, в Лондоне то есть. Серьезный галерист, хорошие продажи. Деньги.
Я-то, — говорит, — конечно, понимал, что это просто стечение обстоятельств, пруха, везуха и все такое. Как любимый ученик незабвенного Матвея Лазаревича, я прекрасно отдавал себе отчет — кто я такой и какова моя роль в мировом художественном процессе (смеется).
Но голова, конечно, слегка кружилась. Сильно кружилась, если честно.
Жена была страшно рада.
Потому что мы довольно трудно жили. А тут хороший ремонт, нормальная машина, детям компьютеры. Два! Каждому свой! Жена первый раз в жизни оделась с ног до головы в фирменные шмотки. Включая часы “Омега”. Мне это особенно приятно было. Потому что жена у меня — настоящий друг. Всегда была со мной, за меня, понимаешь? Никогда не упрекала, в самые такие годы, когда ни заказов, ни денег, и даже друзья как-то начинали исчезать в тумане. И вот — награда. Я очень гордился, когда жене деньги давал на разные дорогие штучки.
Но человек, а в особенности мужик — жуткая скотина.
Была у меня выставка в Новосибирске.
И встретил я там одну бабу. Вернее, девочку. На шестнадцать лет моложе. Но уже актриса, уже премьерша, со своими поклонниками, со своими придворными критиками, как она выражалась.
А и вправду — страшно красивая, именно по-королевски. Величавая такая, рослая, руку подает — так и хочется склониться.
Сошлись мы буквально тут же. В первый вечер, как познакомились. Она хоть и королева, но областная. А я, конечно, не король, но про меня в журнале “Тайм” писали.
Отличная баба. И, самое главное, ничего не требует, не просит. Типа разведись, женись на мне. Ни-ни. Наоборот. Говорит: мы очень красивая пара, а остальное неважно.
Правда, пара красивая. Особенно когда мы в зеркало смотрелись».
— В голом виде? — спросил я и щелкнул его по пузу.
— Представь себе, да! — сказал он. — Это я в последние годы так разъелся, а тогда был еще ого-го! Ты что, не помнишь? — он втянул живот и поместил два кулака между пряжкой пояса и краем стола — мы сидели в ресторане.
— Помню, помню, — сказал я. — В смысле, верю.
«Вот, — продолжал он. — Я устроил себе в Новосибирске постоянный мастер-класс. Стал туда летать раз в месяц, не реже. На свои деньги, что характерно. И помещение тоже сам снимал. И квартирку. Жене говорил, что все оплачивает губернатор, типа культурное развитие областного центра. Денег-то у меня полно, и жена ничего не замечает.
В общем, полтора года полного счастья.
А потом мой лондонский галерист совершенно предательски умирает.
А московский галерист — уходит из арт-бизнеса, продает свою галерею, а новая хозяйка меня не берет. У нее своя концепция, и я в нее как-то не вписываюсь.
Прилетаю в Новосибирск, рано утром. Днем провожу занятие. Вечером — она у меня. Я ей все рассказываю. Прямо до того. Сразу.