А вот с Карабасом-Ваней разобраться так легко не получалось. Скользкий он, блин, какой-то. Так просто за кадык не прихватишь. Мне что? Мне просто Танька-Шапка намекнула, что этот Ванька, он гендиректора сыночек. Танька, вообще, ушлая девка, сказать-то сказала, да так неконкретно, обтекаемо, типа, что сама догадалась. Я Карабаса подловил как-то на местечке, где камеры не секут, спрашиваю:
– Ты питбулей любишь?
– В каком смысле? – спрашивает, и смотрит на меня нагло.
– А в том смысле, что у меня питбуль. Любит он блатными шеями хрустеть.
– Не понял.
– Все ты понял! Повторить?
– Повтори, пожалуй, я, правда, не понял, о чем ты.
– Любит, говорю, мой питбуль шеями директорских сынков хрустеть. Врубаешься?
– Да теперь врубаюсь, – отвечает Карабас. – Только это для меня не аргумент. Ты, Вова, если на моего отца намекаешь, на его положение во всем этом, тогда ты – зря. Я сам по себе. – И нагло на меня смотреть продолжает. Понятно, как он сам по себе! Я ему в тот раз больше ничего не сказал, но, ясно, осадок у меня от этого разговора остался. Неприятный осадок…
Как, блин, доставал этот режиссер! Заставлял меня перед камерой карячится.
Переодевать их шмотки туда-сюда. Как сигнал, так стаскивай с себя все и переодевайся по новой.
Я говорю Владу:
– Достали вы меня своими шмотками. Вон пусть Карабас с Бармалеем переодеваются по двести раз перед камерами, а мне это дело не по кайфу! Вы мне тренажеров не принесли, как я просил. Музыку, какую я люблю, нельзя включать громко!
Материться тоже нельзя! Короче, я блин, переодеваться не буду.
Влад морщиться начал, недовольным тоном сказал:
– Черт тебя подери, Вован! Вот если бы рейтинг у тебя поменьше был, то я тебя вышиб бы с шоу сразу, без разговоров. Но зрителей ты цепляешь, объясняться придется перед зрителями, куда ты делся!
– Ну вот! Короче, решили тогда. Я карячиться штаны туда-сюда снимать-одевать не буду. Пусть вон Бармалей на себя возьмет переодеваний за меня. Я с ним договорюсь.
– Неужели ты не понимаешь, что большую роль играют спонсорские деньги!? В нашем случае это фирма "До-До"! – застонал Влад.
– Знаю я, знаю вашу долбанную фирму! Тока о ней и слышу каждый день.
И вот тут вмешалась Алина. Она все с Владом крутилась, хрен знает, кто такая, но симпатичная баба.
– Володя, – сказала, – ты парень у нас на шоу самый выдающийся.
Я на нее подозрительно так глянул, и прикололся:
– Чё это вы меня лечите? Самый у нас выдающийся это Карабас! Вон он как по-французски с Русалочкой хреначит! Тока трещит!
– Да нет, Вова, – пояснила Алина. – Ты не так меня понял! Ты самый фигуристый на шоу. Самый накачанный! Ты подумай, когда ты переодеваешься, на тебя ж девчонки всей страны смотрят. На твои мышцы, как там они называются, забыла…
– Бицепсы, трицепсы. Ну, это основные группы мышц, – сказал я.
– Во-во! – продолжила Алина. – А ты хочешь лишить телезрительниц удовольствия тебя лицезреть во всей красе. Не на серьгу же Бармалея им любоваться.
Я прикинул и ответил:
– А чё, это правда. В этом есть кайф, я как-то и не задумывался. Может, мне вообще в одних плавках ходить?
– О нет! – закричал тут Влад. – Это будет всех выбивать из ритма. Это драматургично! Это уже абсурдизм!
– Да ладно, – успокоил я его. – Хрен с вами, буду ваши до-довские шмотки переодевать.
