Для Стива вершиной изоoренного юмора был столь похабный анекдот, что от него краснели даже взрослые мужчины.
Он мог языком завязать в узел черенок вишни, зарядить правую ноздрю арахисом и точно отправить орешек в стакан-цель, а еще — выдувать сигаретный дым из правого уха.
Как обычно, Стив перепрыгнул через дальний конец стойки, вместо того чтобы войти где положено.
— Все нормально, Кемосабе? — задал он свой фирменный вопрос.
— Еще час, и я снова стану хозяином своей жизни.
— Вот где жизнь, — запротестовал Зиллис. — Центр существования.
В этом и была трагедия Стива Зиллиса: он верил в то, что говорил. Для него обыкновенная таверна была сверкающим кабаре.
Завязав фартук, он выхватил из вазы три оливки, подбросил в воздух одну за другой. А потом поймал ртом.
Когда двое пьяниц, сидевшие у стойки, захлопали, Стив наслаждался их аплодисментами ничуть не меньше, чем тенор со звездным статусом наслаждается овацией взыскательной публики в «Метрополитен-Опера».
Несмотря на присутствие за стойкой Стива Зиллиса, последний час смены Билли пролетел быстро. Посетителей в таверне было много, так что работы хватало обоим барменам: коротающие здесь вторую половину дня не спешили домой, да еще прибывали любители вечерней выпивки.
Если таверна и нравилась Билли, то, пожалуй, именно в это время. Посетители еще могли изъясняться связно, и настроение у них было получше, чем в более поздний час, когда алкоголь ввергал их в глубокую меланхолию.
Поскольку окна выходили на восток, а солнце скатывалось к западному горизонту, дневной свет окрашивал интерьер в мягкие тона. Потолок светился медью над стенными панелями и кабинками красного дерева.
Пахло пивом, свечным воском, чизбургерами, жареным луком.
Однако Билли не любил таверну так сильно, чтобы задерживаться на рабочем месте после смены. Ушел он ровно в семь.
Будь он Стивом Зиллисом, то устроил бы из своего ухода целое представление. Вместо этого отбыл незаметно, как дематериализовавшийся призрак.
Снаружи от летнего дня оставались какие-то два часа. Небо на востоке было ярко-синим, как на картинах Максфилда Пэрриша [5], и светло-синим на западе, где его еще отбеливало солнце.
Подходя к своему «Форду Эксплорер», Билли заметил белый бумажный прямоугольник, подсунутый под «дворник» со стороны водителя.
Сев за руль, еще с открытой дверцей, он развернул бумажку, рассчитывая увидеть рекламу мойки автомобилей или предложение по уборке квартиры. Вместо этого обнаружил аккуратно напечатанное послание:
«Если ты не обратишься в полицию и они не начнут расследование, я убью симпатичную блондинку-учительницу где-то в округе Напа.
Если ты обратишься в полицию, вместо нее я убью пожилую женщину, активно занимающуюся благотворительностью.
У тебя есть шесть часов, чтобы принять решение. Выбор за тобой».
В тот момент Билли не почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, но она ушла. В самом скором времени его жизни предстояло радикальным образом перемениться.
Глава 2
Микки-Маус получил пулю в горло.
Пистолет калибра 9 мм громыхнул еще трижды, в быстрой последовательности, превратив в месиво мордочку Дональда Дака.
Лэнни Олсен, стрелок, жил в конце двухполосной асфальтовой дороги, под каменистым склоном, на котором не мог расти виноград. И из окон его дома не открывался вид на сказочную Напа-Вэлью.
Немодный адрес компенсировался тем, что участок окружали прекрасные сливовые деревья и огромные вязы, под которыми росли яркие дикие азалии. Не говоря уже об уединении.
Ближайший сосед жил на таком расстоянии, что Лэнни мог устраивать вечеринки в режиме нон-стоп изо дня в день, двадцать четыре часа в сутки, и никого бы не побеспокоил. Лэнни от этого проку не было никакого, потому что обычно он ложился спать в половине десятого. Для него понятие «вечеринка» заключалось в ящике пива, чипсах и покере.
Однако местоположение дома способствовало тому, что он смог устроить на участке тир. Так что в управлении шерифа ни у кого не было такой стрелковой практики.
Мальчиком он хотел стать художником-мультипликатором. У него был талант. Портреты диснеевских Микки-Мауса и Дональда Дака, по которым стрелял Лэнни, он нарисовал сам.
Вынимая из пистолета пустую обойму, Лэнни повернулся к Билли:
— Тебе следовало приехать сюда вчера. Я подряд прострелил головы двенадцати Бегающим Кукушкам.
