Лавальер промолчала и только посмотрела на короля. Людовик, точно обожженный этим взглядом, провел рукой по лицу и, пришпорив лошадь, ускакал вперед.
Откинувшись на спинку кареты и полузакрыв глаза, Лавальер любовалась красивым всадником с развевающимися от ветра перьями на шляпе. Бедняжка любила и упивалась своей любовью. Через несколько мгновений король вернулся.
— Своим молчанием вы терзаете меня. Вы, наверное, изменчивы, и вам ничего не стоит порвать добрые отношения… словом, я страшусь рождающейся во мне любви.
— Государь, вы ошибаетесь, — отвечала Лавальер, — если я полюблю, то на всю жизнь.
— Если полюбите! — надменно воскликнул король. — Значит, теперь вы не любите.
Она закрыла лицо руками.
— Вот видите, — сказал король, — я был прав, вы изменчивы, капризны, может быть, кокетка. Ах боже мой, боже мой!
— О нет, успокойтесь, государь; нет, нет, нет!..
— И вы можете обещать, что никогда не изменитесь по отношению ко мне?
— Никогда, государь!
— И никогда не будете жестокой?
— Нет, нет!
— Хорошо; вы знаете, я люблю обещания, люблю охранять клятвой все, что трогает мое сердце. Обещайте мне или лучше поклянитесь, что если когда-нибудь в предстоящей жизни, полной жертв, тайн, горестей, препятствий и недоразумений, мы провинимся чем-нибудь друг перед другом, будем не правы, — поклянитесь мне, Луиза…
Лавальер вся затрепетала; в первый раз слышала она свое имя из уст короля.
Людовик же, сняв перчатку, протянул руку в карету.
— Поклянитесь, — продолжал он, — что, поссорившись, мы непременно будем искать к вечеру примирения, приложим старания, чтобы свидание или письмо, если мы будем далеко друг от друга, принесло нам утешение и успокоение.
Лавальер схватила своими похолодевшими пальцами горевшую руку влюбленного короля и нежно пожала ее; это рукопожатие было прервано движением лошади Людовика, испугавшейся вращавшегося колеса.
Лавальер поклялась.
— Теперь, государь, — попросила она, — вернитесь к королеве; я чувствую, что там собирается гроза и мне она несет несчастья и беды.
Людовик повиновался, поклонился Монтале и пустил лошадь вдогонку за каретой королев. В одной из карет он увидел заснувшего принца.
Но принцесса не спала, и когда король проезжал мимо, она обратилась к нему:
— Какая чудесная лошадь, государь!.. Да ведь это гнедой конь принца!
А молодая королева спросила только:
— Ну что, вам лучше, дорогой государь?
XXX. Триумфеминат15
Приехав в Париж, король отправился в совет и часть дня работал. Молодая королева осталась с Анной Австрийской и по уходе короля разрыдалась.
— Ах, матушка, — сказала она, — король больше меня не любит. Что будет со мной, боже праведный?
— Муж всегда любит такую жену, как вы, — отвечала Анна Австрийская.
— Может наступить время, матушка, когда он полюбит другую.
— Что вы называете любить?
— Ах, всегда думать о ком-нибудь, всегда искать встречи с этим лицом!
— А разве вы заметили у короля что-нибудь подобное? — спросила Анна Австрийская.
— Нет, сударыня, — неуверенно молвила молодая королева.
— Вот видите, Мария!
— А между тем, дорогая матушка, согласитесь, что король пренебрегает мною.
— Король, дочь моя, принадлежит всему королевству.
— Вот почему он не принадлежит мне; вот почему и меня, как многих королев, король бросит, забудет, и любовь, слава, почести станут уделом других. Ах, матушка, король так красив! Многие женщины будут признаваться ему в любви, многие будут любить его!
— Женщины редко любят в короле мужчину. Но если бы это случилось, в чем я сомневаюсь, пожелайте, Мария, чтобы эти женщины действительно любили вашего мужа. Во-первых, самоотверженная любовь женщины быстро надоедает мужчине, во-вторых, полюбив, женщина теряет всякую власть над мужчиной, от которого она не добивается ни могущества, ни богатства, а только любви. Итак, пожелайте, чтобы король любил как можно меньше, а его избранница как можно больше.
— Ах, матушка, беззаветная любовь заключает в себе огромную силу.
— А вы говорите, что вы покинуты!
— Это правда, я говорю глупости… Но одного, однако, я не могла бы вынести.
— Чего именно?
