Шагаретт опустила голову. Вспышка потухла. Ошеломленный начальник услышал тихни шепот:
- Ни слова. Приготовься! Великий начальник дарует тебе свободу. Разбуди подругу. Жди!
Аббас Кули провел начальника в обширный двор, заполненный, как показалось, целым табуном лошадей. Люди спали тут же меж конских ног, положив под головы свои тельпеки, не сняв с себя своих шашек и прижимая к груди винтовки. Посреди двора догорал костер. Пламя плескалось, и блики отсветов прыгали по сонным лицам, завиткам папах, металлическим частям оружия...
"Ну и Аббас Кули!" - успел додумать Алексей Иванович. Ему показалось, что он услышал странные слова: "Если твое дело, твоя власть в пасти льва, разорви пасть льву. И ты получишь почести в жизни или достойную мужчины смерть".
Произнес ли эти слова Аббас Кули, или это были его собственные мысли, Алексей Иванович не успел понять.
Надо было действовать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Да сожжет врагов твой раскаленный
меч! Да будут звезды твоими рабынями!
А м и н Б у х а р и
"Верность и вероломство не соединяй, годное и негодное вместе не держи". Мудрое это правило целиком относилось к толстоликому арчину.
С любопытством начальник экспедиции поглядывал на его неправдоподобно одутловатые щеки, губы-шлепанцы, на серебряную благообразную бородку и думал: "Как можно ошибиться в человеке".
Сгоряча они возвели вместе с Аббасом Кули мирного, честного арчина в атаманы шайки разбойников, в калтамансмого вожака, покровителя и соучастника работорговцев. И - что там говорить! - наметили его первой своей мишенью на случай перестрелки.
Правда, виноват был и арчин. Переосторожничал и ничего не сказал начальнику экспедиции. Боялся, что кто-либо из экспедиции проболтается или своим испугом выдаст его замысел. Он хотел к утру подтянуть людей и запереть во дворе всю банду. Получилось бы что-либо у арчина - трудно сказать. Калтаманы известны своей отчаянной храбростью и хитростью. И провести их вожака было не так просто.
Но как обманчива оказалась внешность толстощекого старейшины. Под ликом коварного предателя прятались мужество и благородство. Именно он, старик арчин, никем не предупрежденный, сразу овладел положением.
Когда яростный Аббас Кули отважно и опрометчиво, открыв пальбу из револьвера, кинулся ястребом на "стадо гусей" - так он назвал банду бардефурушей - и те, вопя от ужаса, заметались зайцами среди конских ног, кожаных пут, тюков с контрабандой, на балахане внезапно привидением возникла вся в белом фигура арчина с лампой и берданкой в руках.
- Бей шелудивых калтаманов! Бей паршивцев! - кричал арчин.
Пока горячий Аббас Кули пытался разобраться, кто такой арчин - "лев ли рыцарства, шакал ли рыжий", - появление белого призрака сделало свое дело. Берданка выстрелила, выстрел прогремел словно из пушки.
"Ядовитые драконы", "порождение соленых болот", с воплями "Пощады! Пощады!", бросая оружие, теряя папахи, ринулись в распахнувшиеся под напором тел створки ворот и исчезли в предрассветном сумраке.
И тут все дворы, все улочки, все дома и плоские крыши аула Мурче взорвались от воплей женщин. Дикий собачий хор, новые и новые выстрелы заглушили топот бежавших по улицам в жутком испуге калтаманов и бардефурушей.
Победа далась легко. Аббас Кули, выпятив грудь колесом, подкручивая стрелки своих смоляных усов, отливающих в свете факелов медью, и не выпуская из руки своего громоздкого "смит-вессона", прохаживался меж тюков и похлопывал по крупам все еще вздрагивающих коней. Он гордо поглядывал на спускающегося по крутой лесенке арчина, освещавшего ступеньки семилинейной лампой с заклеенным бумагой стеклом. И снова Алексей Иванович удивился: "Экое хладнокровие у него на лице, даже признаков оживления нет".
Арчин казался все тем же неповоротливым тюфяком. Ничем не проявив своего торжества, он принялся вместе с вынырнувшими из темных углов туркменами перетаскивать разбросанное имущество и оружие в одно место.
Только теперь Аббас Кули спохватился. Он подбежал к Алексею Ивановичу, созерцавшему в каком-то оцепенении деловито сновавших по двору людей. Изумление не проходило - так мгновенно все произошло. Он даже не успел вынуть из кобуры пистолет. Аббас Кули, видимо, хотел покрасоваться, похвастаться, но что-то во взгляде начальника экспедиции заставило его сразу же переменить тон.