— Злобный Койот [6] пришел бы в восторг, — ответил Билли. — Ты когда-нибудь стреляешь по обычным мишеням?
— А какое в этом удовольствие?
— Ты стреляешь и в Симпсонов?
— В Гомера, Барта… во всех, кроме Мардж. В Мардж — никогда.
Лэнни мог бы поступить в художественную школу, если бы его властный отец, Энсел, не решил, что сын должен пойти по стопам родителя и стать полицейским, точно так же, как сам Энсел пошел работать в полицию по стопам своего отца.
Перл, мать Лэнни, поддерживала сына, насколько позволяло ее слабое здоровье. Когда Лэнни исполнилось шестнадцать, у Перл обнаружили злокачественное заболевание лимфатической системы.
Радиационная терапия и лекарства отнимали у нее последние силы. Даже в периоды ремиссии она испытывала постоянную слабость.
Прекрасно понимая, что отец — никудышная сиделка и медсестра, Лэнни не поехал в художественную школу, остался дома, поступил в полицию и ухаживал за матерью.
Но так уж вышло, что первым умер Энсел. Он остановил водителя за превышение скорости, а водитель остановил его, выстрелив в упор из пистолета калибра 0,38 дюйма.
Заболев лимфомой в необычно молодом возрасте, Перл прожила с ней на удивление долго. И умерла только десять лет назад, когда Лэнни исполнилось тридцать шесть.
Он был еще достаточно молод, чтобы сменить профессию и поступить в художественную школу. Инерция, однако, оказалась сильнее желания начать новую жизнь.
Он унаследовал дом, красивый викторианский особняк с верандой вокруг, который поддерживал в безупречном состоянии. Работа не стала для Лэнни еще и хобби, семьи не было, поэтому у него оставалось достаточно свободного времени, которое он и уделял дому.
Когда Лэнни вставил в рукоятку пистолета новую обойму, Билли достал из кармана листок с отпечатанным на нем посланием.
— Что ты на это скажешь?
Лэнни читал, а вороны, воспользовавшись паузой в стрельбе, вернулись на верхние ветви окрестных вязов.
Прочитав текст, Лэнни не нахмурился, не улыбнулся, хотя Билли ожидал если не первого, то второго.
— Где ты это взял?
— Кто-то сунул мне этот листок под «дворник» на лобовом стекле.
— Где стоял автомобиль?
— Около таверны.
— Листок лежал в конверте?
— Нет.
— Кто-нибудь наблюдал за тобой? Я хочу сказать, когда ты доставал листок из-под «дворника» и читал записку?
— Никто.
— И что ты на это скажешь?
— Этот вопрос я задал тебе, — напомнил Билли.
— Чья-то проказа. Шутка с дурным вкусом.
Билли посмотрел на аккуратные строчки.
— Поначалу я тоже так подумал, но потом…
Лэнни шагнул в сторону, повернулся к полноразмерным рисункам Элмера Фудда и Багса Банни.
— Потом ты задался вопросом: «А что, если?…»
— Разве у тебя его не возникло?
— Будь уверен. Каждый коп им задается постоянно, иначе он умирает раньше, чем ему хотелось бы. Или начинает стрелять, когда не следует.
Не так уж и давно Лэнни ранил агрессивного пьяницу, решив, что тот вооружен. Но вместо пистолета у парня в кармане лежал сотовый телефон.
— Но ты не можешь вечно задавать этот вопрос, — продолжил Лэнни. — И тебе приходится полагаться на интуицию. А интуиция у тебя такая же, как у меня. Это чья-то злая шутка. Кроме того, ты представляешь себе, кто мог это сделать.
— Стив Зиллис, — ответил Билли.
— Бинго!
Лэнни изготовился для стрельбы. Правую ногу чуть сдвинул назад, левую согнул в колене, обеими руками взялся за пистолет. Глубоко вдохнул и пять раз выстрелил в Элмера, сорвав ворон с вязов и отправив их высоко в небо.
Насчитав четыре смертельные раны и одну тяжелую, Билли сказал:
— Проблема в том… не похоже это на все, что делал Стив… или может сделать.
— Почему?
— Он из тех, кто готов носить в кармане резиновый пузырь, чтобы громко перднуть, если решит, что это будет забавно.
— То есть?
Билли сложил листок с отпечатанным текстом и убрал в нагрудный карман рубашки.
— Для Стива это слишком сложно, слишком… тонко.
— Да, с тонкостью у нашего Стива не очень, — согласился Лэнни.
В наступившей тишине он разрядил оставшуюся половину обоймы в Багса, нанеся ему пять смертельных ранений.
— А если так и произойдет? — спросил Билли.
— Не произойдет.
