— Ну так слушай, что я тебе скажу, Мартин, — с чувством превосходства изрек Рваный, — людям плевать на тебя, на меня… даже на других людей. Каждого из них интересует только он сам.
— Спасибо, заметил уже, — проворчал я, — как насчет, сказать чего-то, чего я не знаю? А то, смотрю, сам выживаешь как-то… все равно.
— А чего бы не сказать, — нимало не смутился Рваный, — по крайней мере, напомню. На охоте какие два главных правила? Во-первых, не тебя должны замечать, а ты. Во-вторых, нужно знать как можно больше о тех, на кого охотишься. И люди в этом отношении ничуть не лучше и не хуже мышей. Ну или воробьев.
— Так значит, охота, — начало доходить до меня.
— А они — добыча, — закончил мысль Рваный, кивая в сторону очередного прохожего, — пойдем, покажу, как надо на них охотиться.
Мы пересекли тротуар, проезжую часть, и, преодолев бордюр, спрятались в кустах, окружавших газон.
— Теперь смотри, — сказал Рваный, — смотри… и оценивай. Мотай, так сказать, на ус.
Первый прохожий, коего мы приметили из засады, оказался мужчиной лет сорока. Некогда атлетически сложенный, ныне он успел обзавестись изрядным брюхом, а лицо, обрюзгнув, сделалось похожим на морду старого бульдога. Оттого особенно нелепо смотрелся на этом двуногом его почти облегающий костюм. Хуже — только черная кожаная ветровка, неуместная в такую погоду.
Машина, из которой этот тип вышел… вернее, вывалился, была ему под стать. Тоже объемная, и с такой же претензией на значительность. А еще наверняка неповоротливая — везде, кроме совсем уж широких и свободных трасс. Как слон в коридоре. Вот и сейчас припарковал ее хозяин абы где, едва ли не на проезжей части. И почти впритирку с другими автомобилями. Так, чтоб и самому с трудом выехать, и другим помешать.
— Однозначно отпадает, — уверено заявил Рваный.
Ну а я не возражал, потому как помнил этого… хм, человека еще по прежней, людской, поре своей жизни. Даже других людей он, наверное, едва замечал — так стоит ли от такого ждать милосердия к двум бездомным котам? Скорее уж изменится наклон земной оси, а прямо под этим газоном найдут нефть.
Обладатель авто-исполина скрылся в своем подъезде, а спустя уже пару минут мимо нас поцокали каблуки. Какая-то девица, худощавая и высокая словно дерево, торопливым шагом прошествовала через двор. Я с сомнением поглядел на Рваного.
— Думаю, тоже — пустое, — изрек он, правда уже не так безапелляционно, — слишком торопится куда-то… это раз. А два: видишь, какая доходяга? Кожа до кости! Будто сама живет на улице и ест, что найдет. Избытку еды у подобных людей взяться неоткуда.
Тут на мгновение Рваный замолчал, всматриваясь куда-то в сторону.
— А теперь смотри, — сказал он, — подходящий объект пожаловал. Смотри… и учись.
«Объектом» мой товарищ по несчастью назвал мальчонку лет пяти. Тот как раз вышел из подъезда, в руке держа стаканчик мороженого.
— Ребенок — раз, — прокомментировал Рваный, — а значит более податлив. Спокойный, не хулиганит — это два. То есть даже в случае неудачи хотя бы уйду невредимым. И три: у него с собой еда. Есть, чем делиться.
С этими словами кот выбрался из-за кустов и, крадучись, двинулся навстречу ребенку. Когда до того осталось несколько шагов, Рваный выскочил навстречу, гоня перед собой лапами какой-то мелкий камушек.
Со стороны это выглядело довольно забавно; по крайней мере, для пятилетнего мальца — тот сразу улыбнулся. Не останавливаясь на достигнутом, Рваный отбросил камушек и лег на бок, затем перевернувшись на спину. И, сладко потянувшись, дал посмотреть на себя с различных ракурсов. После чего, словно бы невзначай… облизнулся.
— Ой, котя, — пробормотал очарованный таким зрелищем ребенок, — да ты голодный. Ну на мороженку. Она вкусная…
Он протянул стаканчик Рваному, и кот осторожненько лизнул белую прохладную массу. Потом еще и еще, мальчик не возражал. И лишь когда понял, что на первый раз хватит, кот отошел. И присев на тротуар, принялся умываться.
— Не скажу, что в великом восторге, — прокомментировал Рваный, возвращаясь в кусты, — но сойдет… вполне.
— В общем, надежда на детей, — решил подытожить я.
— Не только. И не на всяких детей. Будь этот любитель мороженого шумным и бойким, я бы даже соваться не стал. И если их целая шайка-лейка — тоже лучше не подходить. Еще кинет кто-нибудь чем-нибудь несъедобным. Или гоняться начнут по всему двору. Только и успевай уносить ноги.