Когда я рассказал о нашем разговоре всем, то Русалочка первая так подленько заулыбалась, я спросил чего она рожи корчит, а Танька-Шапка мне за нее ответила:
– Нашей Русалочке главное в мужчине мозг! Точно, Русалочка?
Та головой кивнула, типа – да. А тут ещё Бармалей вклинился:
– Да тебя, Волк, чисто на понт взяли, не понял, что ли? Они тебя чисто развели, чтоб с тобой в конфликт не вступать. Эта Алина так повернула, что ты теперь с кайфом, а не с тупой кислой мордой будешь перед камерами переодеваться!
Психология! Понимать надо.
Я разозлился не слабо, если бы не Танька, то я б точно заехал Бармалею в торец.
– Ва-ау! Бармалеюшка, а ты нашему Волчарику уж не завидуешь ли? – сказала она.
Бармалей оправдываться начал:
– А чему тут завидовать? Каждый может накачаться. Особенно легко получается у тех, у кого голова – сплошная кость и места для мозга в ней нет.
Я усмехнулся:
– А ты, Бармалей, накачайся, потом и побазарим!
Я бы еще эту тему поперетирал, хотел предложить Бармалею посоревноваться, кто сколько раз от пола на кулаках отожмется, но сбили меня! Русалочка с Ваней-Карабасом, как начали чего-то лопотать по-французски и хихикать, так я сразу с темы сбился.
Вот они меня в тот день достали, по полной!
ГЛАВА 9. 1.
Толик Борщанский заканчивал юрфак в одно время с нынешними руководителями страны…
Только вот непруха: не Ленинградского университета имени Жданова, а МГУ. Может, поэтому и не поднялся выше восьмого этажа в первом административно-студийном блоке, хотя любому известно, что даже первый граунд-флор здания на Старой площади, где теперь заседают питерские счастливчики, повыше будет и шестнадцатого этажа в Останкино.
Но в те года, когда Толик через день, а порою и через два с ленцой ходил на лекции по гражданскому и уголовному праву, чаще пребывая в пивном баре в Столешниковом переулке или в таком же заведении на Киевской, в те года Толик полагал себя счастливым избранником небес.
А как же!
Коренной москвич, сталинская квартира на Соколе, за родителей не стыдно, весь набор достатка брежневских времен: министерский распределитель с крабами и твердокопченой колбасой, загранкомандировки, а значит и джинсики, и японская видеотехника, дачка по Казанской дороге в Кратово, машинка, белая "Волга" – дизель, купленная на боны-сертификаты, после папашиной командировки в Монголию.
Да и сам определен родителями не в какой-нибудь там инженерный институтишко, а в университет на Ленинских горах!
Так что Толик смело и уверенно мог гордиться, заносясь перед рабфаковцами, производственными стипендиатами и всякой иногородней шушерой, проживавшей в общежитии.
Их было три дружка – Толик Борщанский, Лёвчик Дульчанский и Сева Бронштейн.
Тремя мушкетерами они себя не называли по причине скептического отношения к общепринятым ценностям. Они презирали все то, что любила толпа.
Поэтому они называли себя тремя деголясами.
Это пошло после того, как на первом еще курсе, на занятиях по французскому языку, отвечая по теме "ма фамий", моя семья, Толик Борщанский, вызванный к доске и не учивший канонического текста из пособия, начал и кончил примерно таким образом:
"Лорск жё т э Пети, ме парант иль сонт контон де муа, пар ске жё не бувэ па водка, не фюме па таба, не жуэ па о карт, не куше па авек пьютан… Э ментено ме парант иль сонт не па контон де муа, пар ске же суи деголяс…"** Молоденькая "француженка" вся до корней волос покраснела и… под общий хохот выгнала Борщанского с треском… из аудитории, чтобы не возвращался без разрешения декана.
Разрешение от декана Толик получил.