— Счастливого выбора, новой семьи, которую он нашел бы у другой женщин. О, если я когда-нибудь узнаю, что у короля есть дети… я умру!
— Мария! Мария! — улыбнулась в ответ королева-мать и взяла за руку молодую женщину. — Запомните то, что я вам скажу, и пусть мои слова всегда будут служить вам утешением: у короля не может быть наследника без вас, у вас же он может быть без короля.
И с этими словами Анна Австрийская громко расхохоталась, покинула свою невестку и пошла навстречу принцессе, о приходе которой в эту минуту доложил паж.
Лицо у принцессы было озабоченное, как у человека, что-то затеявшего.
— Я пришла узнать, — начала она, — не утомило ли ваши величества наше путешествие?
— Нисколько, — отвечала королева-мать.
— Немного, — проговорила Мария-Терезия.
— А я очень обеспокоена.
— Чем? — взглянула на нее Анна Австрийская.
— Король, наверное, устал от верховой езды.
— Нет, ему было полезно прокатиться верхом.
— Я сама посоветовала ему, — сказала, побледнев, Мария-Терезия.
Принцесса ничего не отвечала, а только улыбнулась одной из свойственных ей улыбок, при которой все лицо ее оставалось неподвижным и только губы кривились. Она тотчас же переменила тему разговора:
— Мы нашли Париж совершенно таким же, как покинули его: по-прежнему интриги, козни, кокетство.
— Интриги! Какие интриги? — спросила королева-мать.
— Много говорят о господине Фуке и госпоже Плесси-Бельер.
— Которая записалась, значит, под десятитысячным номером? — усмехнулась королева-мать. — Ну а козни?
— По-видимому, у нас какие-то неприятности с Голландией.
— Принц рассказал мне историю с медалями.
— Ах, медали, отчеканенные в Голландии, — воскликнула молодая королева, — на которых изображено облако, проходящее по солнцу-королю! Напрасно вы называете это кознями. Это просто неприличная выходка.
— Такая жалкая, что король не обратит на нее внимания, — заметила королева-мать. — А что вы скажете о кокетстве? Вы намекали на госпожу д’Олон?
— Нет, нет! Нужно искать поближе.
— Casa de usted16, — прошептала королева-мать на ухо невестке, не шевеля губами.
Принцесса не услышала этих слов и продолжала:
— Вы знаете ужасную новость?
— Как же! О ранении господина де Гиша?
— И вы, как и все, объясняете это несчастным случаем на охоте?
— Да, конечно, — ответили обе королевы, проявив на этот раз интерес.
Принцесса подошла ближе.
— Дуэль! — произнесла она.
— А! — воскликнула Анна Австрийская, для ушей которой слово дуэль звучало неприятно: во время ее царствования дуэли были запрещены во Франции.
— Прискорбная дуэль, которая чуть было не стоила принцу двух его лучших друзей, а королю — двух преданных слуг.
— Из-за чего же произошла эта дуэль? — спросила молодая королева, движимая каким-то тайным инстинктом.
— Из-за кокетства, — торжествующе сказала принцесса. — Противники рассуждали о добродетели одной дамы: один находил, что рядом с нею Паллада — ничто; другой уверял, будто эта дама подражает Венере, прельстившей Марса, и эти господа подрались, как Ахилл с Гектором.[*]
— Венера, прельстившая Марса? — прошептала молодая королева, не решаясь углублять аллегорию.
— Кто же эта дама? — начала без обиняков Анна Австрийская. — Вы как будто сказали, что она фрейлина?
— Неужели сказала? — удивилась принцесса.
— Да. Мне показалось даже, что вы назвали ее имя.
— А знаете ли вы, что такая женщина приносит большое несчастье в королевский дом?
— Это мадемуазель де Лавальер? — спросила королева-мать.
— Представьте, да; эта дурнушка.
— Я считала ее невестой одного дворянина, который не является ни господином де Гишем, ни господином де Вардом.
— Очень возможно, ваше величество.
Молодая королева взяла вышивание и с притворным спокойствием стала распутывать нитки; однако дрожащие пальцы выдавали ее волнение.
— Что такое вы сказали о Венере и Марсе? — продолжала расспрашивать королева-мать. — Разве есть какой-нибудь Марс?
— Она хвастается, что есть.
— Вы говорите, хвастается?
— Это и было причиной дуэли.
— И господин де Гиш держал сторону Марса?
— Да, конечно, как преданный его слуга.
— Преданный слуга! — вскричала молодая королева, забыв всякую сдержанность, настолько ее мучила ревность. — Чей слуга?