— А кроме детей?
— А кроме… кстати, вон как раз идет. Только к ним тоже свой подход нужен. Особый.
Рваный вновь покинул место засады — на сей раз, чтобы заступить дорогу старушке, шедшей из магазина с полным пакетом продуктов. Оказавшись в шаге от нее, кот издал, наверное, самый жалобный возглас, который я когда-либо слышал.
— Ой, а кто это тут у нас? — вполголоса проговорила старушка, останавливаясь.
Возглас повторился. Причем на сей раз Рваный смотрел очередной жертве прямо в глаза. Взглядом не менее жалобным, умоляющим.
— Ох, бедный котик, да кто ж тебя так, — залепетала старушка, как видно, имея в виду рваное ухо моего товарища по несчастью, — совсем люди стыд потеряли. Бедное животное на улицу выкинули. А ты-то голодный, небось. Вижу, что голодный.
Взгляд, одновременно несчастный и выжидающий, был ей лучшим ответом. Вздыхая, старушка извлекла из пакета связку сосисок и, оторвав одну из них, бросила коту. Рваный дотронулся до сосиски передней лапой и вновь выжидающе посмотрел на свою благодетельницу.
— Ох, прости дуру старую, — самым натуральным образом принялась оправдываться перед котом старушка, — в оболочке-то, небось, много не поешь…
Недолго подумав, она достала плавленый сырок и, освободив его от обертки, покрошила перед Рваным прямо на земле. Осторожно, чуть ли не с опаской, кот склонился над сырными крошками, а затем понемногу принялся их поедать. Сперва понемногу… но вскоре вошел во вкус. Подтверждая поговорку «аппетит ведь приходит во время еды».
— Довольно коварно, — не удержавшись, отметил я, когда с сырком было покончено, а Рваный вернулся.
— Так не по своей же вине, — небрежно бросил кот, — не я такой — жизнь такая. А теперь сам попробуй. Не бойся, это не так уж сложно. И… вот еще что, Мартин. Советую найти какое-нибудь пристанище на ночь. Так, чтоб понадежнее.
— Понадежнее?
— Именно. Потому что ночью приходят собаки.
— Спасибо, — с искренней признательностью молвил на это я, — и… кстати, с самого начала хотел спросить. Ты говорил «ждать у моря погоды». Просто интересно — откуда ты знаешь эту фразу? Если не секрет. Ведь наверняка ты моря и не видел никогда.
— Не видел, — подтвердил Рваный, — но это выражение любила моя хозяйка… добрая старушка, вроде той, с сырком. С ней я горя не знал, только что имени нормального не дождался. То Васькой называла, то Барсиком. А потом хозяйка умерла… и родичи ее явились, гады. Им-то лишь квартирка была нужна… но не довесок в виде меня. Вот потому я и здесь. А не лакаю молоко из блюдца.
2. Магазин
Прав оказался этот старый усатый пройдоха, не ошибся ни капельки! Ни в отношении людей — от которых я смог-таки добиться сочувствия и угощения, ни насчет собак. Именно им с наступлением темноты принадлежали двор и окрестности. Причем считать местных Бобиков и Шавок досадными, но безобидными пустобрехами я мог разве что в бытность человеком.
Теперь же… Те, кого прозвали лучшими друзьями человека, мне лично виделись тварями из Преисподней, огромными и злобными. От людей умеючи можно было получить хоть немного помощи. Облегчения своей бродяжьей участи. С другими котами, вроде Черного и Толстяка — хотя бы договориться. «Ты не трогаешь, и тебя не тронут».
С собаками ни о чем подобном не могло быть и речи. Не зная и не понимая ничего, кошмарные отродья эти могли только грызть и рвать, источая злобу. То была целая иерархия зла: самые яростные вырывали зубами добычу у тех, кто поспокойней и оттого послабее. Ну а слабейшим оставалось подбирать крохи… да еще гневно огрызаться на чужаков. На всех остальных, кто не грыз и не рвал, да и к стае их примкнуть не стремился. В том числе и таких как я.
Справедливости ради судьба и у них была незавидной — не многим лучше моей. Только вот сочувствовать этим клыкастым-блохастым монстрам я предпочел бы совсем в иной обстановке. Лежа в тепле, на диване, например. Или, на худой конец, перед миской молока.
Впрочем, молоко не молоко, а прощальный совет Рваного не пропал втуне. Я все же смог найти место, дабы пережить эту жуткую ночь. Одну из многих, предстоящих мне ночей, не обещающих увы, быть спокойными. Едва настало время горящих фонарей; машин, выводящих нестерпимые для моих ушей трели, и конечно собак, я улучил момент и проскочил за дверь одного из местных магазинов. Как раз когда из него, с целым ящиком пивных банок под мышкой, выбирался очередной покупатель.