Но с тех пор сперва его одного, а потом и всех их троих, Толика, Лёвку и Севу, прозвали деголясами… ** (Когда я был маленьким, мои родители были довольны мной, потому что я не пил водку, не курил табака, не играл в карты и не спал с проститутками. А теперь мои родители не довольны мной, потому что я – гадкий) Рассказывая молоденькой аспиранточке грустную историю своих взаимоотношений с родителями, Толик привирал… Родители в нем души не чаяли. Но в чем-то по большому счету был и прав, внутренне полагая, что является гадким мальчиком, совсем не таким, каким хотели бы видеть его папа и мама.
И глумясь над юной француженкой с кафедры иностранных языков, Толик тем самым принимал симпатичную ему позу, рисовался этаким грязным поросенком, каким ему очень хотелось выглядеть в глазах общажной урлы и белой комсомольской гевони*** их факультета. ***урла, шпана, белая и черная гевонь – классовые прослойки советской студенческой молодежи по классификации известного фарцовщика Мунипова. Выше всех в обществе юных москвичей времен студенчества Толика Борщанского стояли фирмачи, то есть студенты и аспиранты из капиталистических стран. Далее, по убывающей, шли фарцовщики и белая гевонь – детки ответственных работников. Ниже шла черная гевонь – студенты в черных костюмах с галстуками и комсомольскими значками, карьеристы от комитета ВЛКСМ. Еще ниже – урла, то есть приезжие, провинциалы, живущие в общежитии. В самом низу студенческого общества – шпана – рабфак, стипендиаты направленные с предприятий.
Итак, Толику хотелось выглядеть гадким деголясом.
И он им стал. …
Обычно, от чего отпихиваешься, чего сторонишься – в то и вляпаешься.
Так и с Толиком произошло.
Презирал всю эту приезжую урлу со жлобской шпаной, а женился на приезжей, на немосквичке.
Втюрился, влюбился, запал…
Втюрился, влюбился, запал…
Случилось это уже на пятом курсе, когда и мальчиком-то Толик уже был большим и в общем-то взрослым.
Звали ее Асей.
Ноги у нее были от груди. А грудь была просто атомной!
Когда Ася шла по коридору, и мальчики, стоящие возле расписания аудиторий, глотая слюнки глядели ей в след, стоящий тут же Толик, тоже пялясь на очаровательный развал ножек под обрезом Асиной мини-юбки, сто раз давал Богу клятву, что готов отдать все, что у него есть и когда-либо будет, за то, чтобы побывать там – в этом сладком развале.
Ася была из Подольска.
У нее были не очень ровные зубки.
Но ноги!
Но приятно тревожащий сердце развал ножек под мини-юбкой, пряменькая спинка и грудь – в комплексе все это сводило с ума.
Потом оказалось, что Ася не такая уж и дура.
Первокурсница из Подольска – Асечка забеременела.
А дипломнику Толику Борщанскому предстояло распределение юристом аж в Останкино на самое Центральное телевидение.
Родители, опытные юристы, помогли своему бедолаге-сыну.
Они сняли для него с молодой женой квартирку в Лосях, чтобы у молодой девочки из Подольска не появилось желания прописаться в их четырехкомнатной на Соколе.
А потом родители потихонечку молодых и развели.
Да еще и отсудили у Аси мальчика.
Ивана Борщанского.
И так отсудили, что Ванечка Борщанский мамы своей никогда больше не видал.
И папу своего видал редко.
Был все больше с дедушкой и бабушкой.
Летом на даче в Кратово, зимой в английской и музыкальной школах на Соколе, с бабушкой за ручку.
А папа, Анатолий Борщанский, карьеру делал.
И дорос, вот, до генерального директора канала "Норма".
Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной шапочки Серый, по моей просьбе, замутил очередной скандал с Бармалеем в нашей спальне, я даже не поняла, к чему он в этот-то раз привязался. Да и не важно. Важно то, что Карабас в мальчиковой спальне один. Я приоделась, постаралась! Прозрачные белые бриджи, а под ними самые сногсшибательные стринги. Ти-шортка не очень яркого, чтобы не раздражала, красного цвета. В общем, в меру вызывающе и очень симпатично.
Бабас лежал на кровати и слушал свою классику. Не понимаю, как можно, ничего не делая, просто слушать музыку? Я всегда включаю сидюшник и чем-нибудь занимаюсь.
Музыка вообще, по моему, только для фона или для дэнсов.
– Что у тебя играет? – спрашиваю и присаживаюсь на краешек Бабасовской кровати.
– Это ж Вивальди, Шапо, "Времена года"!
Он произнес это таким тоном, будто я должна знать этого Вивальди с пеленок.
– Нравится? – спросила я.
– А тебе нет?
– Да не знаю, мне, если честно, готическая музыка нравится. Или популярная.
– Популярная? – усмехнулся Карабас.
– Да, популярная! – немножко рассердилась я. – Я не люблю когда нормальную популярную музыку попсой называют! Презрительно так.
– А я и не называл попсой, – ухмыльнулся Барабас. – Меня твои приоритеты удивили.
Готичные девушки, они же популярную музыку не слушают. Всех Этих Шакир, Агильер, Бритни…
– А вот я слушаю! – неплохо, разговор развивался.
Мы поговорили немного о готике. Карабас, как оказалось, неплохо разбирается в этом направлении. А потом я подсела к нему еще поближе и перешла к делу:
– Слушай, Карабас, а ты и правда хочешь выиграть?
– Да, конечно, – он немножко насторожился. – А что?
– Да так, ничего. Я вот думаю, миллион точно никому из девчонок не достанется.
– Ну, а как ты это себе представляешь? Если останется одна девственница, если все так сложится, то миллион организаторы вынуждены будут ей отдать. Свидетели – вся страна.
Я даже возмутилась:
– Ты чё, правда, Бабас, такой наивный? Ладно мне-то уж уши не три.
Он удивленно на меня смотрел, глазами хлопал. Может, и правда не въезжает.
Полный наив что ли?
– Карабас-Барабас, блин, – объяснила я, – ведь режиссер тут все решает, как скажет так и будет. А иначе просто вылетишь, да и все. А вылетишь – какой миллион?
– Ну, я не знаю…
– Конечно, тебе и знать ни к чему, – вздохнула я и продолжила тему. – Я вот к чему все это говорю…
– Можешь не продолжать, – улыбнулся карабас. – Я, кажется, понял. Ты хочешь мне предложить сделку как Бабас Нежке?
– Если честно, – я потупила глаза, даже, вроде, немного получилось покраснеть для убедительности. – Не совсем так.
– Разве?
– Ну они ж деньги хотят поделить, а я… а мне… – я еще больше попыталась покраснеть и напустить на себя невинный вид. – Все тут около вопроса девственности крутится. И я решила.
Я выдержала паузу.
– Что? – кажется, я Барабаса зацепила, он очень заинтересованно на меня посмотрел, даже глаза у него заблестели. Я прекрасно знаю этот мужицкий блеск, после которого все начинается. Секс в смысле.
– Ну, как что… Бармалей, а уж тем более этот брутальный Серый Волчара, неприятны мне. А ты…
Я бросила взгляд на ближайшую камеру – убедиться, что она здесь, никуда не делась и картинка для зрителей будет отличная. Я ожидала уже, что Карабас ко мне прикоснется, сначала так аккуратно, а потом…
Никакого прикосновения не было. В спальню забежал Серый Волк и уцепился в бумбокс:
– Дайте-ка нам сидюшник! Бармалей, придурок, в гостиной тот на пол уронил, а мы хотим музыку послушать.
Вот гад! Вот облом!
– Вали отсюда! Серый! Иди сам пой вместо магнитофона! – закричала я.