— Да, конечно, как преданный его слуга.
— Преданный слуга! — вскричала молодая королева, забыв всякую сдержанность, настолько ее мучила ревность. — Чей слуга?
— Защищать Марса, — говорила принцесса, — можно было, только принеся в жертву Венеру. Поэтому господин де Гиш утверждал, что Марс решительно ни в чем не повинен и что Венера просто хвастунья.
— А господин де Вард, — спокойно спросила Анна Австрийская, — настаивал, что Венера права?
«Дорого же вы, де Вард, поплатитесь за рану, нанесенную благороднейшему человеку!» — подумала принцесса.
Она с ожесточением напала на де Варда, мстя таким образом за раненого и возвращая одновременно собственный долг; принцесса была уверена, что ей удастся окончательно погубить своего врага. Она наговорила о нем так много, что если бы слова ее слышал Маникан, он пожалел бы о своих хлопотах за друга, — столько вреда принесли они несчастному врагу.
— Во всем этом, — сказала Анна Австрийская, — я вижу только одно зло — Лавальер.
Молодая королева снова принялась за работу с полнейшим хладнокровием. Принцесса слушала.
— Разве вы не согласны со мной? — обратилась к ней Анна Австрийская. — Разве вы не считаете ее причиной ссоры и поединка?
Принцесса отвечала неопределенным жестом, который можно было принять и за утвердительный и за отрицательный.
— В таком случае я не понимаю, что вы говорили об опасности кокетства, — заметила Анна Австрийская.
— Да ведь если бы эта особа не кокетничала, — поспешно ответила принцесса, — Марс не обратил бы на нее никакого внимания.
При новом упоминании о Марсе щеки молодой королевы на мгновение вспыхнули, однако она продолжала работать.
— Я не желаю, чтобы при моем дворе одних мужчин вооружали против других, — флегматично произнесла Анна Австрийская. — Эти нравы были, может быть, терпимы во времена, когда раздробленное дворянство объединялось только ухаживанием за женщинами. В те времена царили женщины, поддерживая путем частых поединков отвагу мужчин. Но теперь, слава богу, во Франции только один повелитель. Этому повелителю должны быть посвящены все силы и все помыслы. Я не потерплю, чтобы моего сына лишали преданных слуг.
И, повернувшись к молодой королеве, спросила:
— Что делать с этой Лавальер?
— Лавальер? — с изумлением подняла глаза Мария-Терезия. — Я не слыхала этого имени.
Этот ответ сопровождала ледяная улыбка, которая подходит только королевским устам.
Принцесса сама была дочерью короля и отличалась большой гордостью и большим умом; однако слова Марии-Терезии уничтожили ее. И ей понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.
— Это одна из моих фрейлин, — поклонилась принцесса.
— В таком случае, — произнесла Мария-Терезия тем же тоном, — это касается вас, сестра… а не нас.
— Простите, — возразила Анна Австрийская, — это касается меня. Я отлично понимаю, — продолжала она, многозначительно взглянув на принцессу, — почему ваше высочество сказали мне об этом.
— Все, что исходит от вас, — криво улыбнулась англичанка-принцесса, — исходит от самой мудрости.
— Ее можно будет отослать в провинцию, — мягко заметила Мария-Терезия, — и устроить ей пенсию.
— Из моей шкатулки! — живо прибавила принцесса.
— Нет, нет, принцесса, — перебила Анна Австрийская, — не нужно шума. Король не любит, чтобы о дамах распускали дурные слухи. Пусть все это кончится по-семейному. Принцесса, вы будете настолько любезны и пришлете сюда эту девушку… А вы, дочь моя, будьте добры оставить нас на несколько минут.
Просьбы вдовствующей королевы были равносильны приказаниям. Мария-Терезия удалилась в свои покои, а принцесса велела пажу позвать Лавальер.
XXXI. Первая ссора
Лавальер вошла в комнаты королевы-матери, не подозревая, что против нее составлен опасный заговор. Она думала, что ее приглашали на дежурство, а в таких случаях королева-мать всегда была добра с ней. Кроме того, Лавальер не находилась в непосредственном подчинении у Анны Австрийской и имела с ней только официальные отношения; по прирожденной любезности и высокому положению вдовствующая королева считала долгом придавать официальным отношениям как можно больше мягкости.
Итак, Лавальер подошла к королеве-матери со спокойной и кроткой улыбкой, составлявшей ее главную прелесть. Анна Австрийская поманила девушку к своему креслу. В эту минуту вернулась принцесса и с самым равнодушным видом села подле свекрови, взяв рукоделие Марии-Терезии.