Магазинчик был небольшим и имел статус круглосуточного, о чем свидетельствовали цифры «двадцать четыре» на вывеске. Днем в этот магазин-оборотень приходили даже дети. За товарами, если не полезными, то хотя бы почти безвредными. Шоколадками, например; газировкой, хлебом и йогуртами. Зато ближе к вечеру он становился ни больше ни меньше местом паломничества для сброда всея района.
Робко, словно стыдясь самих себя, сюда заходили алкаши — с лицами заросшими или помятыми до потери людских черт. Под стать были и одеяния данной публики: их, кажется, адепты зеленого змия так и носили всю жизнь, не стирая и не меняя. А своим амбре давали сто очков вперед даже мусорным бакам.
Едва ли подобным людям могла хотя бы прийти мысль о гордости человеческой!
При всем этом, страшными алкоголики не были, видом своим вызывая если не сочувствие, так хотя бы удивление. В прежней жизни, обитая в пределах «бермудского треугольника» из дома, офиса и ближайшего торгового центра, я и представить не мог, сколь много таких людей живет совсем рядом. Не в глухой деревушке, не в мелком городишке, где закрылась единственная фабрика — в наших краях. В городе с репутацией почти даже благостной.
В магазине алкаши вели себя скромно, чуть ли не приниженно. Способствовали тому две цели, оставшиеся в их жизни: утолить порочную тягу и обойти малоприятное обстоятельство — скудность финансов. В последнем случае продавщица, хоть редко, но шла навстречу, за что удостаивалась потока красноречия. Чего только не изрыгало осипшее горло очередного клиента: и слова восхищения ее красотой, и обещание все вернуть при первой возможности, и чуть ли не признание в любви. Примерно те же речуги, как ни странно, звучали и в ответ на отказ. Только вместо радости слышалась в них мольба.
Совсем иным — развязным и шумным — было поведение молодежных компаний, что наведывались к магазинчику далеко за полночь. Эти явно не испытывали недостатка ни в деньгах, ни тем паче, во времени. Последнее они охотно тратили уже внутри, стоя у витрины и переговариваясь то меж собой, то по мобильным телефонам.
Суть подобных разговоров сводилась к одному вопросу: сколько чего брать. Решался раз за разом оный тоже примерно одинаково — чем больше, тем лучше. По-своему приняв принцип «нельзя жить без веры», юные полуночники свято уверовали в свою способность выпить… нет, скорее, влить в себя бесконечное количество спиртного. Ограничение признавая одно: лишь бы вошло в багажник.
Говоря откровенно, что аномальные способности, что их последствия для здоровья молодой человечьей поросли волновали меня не сильно. Куда больше досаждали мне децибелы из их авто — могущие, кажется, разнести и само очередное ржавое корыто на колесах, и магазин в придачу.
Где-то между биологическими подвидами Алкаш Запущенный и Гуляка Ночной Самодеятельный в своей самопальной классификации я поместил шпану, местную и не совсем. Отличаясь от первых молодостью, начинающие обитатели общественного дна, тем не менее, уже успели обзавестись печатью вырождения. Как и пока еще подспудным чувством несостоятельности своей судьбы.
Правда, последнему они, в силу возраста, понятное дело, не верили — всячески глуша его нахрапистостью и выпендрежом. Недостаток денег, эта еще одна черта, общая с Алкашом Запущенным, в случае с гопниками отразилась лишь на способе их передвижения. В отличие от Гуляк Ночных, заявлялись они в магазин на своих двоих… но в остальном старались оным не уступать. И особенно в потреблении хмельных напитков.
Проблему пустых карманов решали они по-своему. Никакой мольбы и лести… если не считать неуклюжих реплик вроде «че, в падлу что ли?» Куда чаще аргументация четких и дерзких сводилась к преувеличению собственной важности. «Да меня здесь все знают, — обыкновенно звучала фраза в ответ на отказ обслужить в долг, — завтра все верну, отвечаю».
Помогали такие речи плохо, отчего покупатели данного вида нередко срывались на угрозы. Обильно рассыпаясь при этом феней и ссылками на неведомые авторитеты. Был даже случай, когда разъяренный подонок бросился на продавщицу с ножом и волной трехэтажного мата. Но… Бог миловал: несостоявшегося убийцу, перехватив, оттащили и увели прочь свои же более благоразумные кореша-братаны.
Еще худшее впечатление на этом фоне производили разве что девицы из соответствующих компаний. Основные манеры, определенно перенятые у самцов, они усиливали-усугубляли визгливыми голосами, одежками как у дешевых проституток, а также способностью банально впасть в истерику. До полной невменяемости. Реального вреда тем они, правда, не наносили, но вот крови продавщице успели попортить немало.