А Карабас засмеялся:
– Точно-точно! Неплохая идея, почему бы, Волк, тебе, и правда, не спеть для развлечения телезрителей? А магнитофон пусть здесь стоит, мы Вивальди слушаем!
– Сам ты щас у меня запоешь!
Я поняла, что все равно тема сбита и сказала:
– Да ладно, ребята, чё ссориться, пойдем, Серый, действительно, споешь нам какую-нибудь песенку блатную.
– Не блатную, а шансон.
– Ну, да-да, шансон, – и я затянула. – "Гоп-стоп, мы подошли из-за угла, гоп-стоп, ты много на себя взяла!" В принципе, Карабаса я нормально обработала, должен клюнуть. Теперь главное ждать, как пантера ждет свою жертву. Правда, сегодня мне это ожидание ничего не дало. Карабас с этой Алкой снова весь вечер по-французски разговаривали. Я даже пожалела, что французский не знаю. Но, пофиг, не сегодня-завтра он точно ко мне подкатит. Главное, сразу и дело до конца довести, пока главреж не вмешался и не дал каких-нибудь "ценных указаний". Он точно может все сбить.
2.
В студии скандал.
Пришлось даже ребятам из монтажки и аппаратной вмешиваться – входить в студию и разнимать.
Визгу было девчачьего!
Серый Волк подошел к Русалочке, когда та в кухне с Карабасом, то есть с сыном гендиректора сидела, и этот самый Серый Волк, этак куражась, спрашивает ее, мол, Вера-Вера, хочешь хера – сорок пятого размера?
А сынок гендиректора вдруг встал, да как вмажет Серому Волку в челюсть!
Даром что Серый Волк на полголовы выше да и весом мышечной массы покрепче будет процентов на двадцать.
Ну началось!
Уже и не по сценарию совсем.
А насчет сценария – это вообще отдельная песня!
Потому как когда потом дерущихся разняли, когда остановили кровь из разбитого носа Ивана и перешибленной губы Серого Волка, когда вся толпа набежавших немного успокоилась и утихла, Серый Волк, дубина стоеросовая, возьми, да и заяви: "А что?
А что, я виноват, что ли? Мне вообще этот текст Владислав посоветовал…" И тут действие имело свое продолжение.
Иван встает, перестав прикладывать лед к своему разбухшему носу, да как заедет кулаком в глаз… Главному редактору! Владиславу…
Снова визг.
Снова крики: милицию, милицию!
И только вызванный на место происшествия генеральный директор Анатолий Борщанский смог взять-таки ситуацию под контроль, велел всем заниматься своими делами, актеров в студию, операторов и режиссеров в аппаратную…
А врио главрежа, с бланшем под глазом, к нему в кабинет!
И никакой милиции!
Зэ шоу маст гоу он! …
Вера сидела подле Ивана и прикладывала ему лед на переносицу.
А Иван лежал на диване в гостиной.
И кроме них, Верочки и Ивана, никого в гостиной больше не было, врио всех разогнал.
А Иван ругался и грозил, что сперва переколотит все телекамеры, а потом, выйдя отсюда, подаст в суд на телеканал "Норма Ти-Ви" за намеренное оскорбление и унижение личности. …
– А у тебя есть парень? – спросил Иван.
– Нет, нету парня, – ответила Вера ласково улыбнувшись. И вдруг спохватилась. – Я не хочу о личном тут, перед камерами, не хочу…
– Вот-вот, – задумчиво сказал Иван. – Мы пришли сюда сознательно, под камеры, чтобы три месяца не иметь тайн перед людьми, намеренно отказывая себе в главном человеческом праве -скрывать от глаз окружающих людей свое сокровенное. Пришли ради денег, ради приза, ради телевизионной популярности, ради карьеры. А ведь это право – иметь потайное, иметь сокровенное, это очень важное право. И вообще ведь есть такое понятие как стыд. Что же с нами здесь сделали? Нас лишили стыда?