Я снова неслась к Бетти. И я увидела ее. Она шла, шатаясь. Одной рукой она держалась за стену, другую прижимала к себе, между пальцев сочилась кровь.
– Бетти! – закричала я. – Бетти! Что с тобой?
– Элли! – безжизненным голосом сказала она. – Помоги мне дойти.
– Бетти! Пошли наверх, люди уже садятся в шлюпки.
– Мне нужно полежать и чуточку отдохнуть. Я совсем не могу идти.
– Что случилось, Бетти?
– На меня что-то свалилось сверху, и когда я падала, проткнула себе какой-то деревяшкой бок. Я ужасно себя чувствую, мне бы отлежаться.
Я протянула ей руку, и она оперлась на нее.
– Еще два шага, – разговаривала она сама с собой. – Чуть-чуть.
Мимо нас пробежали люди.
– Эй, мадам! Всем нужно наверх, здесь оставаться нельзя. Корабль тонет.
– Да-да, мы сейчас.
– Поторапливайтесь, скоро будет поздно. Времени осталось в обрез.
В каюте Бетти без сил повалилась на кровать. Она тяжело дышала.
– Бетти! – начала я. – Случайно я слышала ужасный разговор.
– Что случилось, моя маленькая? – Она прижала мою голову к груди и поцеловала в макушку. – Что, воробышек?
– Я услышала ужасный разговор, Бетти! Я даже не верю, что он был. Может, это дурной сон.
– А может, и правда – сон?
– Нет, Бетти! Я все слышала очень хорошо. Говорил мистер Сислей. Я не знаю, с кем он беседовал. Но тот обвинял его в том, что мистер Морган отправил корабль на верную гибель ради страховки. И Сислей был в курсе.
– Это очень серьезная тема для такой юной леди, – перебила меня Бетти, но по выражению ее глаз я поняла, что она обеспокоена. – Сислей дурной человек, и лучше держаться от него подальше, Элли!
– Я заходила в твою каюту, Бетти, но тебя не было.
– Я была… – По ее губам скользнула легкая улыбка. – Это взрослые дела, не для маленькой девочки. Бывает, что счастье улыбается слишком поздно. Мне кажется, что кто-то скинул сверху на меня этот кусок дерева. Падая, я посмотрела наверх, и мне показалось, что мелькнуло лицо Сислея. Он, наверное, видел, как я заходила к… одному человеку, и разозлился на меня за это.
– Но что ты ему сделала, Бетти?
– Ничего. Просто есть такой сорт мужчин, которые не любят, когда им… – она оборвала себя, – когда их не воспринимают всерьез и не хотят с ними дружить.
Бетти становилось все хуже и хуже. Я держала ее за руку и видела, как она тяжело дышит.
– Бетти! Как ты? Тебе лучше?.. – твердила я как заведенная, боясь поверить в самое худшее.
Ее взгляд затуманился, а из горла вырывался хрип.
– Я… я уже не поправлюсь, Элли. – На ее глазах выступили слезы. – Никогда. Моя могила будет в море. Уходи, Элионор, спасайся.
– Я не могу оставить тебя, Бетти, – залилась я слезами. – Я никогда не прощу себе этого.
– Уходи, Элионор… Я прошу, я приказываю тебе. Я… – Она приподнялась на подушках, а потом в изнеможении откинулась назад. – Умоляю тебя.
– Бетти! – вскрикнула я. – Не надо.
– Я приказываю тебе, я – твоя мать. – И она замолчала, словно это признание лишило ее сил.
Пораженная вырвавшимися у нее словами, я замолчала и выпустила руку Бетти.