— Но если?
— Маньяки-убийцы играют в такие игры только в кино. В реальной жизни они просто убивают. Власть над людьми — вот что им нужно, власть и иногда сексуальное насилие, а не загадки и шарады.
В наступившей тишине он разрядил оставшуюся половину обоймы в Багса, нанеся ему пять смертельных ранений.
— А если так и произойдет? — спросил Билли.
— Не произойдет.
— Но если?
— Маньяки-убийцы играют в такие игры только в кино. В реальной жизни они просто убивают. Власть над людьми — вот что им нужно, власть и иногда сексуальное насилие, а не загадки и шарады.
В траве блестели отстрелянные гильзы. Снижающееся к западному горизонту солнце окрашивало медные цилиндры в кроваво-золотой цвет.
Понимая, что развеять сомнения Билли не удалось, Лэнни продолжил:
— Но даже если так и будет, чего точно не будет, что можно сделать, исходя из этой записки?
— Учительницы-блондинки, пожилые женщины.
— Где-то в округе Напа.
— Да.
— Округ Напа — не Сан-Франциско, — заметил Лэнни, — но и не безлюдная местность. Множество людей во множестве городков. Управлению шерифа и всем прочим правоохранительным ведомствам округа не хватит сил, чтобы прикрыть всех.
— Всех прикрывать не нужно. Он обозначил цель: красивая блондинка-учительница.
— Это вопрос вкуса, — возразил Лэнни. — Та блондинка-учительница, которую ты сочтешь красавицей, мне может показаться уродиной.
— Я не представлял себе, что у тебя такие высокие стандарты, когда дело касается женщин.
Лэнни улыбнулся:
— Я разборчив.
— И потом, пожилая женщина, которая активно занимается благотворительностью.
Лэнни загнал в рукоятку третью обойму.
— Множество пожилых женщин активно занимаются благотворительностью. Они из того поколения, которое заботилось о соседях.
— Так ты ничего не собираешься предпринять?
— А что, по-твоему, я должен сделать?
Билли ничего не предложил, лишь отметил:
— Вроде бы мы должны что-то сделать.
— По своей сущности, полиция реагирует, а не упреждает.
— То есть сначала он должен кого-то убить.
— Он никого не собирается убивать.
— Он пишет, что убьет, — запротестовал Билли.
— Это шутка. Стив Зиллис наконец-то перерос пластиковую блевотину на полу.
Билли кивнул:
— Возможно, ты прав.
— Я уверен, что прав, — Лэнни указал на яркие фигуры, оставшиеся на стене из тройного слоя тюков с сеном. — Перед тем как сумерки помешают прицельной стрельбе, я хочу разобраться с персонажами «Шрека».
— Я думал, это хороший фильм.
— Я — не критик, — нетерпеливо бросил Лэнни, — просто человек, который хочет поразвлечься и отточить навыки, способные помочь в работе.
— Ладно, ухожу. Встретимся в пятницу за покером.
— Принеси что-нибудь.
— В смысле?
— Хосе принесет запеканку из свинины и риса. Лерой принесет пять видов сальсы [7] и много кукурузных чипсов. Почему бы тебе не принести пирог с тамалем?
Лэнни еще говорил, а у Билли скривилось лицо.
— Такое ощущение, будто мы — старые девы, собираюшиеся на отходную вечеринку.
— Нас можно пожалеть, — признал Лэнни, — но мы еще не умерли.
— Откуда ты знаешь?
— Если бы мы умерли и находились в аду, — ответил Лэнни, — там не позволили бы мне получать удовольствие, рисуя персонажей мультфильмов. И это точно не рай.
К тому времени, когда Билли вернулся к своему «Эксплореру», стоящему на подъездной дорожке, Лэнни Олсен уже открыл огонь по Шреку, принцессе Фионе, Ослу и их друзьям.
На востоке небо стало сапфировым, на западе синева начала исчезать, открывая скрывавшееся под ней золото, в Котором едва чувствовалась краснота.
Стоя у внедорожника, под сенью удлиняющихся теней, Билли еще несколько мгновений наблюдал, как Лэнни оттачивает свое стрелковое мастерство и, должно быть, в тысячный раз пытается убить нереализованную мечту стать художником-мультипликатором.
Глава 3
Заколдованная принцесса, заточенная в башне и спящая много лет в ожидании поцелуя, который ее разбудит, не могла быть прекраснее Барбары Мандель, лежащей на кровати в «Шепчущихся соснах».
В свете лампы ее волосы, рассыпанные по подушке, насыщенностью цвета не уступали золоту, выливающемуся из плавильного ковша.
Стоящий у кровати Билли Уайлс никогда не видел бисквитной куклы со столь бледным и безупречным цветом лица, как у Барбары. Ее кожа казалась прозрачной, словно свет проникал под поверхность и подсвечивал лицо изнутри.
Если бы он откинул тонкое одеяло и простыню, его глазам открылось бы нечто, недостойное заколдованной принцессы: трубка, хирургически введенная в желудок.
Врач прописал равномерное и постоянное кормление. Вот и сейчас работал насос, подавая в желудок строго дозированную смесь питательных веществ.
Барбара пребывала в коме почти четыре года.
Ее кома не была абсолютной. Иногда она зевала, вздыхала, поднимала правую руку к лицу, горлу, груди.
Случалось, она произносила максимум несколько отрывочных слов, обращаясь не к кому-то из людей, оказавшихся в комнате, а к призраку, которого видело ее сознание.
Но, даже говоря или двигая рукой, она не отдавала себе отчета в том, что происходило вокруг нее. Была без сознания, не реагировала на внешние раздражители.
В этот момент она лежала недвижно, с гладким, как молоко в ведре, лбом, застывшими под веками глазами, чуть раскрыв губы. Даже призрак не мог бы дышать столь беззвучно.
Из кармана пиджака Билли достал маленький блокнот с листочками, соединенными металлической спиралью, и маленькую, закрепленную на блокноте шариковую ручку. Положил их на прикроватный столик.
Обстановка комнаты была предельно простой: больничная кровать, прикроватный столик, стул. Давным-давно Билли добавил к этому высокий стул, какие обычно бывают у стойки бара, чтобы сидеть достаточно высоко и видеть Барбару.
Интернат «Шепчущиеся сосны» обеспечивал хороший уход за пациентами, но не мог похвастаться роскошью интерьеров. Половина его пациентов восстанавливалась после тяжелых операций, инсультов, инфарктов, для второй половины интернат служил постоянным и последним прибежищем.
Сев на высокий стул, откуда он хорошо ее видел, Билли рассказал Барбаре про свой день. Начал описанием рассвета, закончил тиром Лэнни, в котором мишенями служили знаменитые персонажи мультфильмов.
Хотя Барбара никогда не реагировала на его рассказы, глубоко в душе Билли надеялся, что она все-таки может его слышать. Ему хотелось верить, что его присутствие, голос, любовь утешают ее.
Рассказав все, что мог, он продолжал смотреть на нее. И не всегда видел ее нынешней. Иной раз она становилась прежней (живой и веселой), какой была бы сейчас, если бы не жестокость судьбы.
Какое-то время спустя он достал из кармана сложенную записку и прочитал ее вновь.
Едва закончил, как Барбара проговорила, причем так тихо, что он едва мог расслышать ее слова:
— Я хочу знать, что она говорит… [8]
Он вскочил со стула словно ошпаренный. Наклонился над оградительным поручнем, пристально всмотрелся в Барбару.
Никогда раньше сказанное ею в коме не имело никакого отношения к тому, что он говорил или делал, приходя к ней.
— Барбара?
Она оставалась в той же позе, с закрытыми глазами, чуть приоткрытым ртом, и жизни в ней, похоже, было не больше, чем в объекте скорби, отправившемся в последний путь на катафалке.
— Ты можешь меня слышать?
Дрожащими пальцами он коснулся ее лица. Она не отреагировала.
Он уже рассказал ей о содержимом этой странной записки, но теперь прочитал вслух, на случай, если слова, которые она прошептала, как-то связаны с запиской.
Дочитав до конца, посмотрел на Барбару. Никакой реакции. Произнес ее имя. Тот же результат.
Снова усевшись на стул, он взял со столика маленький блокнот. Маленькой ручкой записал произнесенные Барбарой семь слов, поставил дату.
Каждый год ее неестественного сна он начинал новый блокнот. И хотя в каждом была всего лишь сотня страниц размером три на четыре дюйма, практически все они оставались чистыми, потому что во время его визитов говорила она крайне редко.
«Я хочу знать, о чем она говорит».
Поставив дату после этой совершенно сознательной фразы, он пролистал странички назад, обращая внимание не на даты, а на произнесенные слова:
«барашки не могут прощать
мальчишки с мясистыми лицами
мой младенческий язык
власть его надгробного камня
папа, картофель, домашняя птица, сливы,
призма [9]
сезон темноты
оно раздувается вперед
один большой подъем
все уносится прочь
двадцать три, двадцать три».
В ее словах Билли не мог отыскать ни связи, ни ключа к чему-либо.
Время от времени — между этими случаями проходили недели и месяцы — Барбара улыбалась. Дважды при нем тихонько смеялась.