Что до меня, то, если не считать инцидента с ножом и банального шума, даже ночная клиентура мне никак особенно не досаждала. Тем более что время коротать я, от греха подальше, предпочитал по другую сторону прилавка. Продавщица, чья смена пришлась на первую мою ночевку, приняла меня весьма радушно — поделившись ужином и налив блюдечко молока. В обмен требовалось от меня всего ничего: выслушивать ее жалобы на собственную нелегкую жизнь.
Биография продавщицы, еще молодой, но, в силу неустроенности, изрядно поблекшей женщины, напомнила мне затасканную шутку о несостоявшейся студентке или абитуриентке-неудачнице. С той лишь разницей, что пошла она в данном случае не на панель, а за прилавок. И первые год-два даже не теряла надежду попытать счастье вновь. Поступить-таки, ночами зубря учебники… пока не поняла: для того чтоб попасть на избранную специальность, одних знаний, увы, недостаточно.
Не везло продавщице и на личном фронте. Каждый первый, с кем сводила ее судьба, только сквозь розовые очки мог показаться принцем или рыцарем. Да и то поначалу. А на деле оказывался очередной кавалер, как правило, под стать ночным покупателям приютившего меня магазина. Если не хуже.
— Эх, котяра, — со вздохом приговаривала продавщица, — только ты меня и понимаешь.
— Понимаю, — хотелось ответить мне, но изо рта выходило лишь очередное «мяу». Ничего иного сказать я в нынешнем своем положении, понятно, не мог. Вернее, и рад бы, да горло не позволяло.
Утешенье невольная моя товарка нашла в глянцевых журналах и маленьких книжках в мягкой обложке. Хватало ей примерно по одному номеру или томику на смену.
Наутро молодую продавщицу сменяла другая — тетенька уже более зрелая и потому с судьбой своей (какой ни есть) успевшая давно смириться. Меня поначалу эта особа захотела даже выгнать, но вскоре передумала. Не без заступничества со стороны молодой коллеги. В итоге отношения наши свелись к простой формуле: «я не беспокою ее, а она не трогает меня». То есть, прикармливать приблудившегося кота зрелая сменщица желанием не горела, но хотя бы не выставила за дверь.
Вообще, к смене своей относилась она по-военному. В смысле, как солдат, чья служба идет даже покуда тот спит. Время за прилавком коротала то листая какой-то журнал, то вообще в полудреме, и слушая ненавязчивое бормотание маленького радиоприемника. Последний я еще окрестил про себя «музыкальным пеньком».
И лишь время от времени вторая из продавщиц ненадолго отвлекалась на обслуживание покупателей. Причем делала это подчеркнуто неторопливо; по принципу «вам надо — вот вы и ждите». С теми алкашами, что забредали уже в утренние часы, ведомые надеждой опохмелиться, вела себя резко и непреклонно. Многих она знала по именам, да помнила, вдобавок, сколько каждый успел задолжать.
Кстати, в том позитивном нейтралитете, что сложился у меня в отношениях со старшей продавщицей, были и свои плюсы. Прежде всего, уже не страдающий от голода, я был предоставлен сам себе. Иначе говоря, у меня наконец-то появилось свободное время, благодаря чему я смог впервые поразмышлять о недавнем резком повороте своей судьбы.
А прежде чем размышлять — устыдился. Оттого, что принял превращение в кота как должное. Словно не ходил никогда на двух ногах, не носил костюм и не просиживал регулярно в офисе, называя это «работой». Не получал высшее образование и даже слов окромя «мяу» вслух сроду не произносил.
И ведь память человеческую вроде не потерял, и разум… хотя кто сказал, что последний — прерогатива исключительно человека? Вон, другие коты, встреченные мной на улице, впечатления безмозглых тварей тоже не производили. Ни в чем мне не уступая, а кое в чем и превосходя. Тот же Рваный, стыдно признаться, разбирался в людях лучше чем я. Чем я, проживший человеком не один десяток лет!
А вы говорите: разум, разум…
Так, от запоздалой рефлексии я плавно перешел к вопросу, долженствующему вообще-то быть главным в теперешней ситуации. Как вообще могло получиться, чтобы я, человек, однажды оброс шерстью, сильно уменьшился в размерах и обзавелся усами, хвостом и четырьмя лапами?
В ответ воображение, прежде не шибко востребованное, с непривычки выдало целый ворох версий — одна другой несусветнее. Нашлось в нем место и злому колдовству; проклятью, в том числе родовому. Не остались обойденными ни чьи-то секретные эксперименты, ни козни инопланетян, ни даже кара Божья за некие грехи.