– Элли, – шептала она, – моя девочка. – Она дотронулась до моих волос и потянула меня за локон. – Как я мечтала увидеть тебя, погладить по голове. Сколько раз я ложилась спать, заливаясь слезами оттого, что ты так далеко от меня. Ах, Элли, Элли. Будь проклят тот день, когда я согласилась расстаться с тобой. Но я была презираема всеми, твой отец бросил меня. А Энн милостиво предложила взять тебя на воспитание. У них с Рэндольфом не было детей. Я согласилась. И зачем только пошла я на это? Но у меня, девочка, не было выхода. Вся родня отвернулась от меня. Я была молода, влюблена в твоего отца, а он оказался слабым человеком. Его семья хотела, чтобы он женился с выгодой для себя, сделал достойную партию. Вот он и отказался от меня. Как же все глупо получилось…
– Бетти! – шептала я. – Бетти! Как же так…
– Я понимаю, ты, наверное, думаешь, что я бестолковая, бездарно распорядилась собственной жизнью. И кого теперь в этом винить? Мне некого… Только себя. Ни за что и никому я не желаю такой судьбы, как у меня. Никому.
Бетти, нет, моя мать, теперь я могла называть ее так, смотрела на меня с бесконечной нежностью и печалью. А я глядела на нее, и у меня сжималось сердце.
Сверху раздался грохот, и я прижалась к койке.
– Мама! – шептала я. – Мама.
Мы обе залились слезами и упали друг к другу в объятья.
– Все, Элли! Беги. Будь счастлива. А я буду молиться за тебя с того света. У меня есть небольшие сбережения в Лионском банке. Там работает мой старинный друг, он отдаст тебе мои деньги. Его зовут Морис Шаво. Он все знает… скажи ему… – Ее глаза затуманились, силы покидали мою маму.
Я целовала ее руку и обливалась слезами, у меня не осталось сил.
– Все, Элли! – Голос Бетти прозвучал строго, почти сердито. – Времени осталось совсем мало, «Титаник» вот-вот пойдет ко дну. Иди, спасайся. Ради меня, Элли! Вот возьми. – Мама сняла с шеи медальон и протянула его мне. – Накануне поездки я отдала медальон знакомому ювелиру, и он выгравировал сверху надпись «Титаник». Я решила, что этот корабль соединит нас. – Легкая улыбка скользнула по ее губам. – Да, чуть не забыла. Возьми деньги, я их везла с собой, думала, что мы начнем новую жизнь в Америке. Открой стол и возьми пояс, там деньги… Они твои. Это медальон на память, доченька, вспоминай меня хотя бы иногда. Поцелуй меня. И поторопись!
Я поцеловала ее в губы и встала, все прыгало перед моими глазами, расплывалось как в тумане. Но я понимала, что должна идти. Ради мамы. Она мне велела жить дальше. И я должна выполнить ее наказ.
То, что было потом, будет навечно записано в книгу людских страданий, ужаса и боли. Я успела сесть в шлюпку, меня закинул туда высокий мужчина, а потом, увидев, что я приземлилась, широким жестом перекрестил. Я его больше не видела, очевидно, он не спасся. Да хранит его Господь на том свете!
Мы, сидевшие в шлюпке, думали, что все позади, но это было только началом долгой ночи, закончившейся лишь через несколько часов. Эта ночь долго не отпускала меня. Дикий грохот, с которым корабль ушел под воду, крики и мольбы барахтающихся в ледяной воде людей: они отчаянно цеплялись за нашу шлюпку и пытались забраться в нее. Троих нам удалось взять. Остальных – не могли. Уже не было места. Эти крики будут стоять в моих ушах до конца дней. Я сгорбилась на дне шлюпки и беззвучно молилась. Передо мной все время стояло лицо матери. Бетти. И это придавало мне силы. Я понимала, что должна жить ради нее. Я ей обещала. И должна сдержать свое обещание. Мы отплыли от ушедшего в воду корабля, но при малейшем крене из-под шлюпки выходил воздух: воздушная подушка уменьшалась, и шлюпка была обречена… Помощник капитана велел всем нам стать лицом к носу и внимательно следить за каждым движением шлюпки. Он постоянно отдавал нам команды наклониться то вправо, то влево. Мы видели по его лицу, что хоть мы и спаслись, еще не факт, что мы выживем, оставшись наедине с ледяной стихией в шлюпке, которая медленно погружается в воду. Некоторые люди, не выдержав напряжения, теряли сознание и соскальзывали в океан. Брезентовые борта шлюпки неотвратимо пропитывались водой, мы были обречены. На какой-то момент я испытала облегчение: у меня не было сил бороться, я вся окоченела, практически не чувствовала пальцев рук и ног. Скоро все закончится, и я соединюсь со своей мамой – милой Бетти! Я улыбнулась и закрыла глаза. Неожиданно я ощутила толчок, меня кто-то схватил за руку.
