Венчал он не торопясь, обстоятельно. Попутно объясняя молодым и гостям суть таинства.
Действо снимали сразу на несколько камер. Но Аня запомнила только, как качалась над головами черными крыльями гигантская шляпа… И как неудобно было свидетельнице держать над головой невесты венец.
В арендованной столовке оказалось ужасно холодно. Как будто вовсе не работало отопление. Женщины, одетые по случаю свадьбы в легкие платья, мерзли, кутались в платки и шали, а кто-то, не стесняясь, набросил на плечи пальто и шубы. И не согреться, свадьба была безалкогольной. Поскольку «вы же знаете, нам нельзя» — всех и каждого предупреждала Настя. Никто особенно не напрягся. Мужчины в основном за рулем, те, кто не за рулем, тяпнули бы с мороза, но ничего, терпели. Бабушки скучали. Им допинг точно не помешал бы.
Аня сидела за столом в окружении незнакомых людей и думала, как бы поскорее удрать. Рядом отчаянно мерзла Лена. Аж губы посинели — отметила про себя Аня. Она не наряжалась, была одета довольно тепло, но в таком холодильнике, без движения, да еще и без согревающего, ей тоже было зябко.
— Знала бы, коньяку с собой прихватила, — стуча зубами, пробормотала Лена.
— Думаю, тут многие подстраховались. — Аня кивнула головой на то и дело шмыгающих туда-сюда гостей. Бегали якобы курить, но у многих щеки загорелись и глаза заблестели.
— Я скоро примерзну к стулу. — Аня поерзала на месте и с мольбой взглянула на сидящего напротив Федора. Он сосредоточенно подъедал с тарелки пресловутый салат оливье. Ольга со скучающим лицом сидела, подперев рукой щеку.
— Феденька, может, домой, а? — робко спросила Аня, дождавшись очищения тарелки. Ольга встрепенулась. Лена взглянула с надеждой.
Федор глубокомысленно кивнул.
— Пожалуй…
Все повернули головы и посмотрели на черную шляпу, сиротливо брошенную на спинку стула, где должна была сидеть невеста. Сама Настя, потряхивая завитыми локонами, весело болтала о чем-то с какими-то людьми. Ане так и не удалось выяснить, кто они и кем приходятся. Условности соблюдены. Все, что могла, она сделала, на остальное сил не осталось — уж простите, новобрачные!
Тяжело выбрались из-за стола. Гурьбой подошли к невесте, натянуто улыбаясь, поздравили и извинились, но «труба зовет» и «пора, брат, пора!». Простились с новоиспеченным мужем, его мамой, Настиными родственниками. Напоследок так разошлись, что чуть ли не кланялись всем в пояс. Кровь по жилам, разогрелись в предчувствии тепла от автомобильной печки.
Ушли.
По дороге, несмотря на угрюмое молчание Федора, Аня все-таки проговорилась:
— Ребята, мне одной так кажется, или?..
Ольга повернулась к ней и взглянула вопросительно.
— Ну, у меня ощущение дежавю, — призналась Аня.
Федор что-то буркнул в ответ. Ольга развела руками.
— Главное, чтоб Насте было хорошо, — философски заметила Лена.
— Ну да, конечно… — отозвалась Аня и больше уже не заговаривала с ними об этом.
* * *Она приехала злая и замерзшая. Точнее, замерзшая и злая, обе составляющих ее состояния были преобладающими, если можно так выразиться.
Я помог ей раздеться. Сопела молча. Закрылась в ванной, плескалась там около часа. Потом я отпоил ее чаем с коньяком.
Подобрела. Расслабилась. Разговорилась.
Я слушал ее нехитрый рассказ, хмыкал время от времени, угукал, проявлял интерес и сочувствие. На ее главный вопрос: «Зачем?» — пустился в пространные рассуждения о тайнах человеческой психики, о сложной женской душе… Аня поморщилась:
— Я тебя спрашиваю, зачем ей надо было разводиться с Егором, выходить замуж за Леву, разводиться с Левой, чтоб в конце концов выйти замуж за второго Егора?! Зачем? Я сегодня ребятам сказала, что у меня дежавю. Это правда.
— Это же просто. — Я вздохнул и объяснил: — Настя никогда не ужилась бы с сильным мужчиной. Она не может делить себя с кем-то. Она сама — важнее всего. Егор был мальчишкой, смотревшим ей в рот. Скоро она устала от него и прогнала. Но те, кто появился на месте Егора, почему-то не подчинялись, не заискивали, не выполняли все по первому требованию. Лева — человек серьезный и самодостаточный. Он любил ее, действительно любил. Но не мог заменить Егора.
— Так почему бы не вернуть Егора? — удивилась Аня.