Лавальер ждала, что ей тотчас же отдадут какое-нибудь приказание, но, увидев все эти приготовления, с любопытством стала вглядываться в лица королевы и принцессы.
Анна размышляла. Принцесса выказывала полное безразличие, но ее безучастный вид способен был встревожить и не таких робких людей, как Лавальер.
— Мадемуазель, — внезапно начала королева-мать, нисколько не стараясь смягчить свой испанский акцент, хотя всегда это делала, если говорила спокойно, — подойдите-ка поближе, поговорим о вас, раз вы у всех на устах.
— Я? — воскликнула Лавальер, бледнея.
— Не притворяйтесь, красавица! Вам известно о дуэли господина де Гиша с господином де Вардом?
— Боже мой, ваше величество, вчера до меня дошли слухи о ней, — отвечала Лавальер.
— А вы не предполагали, что будут такие слухи?
— Как могла я предполагать это, ваше величество?
— Дуэль никогда не бывает без причины, и вы, наверное, знали причину вражды двух противников.
— Я не знаю ее, ваше величество.
— Упорное отрицание — довольно старый способ защиты, и вы слишком умны, мадемуазель, для того, чтобы прибегать к банальностям. Придумайте что-нибудь другое.
— Боже мой, ваше величество пугаете меня своим ледяным тоном! Неужели я имела несчастье навлечь на себя немилость?
Принцесса рассмеялась. Лавальер с изумлением посмотрела на нее.
— Немилость? — переспросила Анна Австрийская. — Навлечь немилость? Вы не понимаете, что говорите, мадемуазель де Лавальер, я подвергаю немилости лишь тех людей, о которых я думаю. О вас же я вспомнила только потому, что о вас слишком много говорят, а я не люблю, когда фрейлины моего двора служат предметом разговоров.
— Ваше величество делаете мне честь, обращаясь ко мне, — возразила испуганная Лавальер, — но я не понимаю, почему могут заниматься мной.
— Так я сейчас расскажу. Господину де Гишу пришлось защищать вас.
— Меня?
— Да, вас. Он поступил по-рыцарски, а красивые искательницы приключений любят, чтобы рыцари ломали ради них копья. Но я ненавижу поединки и особенно ненавижу такого рода приключения… сделайте отсюда вывод.
Лавальер упала к ногам королевы, но та повернулась к ней спиной. Она протянула руку к принцессе, которая засмеялась ей в глаза. Гордость заставила Лавальер подняться.
— Ваше величество, — попросила она, — скажите мне, в чем я провинилась? Я вижу, что ваше величество осуждаете меня, не давая возможности оправдаться.
— Вот как! — вскричала Анна Австрийская. — Слышите, какие красивые фразы, принцесса! Какие высокие чувства! Ни дать ни взять — инфанта, нареченная великого Кира,[*] кладезь нежности и героических чувств! Видно, моя красавица, что вы общаетесь с коронованными особами.
Лавальер почувствовала, что ее ранили в самое сердце, она не то что побледнела, но стала белой, как лилия, и силы покинули ее.
— Я хотела вам сказать, — презрительно говорила королева, — что, если вы по-прежнему будете питать подобные чувства, вы так унизите нас, женщин, что нам будет стыдно стоять рядом с вами. Опомнитесь, мадемуазель. Кстати, я слышала, что вы невеста. Это правда?
Лавальер прижала руку к сердцу, которому нанесена была новая рана.
— Отвечайте же, когда с вами говорят!
— Да, ваше величество.
— Кто же ваш жених?
— Виконт де Бражелон.
— Вы знаете, что это для вас большое счастье, мадемуазель, и что вы, девушка без состояния, без положения в обществе… без особых личных достоинств, должны благословлять небо, дарующее вам такое будущее.
Лавальер молчала.
— Где находится виконт де Бражелон? — спросила королева.
— В Англии, — отвечала принцесса, — куда, конечно, вскоре дойдут слухи об успехах мадемуазель.
— Боже мой! — прошептала в отчаянии Лавальер.
— Итак, мадемуазель, — сказала Анна Австрийская, — этого молодого человека вернут, и вы с ним куда-нибудь уедете. Если у вас другие намерения, — у девушек иногда бывают странные желания, — поверьте, я направлю вас на хороший путь: и не таких, как вы, я уже излечивала.
Лавальер больше ничего не слышала. Безжалостная королева продолжала: