Алмаз шел пританцовывая, узнав Корнея, лицом опал, стал лаковые штиблеты по ковровой дорожке приволакивать.
- Папашка, что с тобой? - весело спросила Даша, шедшая с ним под руку, и рассмеялась. Из-за этой рассыпавшейся пригоршни серебра все и произошло. Не бросила бы Даша свой смех ресторанному залу под ноги, и Корней бы взгляда не поднял, не увидел бы.
Лева приблизился к столику Корнея медленно, смотреть не смел: сочтет нужным, сам поздоровается.
Корней не сводил тяжелого взгляда с Даши, кивнул, и Лева сломался в поклоне. Даша удивленно подняла брови, оглядела незнакомца и вновь рассмеялась.
- Подойди, любезный, - поднося к губам чашку кофе, сказал Корней. Позже. Один, - он произнес все слова раздельно, негромко, но очень четко.
- Непременно, - выдавил Лева и, не зная, как Корнея назвать, зашевелил губами беззвучно.
- Что за чучело гороховое? - спросила умышленно громко Даша, усаживаясь за столик у зеркала. По лицу старого афериста она поняла, что человек в скромном коверкотовом костюме отнюдь не "чучело", но, злясь и на Леву за его подобострастность, и на себя за неожиданно испортившееся настроение, уже искусственно рассмеялась.
Официант застыл, рука будто гипсовая - на отлете. Лева, не заглядывая в меню с золотым обрезом, сделал заказ скромный: не любит Корней людей, живущих широко. Когда человек убежал, Даша стрельнула взглядом в сторону Корнея. Лева опомнился, зашептал:
- Умри, Дарья. Он моргнет только - нас обоих здесь, за этим столиком, удавят.
- Не бери на характер, - Даша улыбнулась презрительно, однако говорила шепотом. Лева промокнул лоб салфеткой, хотел подняться, но остался на месте, и она спросила: - Корень? Неужто?
- Какой Корень? Не знаю никакого Корня, - простонал Лева, кляня себя за болтливость, за встречу с девчонкой, за то, что пошел в "Эльдорадо".
Не бывает Корней в таких местах, не случайно все это, ох не случайно. Лева знал за собой вину. С месяц назад один человек передал ему три дорогие вещицы, предупредил: в Москве не продавай. Корень не велел. А он, старый пень, соблазнился предложением. Все-таки он одолел страх, пересел за столик к Корнею, почти нормальным голосом сказал:
- Рад видеть тебя в здравии, приятного аппетита.
- Чего же здесь приятного? - Корней дернул плечом. - Мы золотых приисков не имеем, икрой не балуемся, не как некоторые.
Лева согласно хихикнул и, ободренный шуткой, спросил:
- Может, тебе этот ресторанчик завернуть? Только прикажи. - Натансон, как и другие уголовники, верил в миллионы Корнея, в то, что тот где-то в неизвестном для других месте делает деньги настоящие, серьезные. Если бы он знал, что Корней имеет лишь долю доходов с гостиницы и чаевые с залетных паханов и что капитала у Корнея на черный день не имеется!
- Кто такая? - Корней рисовал ложечкой на скатерти замысловатые вензеля.
Лева Натансон все понял: неизвестно Корнею о проданных в Москве камнях, встреча получилась нечаянная, не видать теперь Даши как своих ушей. От обиды у него задрожали полные губы. Девчонку терять до слез жалко. Самоуговоры не действовали. Дашу отдавать не хотелось, знал: такой девчонки ему больше не встретить.
Корней рисовал серебряной ложечкой на крахмальной скатерти, ждал.
Лева облизнул губы, тихонько кашлянул. "Совру - и амба, откуда знать ему?" - решился.
- Не наша. Не деловая, студенточка полуголодная, - выдавил из себя. Если интересуешься, будь ласков, обяжешь, - и сам не верил.
Корней наслаждался унижением Левы Натансона, от своей власти пьянел. Умен, оборотист, богат, а против меня - тля, скажу слово - крахмальную скатерть сожрешь. Корней улыбнулся своим мыслям, Лева снова облизнул губы и заговорил быстро:
- Прости, черт попутал! Наша девка, возьми, не пожалеешь! Тело! Темперамент!
Смилостивился Корней, поднял взгляд, от широты души улыбнулся даже.
- Для дела нужна, - он встал, направился к выходу. Лева держался за плечом, дышал в ухо. - Для нашего дела, общего. Ты в Хлебном ночуешь? остановился, слушал, опустив голову.
- В Хлебном, в том же переулочке, - Лева словно радовался. - Ну и память у тебя! Каждого из нас, самого маленького, помнишь.
- Вечером к тебе заскочат, отдашь, - Корней раздумывал, взглянуть или не взглянуть, не удержался, поднял голову, увидел капельки пота над бровями, губа дрожит, глаза не знает куда и девать. Что коньяки да шампанское? Вот она, жизнь настоящая!
Вечером Дашу привезли в гостиницу "Встреча", как раз когда провинилась Анна Францевна, приняла подарок от делового, но глупого. И уж не так велика ее вина была, в другой раз Корней велел бы оплеух немочке для памяти надавать. Не повезло Анне, решил Корней новенькой девушке все сразу и до конца объяснить, чтобы ничего неясным не оставалось. Потому и били Анну долго и серьезно.
Дашу удивить и напугать было трудно. Повидала в жизни, и как бьют, и как убивают тоже видела. Поразила девушку не жестокость, а спокойствие и равнодушие. Люди делали работу, тут же пили, ели, говорили о постороннем и вновь работали - били, беспокоились только, чтобы шуму не было, не ведено шуметь, и чтобы лицо не изувечить, ведено портрет в целости держать.
Когда Даша за хозяйкой ухаживала, вспомнив науку врачевания, проверенную в детстве на собственной шкуре, то больную не жалела. Что же ты, дамочка, оклемаешься и живым его оставишь? Оставишь, по всему вижу, и он, паскуда, знает, иначе бы не посмел либо уж убил. Слыхала Даша о Корне не раз, даже две песни слышала. Говорили люди: строг Корень, но справедлив. А на поверку оказалось, что обыкновенный изувер, хуже надзирателя либо конвойного: те людишки службу несут, жалованье получают.
Две недели Корней к Даше и не подходил, слова не сказал, велел Лехе-маленькому передать, мол, живи покуда прислугой, после видно будет. Бесилась Даша, не для того Паненка на свет родилась, чтобы примочки ставить и судки таскать. Бесилась Даша, ночами наволочку зубами рвала, уйти боялась. Куда? Уйдешь, он вслед шепнет: продала, - и станешь о смерти молить.
Однажды ночью он пришел, удивился, что дверь не заперта, спросил: не боишься, девочка? Даша ответила, что в доме у Корнея деловой девчонке бояться не положено, для потехи иных хватает. Она спала без рубашки и, когда он пришел, не стесняясь, скинула простыню, встала обнаженная, накинула халат, ловко накрыла на стол - графинчик, закуску холодную, Корнею кресло подвинула, рюмку налила, подняла свою, кивнула, молча выпила.
- Сердишься? - он тоже выпил. - Мхом покрылся Корней. О нем легенды сказывают, а он совбуром заделался да еще бабу глупую изувечить велел. Так?
От визита неожиданного Даша захолонула, не ответила, плечом повела.
- Знаешь, сколько ребятишек на колечках и сережках погорело? - спросил он, гоняя по тарелке осклизлый грибок. - Тяжело мне, на покой собираюсь. Устал.
Корней властно положил руку ей на плечо, отдернул халат. Даша почувствовала, как мелко дрожат его пальцы, увидела жилку на виске, глаза под опущенными веками блестят, как у доходяги. Не отстранилась. Спокойно Даше стало: сколько она таких мужиков видела! Корней! Корень земли деловых людей! Ты мужчина обыкновенный, слабый - поняла власть свою.
Даша дверь не запирала потому, что знала: в каждом доме, где нормально жить хочешь, мужикам сразу все без остатку объяснить требуется. Тут двери и запоры не помогут. Сейчас у нее в кармане халатика браунинг вороненый лежал, полу оттягивал. Не заглядывая мужчине в глаза, Даша знала: оружие без надобности, так справится.
- Я не по этому делу. Корней, - сказала спокойно, руку его не убрала, водки налила, себе лишь капнула, чокнулась. - Тебе из уважения скажу: девица я, и не потому, что бесчувственная, а решила так, подождать с этим делом...
- А Натансон говорил...
- И ты. Корней, говори, - Даша запахнула халат, села удобнее. - А Алмазу передай: встречу - ухо левое отрежу.
- Почему левое? - Корней рассмеялся, как-то ему легко стало.
- Сразу два - это лишнее, а с какого-то надо начинать. Левое. Передай.
- Передам. А как же я? Если я говорить стану?
- Ты - Корней, тебе можно. Говори, - Даша сделала ему бутерброд. Баба, если с мужиком живет, слабнет. Я давно такой факт приметила, мне рассказывали - моя мать от вашего брата совсем больная сделалась. А мне. Корней, сил много надо, деньги, понимаешь, нужны.
- Зачем?
- Жить хорошо хочу, богато, - Дата ответила серьезно, хотя и видела: смеется гость. - Я свое отработала, а пенсию мне не дадут, полагаю. Люди мне задолжали, отдавать не думают, так я сама возьму. Потом все будет мужчины, любовь, все. А пока мне нельзя. Договорились?
И они договорились.
Даша сидела на подоконнике, вытягивая руку, ловила ладошкой мелкие капельки, вытирала лицо и грудь. Только сейчас, когда рассвело и засеребрились лужи, и дом напротив, шагнув из ночи, взглянул на наступающий день черными окнами, духота отступила. Даша в эту ночь не спала - то читала (томик Есенина и сейчас на смятой подушке), то так лежала в тяжелой полудреме. Вспомнила Даша, как увидела его в смокинге и лакированных туфлях, золотоволосого и весело пьяного. Он поднимался по ступенькам, прыгая через две, и кто-то рядом сказал: "Паненка, это Сергей Есенин". Она взглянула ему вслед равнодушно, не подозревая, что золотоголовый все про нее, Дашу, знает, он уже написал:
И они договорились.
Даша сидела на подоконнике, вытягивая руку, ловила ладошкой мелкие капельки, вытирала лицо и грудь. Только сейчас, когда рассвело и засеребрились лужи, и дом напротив, шагнув из ночи, взглянул на наступающий день черными окнами, духота отступила. Даша в эту ночь не спала - то читала (томик Есенина и сейчас на смятой подушке), то так лежала в тяжелой полудреме. Вспомнила Даша, как увидела его в смокинге и лакированных туфлях, золотоволосого и весело пьяного. Он поднимался по ступенькам, прыгая через две, и кто-то рядом сказал: "Паненка, это Сергей Есенин". Она взглянула ему вслед равнодушно, не подозревая, что золотоголовый все про нее, Дашу, знает, он уже написал:
Глупое сердце, не бейся!
Все мы обмануты счастьем,
Нищий лишь просит участья.
Глупое сердце, не бейся.
Любовь и грусть поэта, рядом серая ненависть Корнея, и эти двое, которых разместили на первом этаже. Ребятишки, судя по всему, битые, что-то Корней задумал, раз поселил ребят в номере, который и прослушивается, и просматривается. Почему в гостинице поселился Леха-маленький?
Ночь была пестрой: то Дашу околдовывал Есенин, то выступал из мрака Корней. Потом они оба пропадали, Даша всматривалась в лицо простоватого парня в пиджачной паре. Даше указали на него со словами: "Запомни его. Паненка, и остерегайся: только с виду он прост, серьезный мальчонка, в угре служит".
Ведь русским языком сказали, а она не остереглась.
Все кончается, ночь тоже кончилась. Даша умылась и оделась, вышла в коридор и увидела Леху, который ввел с улицы в холл сгорбленного старичка.
Маленький, на тонких ножках, лицо - испеченное яблоко - не человек, мерзлота одна, крови человеческой по одному его слову пролито - в ней дюжину таких утопить можно. Никто не слышал, чтобы старичок даже пустяковое преступление совершил, однако среди уголовников он был почитаем, звали его Савелием Кирилловичем. Обладал он феноменальной памятью, знал о преступниках практически все, уголовный розыск пользовался картотекой, уголовники. - Савелием Кирилловичем.
Он вошел, опираясь на руку Лехи, хотя в помощи не нуждался абсолютно, на Дашу, которая поклонилась ему, вроде не глянул и ясно сказал, молодо, с усмешечкой:
- Здравствуй, Паненка. Волос ты зря завила, свой тебе лучше.
- Доброе утро, Савелий Кириллович, - ответила Даша. - Не жгу я волос, вчера под дождь попала.
- Стар, не вижу ничего, - Савелий подмигнул Даше молодым ясным глазом и прошел с Лехой в коридор.
Ребятишек опознавать привели, поняла Даша, сомневается Корней, потому и за стариком послал, и Леху рядом держит.
Глава пятая
ПРОВЕРКА
Номер Савелию Кирилловичу отвели такой же, как и беглецам, - две комнаты и ванная. Старик обошел апартаменты, остался недоволен: шику много.
- Человек должен себя в строгости держать, - сказал он, неодобрительно глянул на стоявшего у двери швейцара, который в куртке с галунами, как прислуге и положено, в нумер не лез, ждал, что гость прикажет.
Даша принесла валеночки, подшитые, с обрезанными верхами: известно было, что Савелий Кириллович ногами мучается, даже летом валеночки уважает.
- Уластили старика, - Савелий прошелся в валеночках по ковру. - Однако и покушать бы не мешало.
Савелий Кириллович, видимо, забыл о своем совете - держать человека в строгости - и кушал стерлядку с удовольствием. Швейцара он отпустил, а Леху и Дашу оставил при себе. Девушку к столу посадил, чтобы ухаживала за стариком. Лехе поднес стакан водки, но за стол не пригласил.
Каждый себя любит, уважает, думала Даша, наблюдая с почтительным видом за трапезой Савелия Кирилловича. Она с поклоном наполнила граненую рюмку, подложила старику икорки. Он глянул в красный угол, перекрестился, выпив, выдохнул громко, отправил в рот солидный кусок стерляди, жевал размеренно и неторопливо, смотрел прямо перед собой.
"Да на кой мне нужны Корней и этот мухомор-кровопийца! - думала Даша. - Крестится, жует, будто молится, а потом по его слову зарежут парня. Все они не живут, а в непонятную игру играют, говорят одно, делают другое. А я? Я как думаю, так и говорю?"
- Очнись, красавица, - Савелий Кириллович указал на пустую рюмку. Никакого почтения, одно птичье легкомыслие.
Выпив вторую, старик вытер пот, расстегнул ворот холщовой рубахи и с минуту сидел, не двигаясь, ждал, когда проберет.
- Чайку, Савелий Кириллович, покушаете? - спросила Даша. - К чаю сушки, мед, пряники прикажете?
- Остынь, Дарья. Чай опосля дела, он суетни не любит, его пить сурьезно надо, - старик говорил с расстановочкой, нравоучительно, тянул время, готовясь к тяжелому разговору. Давно он между Корнеем и Савелием назревал, и желали они оба душу отвести, и страшились. - Ты в полюбовницах у него? - старик кивнул на дверь, уверенный, что Корней их слушает, продолжал: - Мне ни к чему, ваше дело. Так что старый Савелий понадобился? В чем нужда?
Даша давно ждала вопроса, облегченно вздохнув, рванулась к дверям, старик жестом остановил.
- Не беспокой, может, делом занят, - старик все у Лехи-маленького выпытал, но любил, как говорится, притемнить. - Мне еще ввечеру воробышек на ухо чирикнул, что прибыли к вам два молодых гостя: один черненький, другой беленький. Так? Разобраться с ними следует, наших они кровей или только фасон держут? А может, и похуже того?
Старик начал подниматься, ожидая, что Даша руку подаст, но ей комедия надоела, и она с места не двинулась. Леха в два шага пересек гостиную, поставил Савелия Кирилловича на ноги, Леха большим умом не отличался, однако понял: заложил его старик, в этом доме в щебечущих птах не верят.
- Тихо ты! - взвизгнул старик, поднятый на воздух могучей рукой. - Не шали. Зашибешь - ребятишки не простят, - он оттолкнул охранника. Показывай, Паненка, своих женихов. Тебе который из них больше личит?
Они перешли в соседний номер, Даша приложила палец к губам, старик усмехнулся: знаю, мол, не учи. Отлепив кусок обоев, Даша вынула из стенки кирпич, указала старику на приготовленное загодя кресло. Усаживаясь, он собрался было по привычке охнуть, но вовремя сдержался.
Николай Сынок стоял на голове и говорил:
- Ты, кореш, спишь плохо. Может, влюбился в нашу надзирательницу?
Хан смотрел на Сынка удивленно, затем крутанул пальцем у виска, вскочил с кровати и стал ее аккуратно застилать. Заправив на манер солдатской койки, уложил подушку фигурно, взглянул, отстранившись, остался доволен.
Сынок продолжал стоять на голове и, обиженный недостаточным к своей исключительной персоне вниманием, вновь заговорил:
- Мне эту гимнастику индус Фатима показал. Факир. Слыхал?
Хан отрицательно покачал головой и ушел в ванную. Сынок отжался и пошел на руках следом.
- Ты ночью не спал. Язык доедал? Затащил неизвестно куда и еще не разговаривает.
- Встань на ноги, - Хан пальцем чистил зубы, умываясь, потер ладонью щеку, поморщился. - Надо у Даши бритву попросить и зубные щетки.
Сынок встал на ноги, вышел в спальню, оглядел свою мятую постель рядом с аккуратной койкой и спросила
- Ты случаем не кадет? - и рассмеялся, потому что на блатном языке "кадет" означает - молодой неопытный сыщик.
- Я генерал, - Хан начал примеривать принесенную Дашей одежду...
Сынок в гостиной обошел вокруг стола, попытался открыть дверь, впрочем, сделал это без особой надежды на успех.
- Не вопрос, замочек для блезиру, - Хан, уже одетый, вошел в гостиную, взялся за белую крашеную решетку на окне и дернул так, что посыпалась штукатурка. - В момент выдерну, - он отряхнул ладони, повернулся на каблуках, демонстрируя новый костюм. - Ну как?
- Фраер обыкновенный, - подвел итог Сынок. - Вчера от сохи, привезли по железке в мешке, на ногах следы от онучей остались.
- Так, да? Тогда неплохо. Самый лучший вид, когда на приезжего смахиваешь.
Сынок, как был, в одних трусах, прыгнул на диван, сел, обхватил голые коленки.
- Сядь, Степа Хан, давай покалякаем. Кто ты такой? Куда привел? Как дальше жить думаешь?
Хан посмотрел из-под черных бровей сердито, хотел огрызнуться, передумал и сел в шикарное кресло.
- Можно и серьезно поговорить, - рассудительно произнес он. - Только зачем? Нам с тобой делить нечего.
Николай Сынок пытался улыбочку изобразить, смотрел нехорошо, все меньше и меньше ему нравился случайный знакомый. И случайный ли? Как говорится, бог не фраер, ему подсказчик не требуется.
- Чего молчишь? - спросил Хан. - Я твоего имени не называл, с собой идти не уговаривал. Ты сам ко мне прилип, расстанемся красиво.
- Как?
- Ты в дверь, я в окно. Хочешь, наоборот.
- Соскакиваем отсюда? Сейчас? - Сынок поднялся.
- Я сюда по делу пришел, а ты - хочешь налево, хочешь...
- Хан, кто тут... - перебил Николай, замялся, подыскивая слово. Давай не будем. Хорошо? Я к тебе ничего не имею. А ты ко мне?
- Оставь, - Хан пожал плечами. - Только чего ты хочешь, не пойму.
- Ты меня привел, я к тебе пристал, мы сюда пришли. Так?