– Ты что? – услышала я. – Держись. При малейшем наклоне можно полететь в воду.
Я открыла глаза. Вокруг было темно.
– Спасибо, – прошептала я. – Но мне уже ничего не надо.
– Ты что? – Меня крепко тряхнули. – Держись! До последнего. – Голос был сердитый. Я присмотрелась к своему соседу. Это был молодой человек с аккуратными тонкими усиками. Но голос у него оказался нежным и высоким как у девушки.
– Я вас… не знаю.
– Познакомимся потом. Прислонись ко мне. – Меня схватили за руку. В темноте я увидела глаза, в которых горел мрачный огонь.
– Мы выживем! Вот увидишь! – Это был почти приказ.
Все до боли в глазах всматривались вдаль, надеясь увидеть корабли, идущие нам на помощь. Но их не было.
Дно шлюпки уже было под водой. На наше счастье, ветер утих, иначе количество жертв возросло бы. Но к утру стал подниматься ветер. На лице помощника капитана я видела ужас, смешанный с отчаянием. Это означало, что если в ближайшее время к нам никто не придет на помощь – мы погибнем.
Я сидела в полудреме, еще немного – и я потеряю сознание и соскользну в воду, но находившийся рядом молодой человек все время тормошил меня. Уже цепенея от холода, я услышала чей-то крик:
– К нам идет судно.
Помощник капитана дал нам команду не шевелиться. Иначе мы нарушим равновесие, и шлюпка перевернется.
И тут случилось нечто странное. Корабль остановился. Мы все принялись кричать, но нас не слышали. Тогда помощник капитана достал офицерский свисток, над водой разнеслась трель…
И тут случилось нечто странное. Корабль остановился. Мы все принялись кричать, но нас не слышали. Тогда помощник капитана достал офицерский свисток, над водой разнеслась трель…
И к нам направилась спасательная шлюпка. Мы с трудом сдерживали стоны и рыдания счастья.
– У тебя из губы идет кровь, – услышала я рядом.
Оказывается, я так сильно прикусила губу, что пошла кровь.
– Ничего. – Я достала из кармана пальто платок, вместе с ним фотографию: «Элли от Бетти» было написано на обороте. Оказывается, я машинально сунула ее туда.
– Как зовут вас? – негромко спросила я. – Моего спасителя.
Юноша наклонился ко мне.
– Я не «он», а девушка, – услышала я быстрый шепот. – Но об этом никто не должен знать. Я из России. И зовут меня Аграфена. Грушенька.
Глава 2 Катастрофа длиной в сто лет
– Мы уезжаем отдыхать. Только подумай, в нашем распоряжении шикарный лайнер «Астория», – сказал Ульяне бойфренд и выжидательно посмотрел на нее.
Отдых – это здорово. Тем более – неожиданный. Димка сюрпризами ее нечасто баловал, и вдруг – расщедрился. Ульяна с улыбкой посмотрела на него и вскинула руки вверх:
– Ура!
– Ура! – подтвердил он. – Если честно, я и сам не верю. Роскошный лайнер, каюта – первый класс. Премировала родная редакция меня таким способом впервые за все время, что я пахал на нее. Наконец-то оценили мои труды по достоинству.
– Вот видишь, а ты говорил, что тебя затирают.