— Поезд ушел. Причем буквально. Егор, как ты знаешь, уехал. Достать его из Красноярска было бы затруднительно. У него там своя жизнь, другая женщина… И не забывай, Настя увлекающийся человек. Увидела Толика и влюбилась. Но дело не в конкретном Толике, а в типе мужчины. Толик — абсолютная копия Егора.
Аня тяжело вздохнула:
— Как думаешь, надолго это у них? В смысле, у нее?
— Трудно сказать, зная ее характер и… в то же время ей скоро рожать.
— Венчались же! — покачала головой Аня.
— Будем надеяться, — это все, что я мог ответить на тот момент.
* * *Этот третий Настин брак словно вернул все на круги своя. Толик был копией Егора, в том смысле что тоже существовал при маме, особенно нигде и никогда не работал, если не считать маминого магазина, где он время от времени скучал за прилавком. Да, и еще он таксовал на купленной мамой машине, когда нужны были карманные деньги.
От Егора его отличало одно: Толя был страстным игроком. И эта страсть никуда не делась после свадьбы.
Не зря в народе говорят: «Первая жена от Бога, вторая — от людей, третья — от черта». То же самое можно сказать и о мужьях.
А еще говорят: «Хрен на хрен менять — только время терять».
Приданое
Раз уж мы говорим о свадебных традициях, то нельзя не вспомнить о приданом. Приданое приданому — рознь, за кем-то хладокомбинат дают, за кем-то ящик тушенки китайской просроченной…
А если серьезно, приданое невесте готовили с рождения. Существовал обязательный список вещей, таких как: постель, перина, подушки, белье, рубашки, платки, покрывала, одеяла, шубы (салопы), платье и прочее. Практически все из вышеперечисленного невеста ткала и шила сама, с помощью матери, сестер, родственниц. Со временем большую часть приданого стали покупать, особенно в городах. Опять же все зависело от благосостояния невестиной семьи. Крестьяне и рабочий люд обходились чем попроще. Купцы кичились богатством. Аристократы из неразорившихся предпочитали заграничные товары. Пусть носки дырявые, но шелковые, рубаха ветхая, но голландского полотна.
Приданое ухитрялись собирать даже в самые тяжелые годы, самим есть нечего, а перышки в подушку невесте всей семьей набивали.
После Второй мировой, уж казалось бы, ну какие свадьбы, какое приданое! Города в руинах, от деревень одни трубы печные оставались. Люди в погребах жили. Изба сгорела или разбомбили, а погреб цел. Вот в него все оставшиеся в живых и переселялись, пока новое жилище строили.
Но свадьбы гуляли! Из последних сил, можно сказать. Мама жены рассказывала, как замуж отдавали, то в приданое полагались шкаф и кровать никелированная со всей постелью. Покрывало с подзором — кружевным краем. Подушки — горкой, а на них набрасывалась тюлевая накидка. Занавески, все, какие были в сундуке, — вешали на окна, чтоб люди видели приданое. Любой мог зайти и посмотреть, не возбранялось.
Сейчас не найти таких кроватей с высокими грядушками и металлическими блестящими шариками, которые можно было скручивать и играть ими. А я еще успел увидеть их у деревенских бабушек. Стояли, покрытые голубыми тканевыми покрывалами, гордо вздыбив пышные подушки. Над кроватью на стене снимок за стеклом в рамке: жених и невеста, голова к голове. И коврик с лебедями, оленем или влюбленной парочкой в лодке — тоже примета того времени, обязательный показатель благополучия в послевоенном доме.
Помните, у Чехова в его «Свадьбе» мамаша в ответ на замечание одного из гостей о том, что жених, дескать, из-за любви женится, все знают — приданое пустяшное, хвалилась гостям: «Не пустяшное! Мы тыщу рублей даем! А помимо денег еще три салопа даем, всю посуду, постель, перину! И какую перину — пушинка к пушинке, ни одного перышка!»
Моя жена смеялась:
— Я бесприданница, как же ты меня взял?!
— Как! — не растерялся я. — За тобой холодильник давали! И диван! Постельное белье опять же! Чем не шкаф с кроватью!
— Да-да-да, — хихикала она, — и два салопа: дубленый тулуп, а другой — китайский на синтепоне.
— Условности соблюдены, — напустив на себя важность, ответил я.
Кстати, или некстати, о свадебных подарках. Сейчас принято дарить деньгами. Определенного тарифа нет, все зависит от уровня доходов гостей и родни жениха и невесты. Помню, кто-то говорил, что обычным гостям на двоих надо сто баксов положить в конвертик, меньше неприлично.
А еще мне недавно один знакомый, гражданин Израиля, сообщил, как у них там некий раввин призвал свою паству не сорить деньгами и не устраивать пышных свадеб. Он рекомендовал в качестве подарка сумму в 300 шекелей, не больше. Чтоб молодые могли покрыть расходы, связанные со свадьбой. Такая вот разумная экономия и планирование бюджета.
Я уже писал, как на первую Настину свадьбу мы подарили ей фортепиано. На вторую — устроили грандиозную фотосессию. На третью — жена и Лена положили в конверт денежку.
Конечно, Настя устраивала свои свадьбы не ради того, чтоб получить с гостей деньги. Нет. Она их устраивала из-за любви к свадьбам вообще. Не было тут никакой корысти. Только желание праздника, яркого, запоминающегося, чувственного. Настя человек страстный, увлекающийся, открытый. Ей хотелось поделиться своей радостью, собрать всех друзей, непременно, чтоб все они перезнакомились и полюбили друг друга. Прекрасное и искреннее желание. И не ее вина, что все мы такие буки и не разделяем ее свадебных восторгов.
* * *Вскоре после свадьбы Настя родила своего второго ребенка — девочку. Мы опять-таки долго не виделись. Встретились случайно. Я ехал домой, она стояла на остановке. Узнала, махнула рукой.
— Ой, как хорошо, что я тебя встретила, — радостно проворковала она, садясь ко мне в машину. — Подбросишь?
— Не вопрос, тебе куда?
Она назвала адрес. Мне было почти по пути.
— Как ты? Как дети?
— Прекрасно!
Она счастливо улыбалась, вертела головой, спросила об Ане, о Максимке, я отвечал. Ну о чем обычно болтают хорошие знакомые? Вот и мы так же — ни о чем. Нас с ней ничего не связывало, и по большому счету мы друг другу были совершенно не интересны, но раз встретились, надо было общаться.
— Куда это ты на ночь глядя? — спросил я, не потому что так уж сильно интересовался, а так… — Небось к полюбовнику, — пошутил.
А она смутилась, рассмеялась и ответила:
— Угадал!
— Вон как…
Она осеклась, возникла пауза, эдакое неловкое молчание.
— На самом деле я к Леве еду, — призналась. И зачастила, словно оправдываясь: — Он только что вернулся, был в длительной командировке и скоро опять уедет. Мы переписывались изредка, тут нет ничего такого, Толик знает… — уточнила поспешно, — когда Лева прилетел, мы созвонились и договорились, что я приеду…
Я пожал плечами:
— Это твое дело…
— У нас очень хорошие отношения.
— Дай бог вам счастья и здоровья.
Я подвез ее к самому подъезду. Она чмокнула меня в щеку — «пока-пока, вы бы в гости заехали…» — и выпорхнула.
Я взглянул на часы — одиннадцатый час. Она с ночевкой? Или я чего-то не понимаю?
Еще раз пожал плечами. Не мое это дело. Не мое.
Желание обладать сразу всем и всеми может привести к весьма непредсказуемым результатам.
Невеста горшечника
Говорят, браки заключаются на небесах. Я вам сейчас расскажу об одном таком браке: история из семейной копилки.
Еще раз повторюсь: перед заключением брака заинтересованные стороны не стеснялись задавать вопросы о достатке семьи жениха или приданом невесты. В первую очередь оценивалось как общественное, так и материальное положение семей. Ни о какой любви речи не шло. Благословили родители — иди замуж, женись. «Стерпится — слюбится» — так говорили. Чаще всего никто не спрашивал согласия жениха и невесты. Сыновьям и дочерям полагалось безропотно покоряться родительской воле и молить Бога о том, чтоб суженый или суженая полюбились. Зачастую жених и невеста до свадьбы даже знакомы не были. Собственно говоря, во многих странах Востока так и до сих пор происходит.
Но вернемся к нашим обычаям. Родители жениха, а бывало, что и невесты, засылали сваху, на разведку, так сказать. Сваха имела обширную базу данных и могла безошибочно потрафить родителям, предложив несколько возможных женихов или невест в соответствии с требованиями заказывающей стороны. Свахи знали, у кого какое приданое, а у кого долги, кто играет, кто пьет, у кого какое здоровье, чин, перспективы, амурные делишки на стороне и прочее… Это в городе. А в деревне — там все на виду. И родители заранее договаривались, били по рукам, «запивали» своих чад. Но бывало, что и из другого села засылали сватов, тогда, конечно, присматривались к чужакам, проверяли.
Опять же многое зависело от имущественного состояния собирающихся породниться семей. Поэтому о приданом родители начинали беспокоиться заблаговременно, чуть ли не со дня рождения дочери. Семья должна была во многом себе отказывать, чтобы обеспечить будущей невесте приданое. Девка в семье — пустые траты. Землю на нее не давали, только на сыновей. А приданое — вынь да положь. «Бесприданница» могла остаться без мужа или быть негативно принята новой семьей. Правда, природная красота девушки порой становилась пропуском в семейную жизнь с человеком зажиточным. В случае если богатый сватался к бедной, то он и брал на себя расходы по приобретению приданого. «Взяли за красоту», — говорили о бесприданнице.
И чем богаче семья, тем больше приданое, тем выгоднее брак.
Вот что рассказывала одна из теток моей жены. Род их происходит из крестьян, причем крестьян зажиточных, никогда не бывших в крепости. У прапрадеда помимо всего прочего еще и мельница имелась. Жили богато по деревенским меркам того времени. Но и семья была большая, сыновья, дочери… У каждой, конечно, сундук с приданым. Многие желали породниться, потому как у мельника и денежки водились. Мельник старших сыновей женил, дочери подросли. Сваты стали приезжать. Но он особо не торопился, выжидал. Да и жаден был, говорили…
Одна из дочек возьми да и влюбись в горшечника, ну и он в нее тоже. Жил парень совсем рядом. Хозяйства никакого. Сам да мать-старушка. Одним словом — голь перекатная. Мельник таких в упор не видел.
А тут — нате вам! Жених сам завалился, шапку с кудрей сдернул, помялся с ноги на ногу да и брякнул: отдай, мол, за меня дочку. Мельник глянул исподлобья и прогнал незадачливого прочь. «Ходят тут всякие! А потом подштанники пропадают!» У мельника, между прочим, мечта была — в купцы хотел выбиться, и вроде был у него на примете один жених из города, как раз купеческого звания. Вот на него-то и рассчитывал мельник.
Горшечник несолоно хлебавши побрел прочь с мельникова двора. А невеста, узнав о случившемся, сначала тоже поплакала, погоревала. Мельник приказал никуда дочь не пускать, запереть в избе, чтоб не вздумала к горшечнику сбежать. А чтоб не бездельничала, велел сундуки перебрать да приданое свое проверить. Девушка взяла свечку и отправилась в клеть, где ее сундук стоял. И уж как там все случилось, никто не знает, только невестки старшие заметили дым. «Горим! Горим! Пожар!» А время — самая страда, конец лета. Все в полях да на огородах. Пока прибежали, да пока потушили, считай, клеть с сундуком начисто сгорела. Избу еле отстояли. Хорошо, на соседей не перекинулся огонь, время летнее, жаркое. Сначала думали, сгорела мельникова дочка, но оказалось — нет, успела выскочить, только очень испугалась.
Через некоторое время горшечник опять пришел к мельнику: «Отдашь дочку-то?»
Тот злой как черт. Убытков сколько понес! «Нету, — говорит, — приданого, сгорело все».
А горшечнику того и надо:
— Без приданого возьму.
Мельник желваками поиграл, подумал и кивнул: «Бери!»
Горшечник, недолго думая, забрал свою невесту из родительского дома и обвенчался с ней.
О своей дочери мельник и вспоминать не хотел. Совсем бирюком стал, поселился на мельнице, домой — ни шагу. Поговаривали, он там у себя деньги прячет. Старшие сыновья несколько раз обращались за помощью, хотели отделиться, все-таки свои семьи, а живут все в одной избе с женами и детишками. Но отец только хмурился и молчал в ответ. Нрава был сурового, особенно не подступишься. Ну и отстали от него сыновья. Как-то там избу расстроили, расселились попросторнее и жили.
А горшечникова жена родила одного за другим деток, в гости приходила веселая да нарядная. Невестки удивлялись: «Неужто так хорошо живут? Мы-то думали, они с голоду пухнут…»
Нет, не пухли. Хорошо жили. Не богато, но в достатке. Никогда не ругались, никаких скандалов не слышно было. А ведь хозяйства — кот наплакал.
Горшечникова жена рассказывала родне:
— Мы с мамашей быстро со всем управляемся, а как управимся, с детками играем, песни поем да чай пьем.
А как ярмарка, нагрузит горшечник полный воз горшков да плошек, жена нарядная сверху — и едут. Расторгуются, обновок накупят, обратно полный воз добра везут.
А горшечникова жена приговаривала:
— У батюшки в богатом дому жила, по локоть руки в навозе, а замуж за бедного вышла, живу как барыня, ручки беленькие, чистые.
Так и прожили всю жизнь в любви и согласии, никто их не тронул. Даже когда всех в колхозы загоняли, горшечник вроде как рабочим оказался, в какую-то артель его записали и забыли.
А с мельником вот что вышло: стала к нему молодая вдова похаживать. Когда до сыновей дошли слухи, они испугались. Конечно. А ну как окрутит отца молодуха, он и женится на старости лет, плакали тогда их денежки: молодая жена все к рукам приберет. Ведь не от неземной любви она к старику на мельницу бегает, знает небось про кубышку. И обидно было сыновьям мельника. Ведь деньги-то и они наживали, и их трудом копилось богатство. А как теперь взять?