– Затирают, затирают, только поняли, что меру нужно знать, иначе восходящая звезда российской и международной журналистики Дмитрий Дронов уйдет в свободное плаванье. А за честь иметь его публикации на своих страницах будут драться «Фигаро», «Таймс».
– Надеюсь дожить до этого времени, – поддела его Ульяна.
– Доживешь, доживешь, куда ты денешься. – Дмитрий говорил на ходу, засовывая бутерброд в рот и отпивая кофе из кружки.
– Я рада, – сказала Ульяна. – А то ты совсем скис…
Но он, похоже, ее уже не слышал…
Дмитрий был доволен, таким Ульяна его не видела давно. Когда они познакомились год назад, Дмитрий произвел на нее впечатление вечного нытика. Нет, он был в меру обаятелен, имел чувство юмора – было видно, что он старается изо всех сил произвести на нее впечатление.
Они познакомились на вечеринке, организованной рекламной компанией, где работала Ульяна. А Дмитрий был журналистом в газете «Глас города» – издании, которое бесплатно рассовывали по почтовым ящикам, его обожали читать пенсионеры. Там было все про город: как он расцветает и хорошеет на глазах; какие здания и дороги собираются строить и ремонтировать, как градоначальник денно и нощно заботится о горожанах и как повезло им, что они в нем живут. Как сказал Дмитрий, когда их представили друг другу: мы «распространяем сплошной позитив в эпоху всеобщего уныния. Кстати, милая девушка, это самый востребованный товар на сегодняшнем рынке. Позитива, вот чего нам всем не хватает». Свой позитив молодой человек подкреплял спиртным, лившимся на халяву, а также канапе с красной икрой, которые регулярно исчезали у него во рту.
Коллега Ульяны Зоя Владимировна, рыжая стерва, разведенка с десятилетним стажем, бросала на нее взгляды, полные ненависти. Очевидно, она строила планы на Дмитрия, а Ульяна невольно разрушила их.
– Слушайте, – прошептал Дмитрий, наклонившись к ней, – эта рыжая так на меня смотрит, я ее боюсь. Давайте удерем с вечеринки, здесь уже все приелось, хочется на свежий воздух.
Ульяна обвела взглядом небольшой зальчик, который был арендован ее начальником Виктором Степановичем для привлечения журналистской братии с целью «установления полезных и взаимовыгодных контактов», как было написано в пресс-релизе, и решила, что уже можно и на воздух.
Стоял апрель. На улице была приятная весенняя прохлада.
Дмитрий шел и молчал. Спустя три месяца он признался Ульяне, что боялся ляпнуть что-то невпопад или выглядеть в ее глазах тупым и неловким. Они дошли до метро, и тут он предложил Ульяне прогуляться еще. Она подумала: соглашаться или нет, и неожиданно для себя сказала: «да». Они прошли пешком до Александровского сада, и здесь Дмитрия словно прорвало. Он вдруг стал необычайно красноречивым и остроумным. Он сыпал анекдотами и разными журналистскими байками. Судя по его рассказам, выходило, что он чуть ли не главный редактор, хотя его роль в газете была намного скромнее. Но это выяснилось значительно позже и мимоходом. Ульяна скептически улыбалась: она была девушкой разумной, и вешать лапшу ей на уши не стоило. Но этот застенчивый молодой человек, изо всех сил старающийся выглядеть храбрым львом, чем-то ей понравился. Он напоминал нахохлившегося птенца, который трясется перед крадущейся кошкой, но изо всех сил старается выглядеть отчаянным смельчаком. Да и потом, ей наскучило собственное одиночество. После смерти родителей она жила одна. Отец умер от инфаркта три года назад. Через год умерла мать.
Тот мир, в котором она жила и который казался ей незыблемым, постоянным и устойчивым, вмиг разбился как хрупкая фарфоровая статуэтка, по неосторожности уроненная на пол. Ульяна хороша помнила день, когда умер отец.
Это был декабрь, выпал первый снег – робкий, неуверенный. Он таял и выпадал снова. Папа должен был прийти с работы, он приходил всегда в одно и то же время – в половине седьмого. А в тот раз не появился. Мама спохватилась в половине девятого.
– Папы до сих пор нет, – сказала она с беспокойством. – Звоню ему на сотовый – он не отвечает. Что случилось, не пойму, он обычно сразу берет трубку, а сейчас – «абонент недоступен». Пойду посмотрю.
– Куда? – спросила Ульяна. – Может быть, он на работе…
Отец работал в гуманитарном институте, располагавшемся в старинном здании в центре Москвы. Что было потом, Ульяна смогла восстановить спустя некоторое время со слов матери: по ее сбивчивым объяснениям.
…В институте отца не оказалось, вахтерша тетя Люся пояснила, что Константин Николаевич ушел вовремя, как всегда, не задерживаясь и пожелав ей хорошего вечера. «Правда, в последнее время он был слишком задумчивый, – после недолгой паузы сказала тетя Люся, – но я приписывала это возрасту». – «Ах, какой возраст, – отмахнулась мама. – Шестьдесят четыре года всего лишь… Разве это много?»
По наитию мать стала кружить вокруг института, она заходила во дворы, улочки и все время звонила… Но абонент по-прежнему был «недоступен». И вдруг ей пришла мысль позвонить по старому телефону. У отца был еще один мобильный, со старым он не расстался, брал его с собой. Родители вообще неохотно расставались со старыми вещами, они называли их реликвиями с «историей» и говорили, что в каждой такой вещи живет душа владельца…
Уже темнело. Крупными хлопьями валил снег, на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно, и вдруг мать услышала тонкую мелодию – Шопен. Звук был приглушенным, но слышным. Едва-едва. И она пошла наугад на эту мелодию. Из-за снега, валившего отвесной стеной, звук пробивался с трудом, то появляясь, то исчезая. Ульяна представила, как мать раздвигает руками летящие хлопья, пытаясь уловить мелодию, звучавшую то глухо, то отчетливо… Это была смертельная игра в прятки… Звук становился все слышней, и мама поняла, что идет правильно. Она нырнула под арку и остановилась во дворе. Сквозь пелену снега тускло светились окна в домах, они расплывались у нее перед глазами. От колкого снега мать боялась задохнуться, кружилась голова, взмахнув руками, она чуть не упала, и в этот миг ее рука нащупала что-то твердое. Это был ствол дерева, росшего во дворе. Мелодия уже раздавалась почти рядом и вдруг заглохла. Видимо, садился заряд батареи старого мобильного. «И меня охватил страх, – рассказывала мать, – я поняла, что могу потерять Костю в любой момент, а он где-то рядом. И тут я ударилась коленкой о доску». Справа что-то смутно чернело… Она сначала увидела рукав пальто, и теплая волна прилила к сердцу. Костя! «Это был твой отец, Уля, понимаешь». – Она смотрела на дочь потемневшими глазами, вспоминая, как радость сменилась робкой надеждой, а потом – отчаянием.
«Я тронула его за рукав, – вспоминала мать, – но он даже не шевельнулся. И меня посетила глупая мысль, что он просто замерз, я взяла его руку и поднесла к губам, он накренился ко мне, и я поняла, что случилось непоправимое, ужасное, только все еще отказывалась в это верить.
И тут я закричала… собственный крик отдавался у меня в ушах, а я все кричала, пока ко мне не подошли люди… Дальнейшее не помню. Приехала «Скорая».
Мать говорила, спешно проглатывая слова, самое главное она сказала, остальное было неважно…
Ульяна помнила, как приехала мама с двумя незнакомыми людьми – они согласились помочь ей доехать, как она легла ничком на кровать, отвернувшись к стене, не сказав ни слова, а эти незнакомые Ульяне люди, наконец, рассказали, что случилось…