- Слуга находится под сенью благосклонности господина, - сказал он. Какие будут приказания? Ядовитых драконов мы прогнали.
В напыщенности его тона сказывалось волнение и ликование, довольство собой.
- Очень рад. Вы, Аббас Кули, славный Рустем, но где же пленницы?
В азарте битвы Аббас Кули забыл о главной цели - освобождении рабынь. Он схватился за голову и кинулся к маленькой пристройке в конце двора.
Послышался треск срываемых запоров, возглас:
- Свобода! Выходите же, ясноликие! - и вдруг отчаянный крик: Скорее! Их нет! Их похитили!
В чулане никого не оказалось. В растерянности Аббас Кули переворачивал кошмы, одеяла, подушки, точно персиянки были маленькими мышками и могли забиться в щелку...
Засунул в чулан и арчин свою толстощекую, сиявшую торжеством и недоумением физиономию и удивился:
- Ну и ну! Судьба то взглянет, то отвернется. Дразнится. Не дается!
В отчаянии Аббас Кули лупил себя по голове кулаками:
- Неразумный человек! Горстка грязи, не человек!
- Э, смотрите! - воскликнул арчин. Все его толстощекое лицо выражало изумление. - Нежные создания! Девчонки превзошли силой духа и мощью рук сотню мужчин.
Он просунул в дверку лампу, с которой он так и не расставался, и все увидели - в стенке чулана зиял пролом. Глина и комки сырцового кирпича лежали грудой на земле.
- Как они могли пролезть в такую щель? - удивился кто-то.
- Золотая монета всегда мала.
- Искать! Немедленно искать! Всем! - приказал Алексей Иванович.
Очевидно, шум, суматоха, вызванные выстрелами пушечноподобного "смит-вессона" Аббаса Кули, перепугали девушек. Одному аллаху известно, как нежными пальчиками они сумели разломать толстую саманную штукатурку и разметать сырцовые кирпичи. Страх сделал свое дело. Вообразив невесть что, девушки, обнадеженные тем, что в ауле у них неожиданно нашлись друзья, выбрались сами, не дожидаясь, когда дверь откроют друзья или... враги.
Приказа начальнику экспедиции повторять не пришлось. Все, кто был здесь, бросились искать девушек. Но... Никаких следов. Остались лишь глаза... Полные ярости и мести глаза. И откуда-то из глубины памяти возникли слова: "Но очей молчаливым пожаром ты недаром меня обдала".
Уже совсем рассвело, когда участники поисков собрались на окраине у главного въезда в аул Мурче. И смотрели на степь, на близкие, совсем сиреневые горы.
- От хитростей женщины даже самый страшный див убежит лишь за сто лет пути, - сердился арчин. Сам похожий на дива пустыни, он так и вышел из своего аула в нижнем белье с коптящей семилинейной лампой, сберегая огонек ее толстой ладошкой от утреннего ветерка. - Никуда не денутся, - сказал он. - Проголодаются, сами объявятся.
- Нет, ты, арчин, не человек! - накинулся страстно и свирепо Аббас Кули на толстоликого. - Ступи ногой мне на голову, но так не пойдет!
- Э, я вижу, от пронзительного взгляда красавицы у некоторых сердце растворяется в воде, точно кусок соли!
- Собирай людей! - закричал Аббас Кули. - Давай своих молодых всадников.
Тогда арчин повернул к начальнику экспедиции свое толстощекое лицо и жалобно сказал:
- Мой дом, товарищ, осветился вашим приездом. Мы сделали и сделаем все, чтобы помочь в вашем благородном и полезном деле - розыске воды, но... Где мы будем искать пропавших рабынь, не знаю.
Он присел на краю пыльной дороги и задул огонек лампы, желая показать, что поиски пора прекращать.
Но не так думал Аббас Кули.
- Клянусь, плохо тебе придется, арчин! Эти мои слова истинны, как солнце.
Пришлось вмешаться начальнику экспедиции, чтобы предотвратить ссору. Он понимал, что арчин не обязан продолжать поиски. Но решил уговорить его. И уговорил. В одном толстощекий остался при своем мнении. Он считал, что освобожденные персиянки по сравнению с захваченной контрабандой никакой ценности не представляют. Одна с ними возня. Ищи, а если найдешь - вези на станцию Бами, сдавай местным властям, пиши объяснения, теряй время, отрывай людей от полезных работ. Он серьезно заподозрил, что какая-то из пленниц Аббасу Кули приглянулась своей красотой.
"Везде, где кокетливые красавицы, там бедствия, смятения, несчастия".
И все же он дал и лошадей, и выделил несколько вооруженных парней для поисков. Больше того, он поехал сам.
"Эх, арчин, арчин, - ворчал он, - зубы-жемчужины твои поредели, время избороздило твой лоб морщинами, словно воду в хаузе рябью, а ты мечешься по свету в поисках каких-то там..."
Отчаянно он не хотел ехать, но именно он сразу же напал на след. Выезжая из аула и труся по пыльной дороге, он сказал:
Отчаянно он не хотел ехать, но именно он сразу же напал на след. Выезжая из аула и труся по пыльной дороге, он сказал:
- Поедем к кяризу. Тут кругом степь ровная, ровнее чем ладонь. Спрятаться и мышь не сумеет. Значит, они, ваши красотки, забрались в кяриз и трясутся от страха в каком-либо колодце...
- Трясутся от страха некоторые, - зло сказал Аббас Кули, - не надо бояться, когда пошел охотиться на тигра.
Но арчин надменно пропустил реплику мимо ушей и, повернувшись к начальнику экспедиции, равнодушно заметил:
- Небо вывернулось наизнанку. Почему медлят зеленые фуражки? Еще вчера я послал в горы на границу человека.
Смысл слов толстоликого не сразу дошел до сознания. Лишь позже начальник понял, в чем дело.
Сейчас он заинтересовался местностью. Даже все ночные, несколько мелодраматические события не заставили его забыть о деле. Он все время привставал на стременах, разглядывая ровную, как гладильная доска, степь. Ее резко на юге ограничивала плоская возвышенность, переходившая скачком в скалистую стену главного хребта. Утро еще только занималось, и лессовая дымка еще не поднялась под лучами восходящего солнца. Поэтому каждый предмет, каждое живое существо отлично просматривались на многие версты во все стороны. Бросалась в глаза цепочка холмиков, тянувшаяся от садов и удивительно зеленых полей аула Мурче к возвышенности, прослеживавшаяся почти до гор. Начальник отлично представил себе устройство кяриза, его водовыводную галерею, колодцы, вырытые на правильном расстоянии друг от друга и служившие для выброски грунта во время постройки и последующих ремонтов. Такие кяризы представляют собой творение человеческого гения, нашедшего уже тысячи лет назад способ выводить воду из недр гор в безводные степи.
Начальник при виде приближавшегося гигантского сооружения обрадовался. Описание кяриза надо было все равно занести в экономическую карту района во всех подробностях. Кяриз давал, по местным понятиям, "большую воду" и позволял орошать довольно значительную площадь. "Значительная", конечно, понятие относительное. Но рядом имелись небольшие, даже крошечные кяризы и оазисы, вернее, оазиски, где "бир су" "одна вода", то есть норма воды, например, составляла для одного дехканского хозяйства количество пропускаемой по арыку на поле воды, пока горит огонек фитиля длиной в локоть. Что можно полить за те пятнадцать двадцать минут, пока теплится огонек? В других случаях роль счетчика выполняла сальная свечка. И горе тому, у кого огонек свечи задувал ветер. Арык-аксакал аула свирепо и непреклонно закрывал воду, и тогда жди следующего полива через восемь - десять дней. Что делалось с посевами! В печи солнца пустыни Каракум птицы превращаются в жаркое. Кяриз аула Мурче, прорытый много десятилетий назад, изливал на поверхность пустыни целую речку воды, и мурчинцы жили в подлинном земном рае. Рай этот и намеревался со всей тщательностью зарегистрировать начальник экспедиции. Не беда, что приходится заниматься такими делами во время романтической погони за беглянками рабынями. Если начальник хотел быть правдивым перед самим собой, он отдавал бы себе отчет, что не кяриз, не расстояния в метрах меж колодцами, не количество гектаров и прочие статистические выкладки занимали его мысли. Почему-то нет-нет да вдруг вздрагивал он от странного стеснения в груди. И тогда откуда-то из кромешной тьмы вдруг его озарял яркий свет. А свет этот излучали глаза... девушки-рабыни.
"Ну-ну, - отгонял от себя видение начальник. - Еще чего не хватало!" Он пытался трезво разобраться в своих ощущениях, так как считал себя полностью застрахованным от всяких там эмоций. Но... те глаза, тот обжигающий взгляд... И опять вспомнились строки:
Но очей молчаливым пожаром
Ты недаром меня обдала.
Боевой красный комбриг, сухой ученый-экономист, начальник экспедиции, Великий анжинир не знал за собой склонности к поэзии. Читал стихи Блока давным-давно. И вдруг такие строки...
Он постарался отвлечься, припомнить слова толстоликого арчина. Что он тогда проворчал? Кажется, он сказал что-то про... Ах, да, он остроумно проехался насчет Аббаса Кули: "У некоторых от взгляда женщины желчный пузырь лопается". Грубо, но здорово. Неужели пылкий, бешеный Аббас Кули снесет спокойно такое оскорбление?
- Товарищ начальник! А, товарищ начальник! Посмотрите.
Голос толстоликого вывел начальника экспедиции из задумчивости.
Спешившись, толстоликий приглашал заглянуть в темный зев колодца, вырытого некогда мастерами-кяризчи. Оказывается, пока начальник предавался статистико-романтическим размышлениям, все поднялись по склону отвала выброшенной из галереи кяриза красной глины и теперь стояли у самого отверстия.
- Они тут! - сказал, пришлепнув от удовольствия губами, толстоликий. - Наверно, живые. Смотрят оттуда. Молчат. Боятся.
Он подержал за узду коня, пока начальник слезал на землю.
- Не знаю. Руки-ноги не поломали бы. Как слезли? Высоко. Локтей двадцать.
Только что начальник вспоминал глаза. Теперь снизу эти глаза глядели на него... глаза, от которых рвется... нет, какая чепуха... сжимается сердце.
- Скорее! Давайте арканы! - закричал он, полный жалости. Несчастные, там внизу забились от страха в нору. Помогите мне.
- Но там могут быть калтаманы! - протянул толстоликий. - Девчонки разве могли сами спуститься. Тут и дарбоз - канатоходец сорвался бы! Я видел в цирке, в Ашхабаде. Но там ловкачи, а тут слабые, нежные... Их туда сбросили, опустили на веревках... Спрятали. Калтаманами здесь заправлял сам Сеид Оразгельды, страшный Ораз. Он не захотел расстаться с добычей, спрятал в колодце. Они не сами сломали стенку в кладовке. Страшный Ораз сломал. Не иначе. Осторожней будьте.
И пока доставали аркан, обвязывали под мышками Аббаса Кули, неистово рвавшегося в колодец и упрямо повторявшего: "Спасти! Спасти!" толстоликий с явным недоверием и подозрительностью то засовывал голову в колодец, то вскакивал и озирался, стараясь разглядеть что-то в степи, все более заволакивавшейся плотной желтой мглой. Особенно привлекали внимание арчина точки, двигавшиеся у самого подножия хребта, едва различимого в поднявшихся горячих испарениях.
Все торопились. Лихорадочно связывали концы аркана. Узлы проверял сам начальник. Он решил спуститься в колодец сам, - в словах арчина о калтаманах было зерно истины, но Аббас Кули чуть ли не со слезами на глазах молил:
- Мой отец кяризчи, я сам копал кяризы. Я знаю, я знаю... Я сам полезу. Аркан не нужен... То есть нужен, чтобы их вытащить... Нет-нет! Чего бояться. Калтаманов там нет... На калтаманов у меня револьвер, у меня нож...
Так и нырнула в зев колодца горячая голова с растрепанными космами волос, с топорщащимися смоляными усами, с выпученными глазами и разинутым ртом, изрыгавшим дикие вопли:
- Не бойтесь! Вытащу их.
И он в самом деле их вытащил.
Пока он спускался под землю, начальник экспедиции не переставал удивляться. Глубина кяризного колодца превысила все предположения, а возня с подъемом на поверхность несчастных невольниц потребовала очень много времени. Правда, они заупрямились вначале и не желали подниматься.
- Они, - говорил Аббас Кули, - не верили мне, не верили, что мы друзья... Кричали, ругались, шипели дикими кошками. Прекрасные гурии дрались, пускали в ход кривые свои когти-бритвы. А красавица Шагаретт ножиком замахивалась. И где только она его нашла, отчаянная!
Бедняга Аббас Кули выбрался из колодца весь в ссадинах, царапинах и, болезненно охая, осторожно притрагивался пальцами к правому усу-жгуту цел ли он.
- Видите ли, начальник, она - неземная красавица, госпожа бегим, такая недотрога. Осмелился я прикоснуться к ней, помогая привязать к божественной талии веревку... Ох, усы мне повыдернула. Злодейка! Ее спасают, а она драться!
Час поднимали на арканах пленниц из кяризной галереи. Когда прятались там, им понадобились минуты - их гнало отчаяние, - чтобы соскользнуть по отвесной стене головоломного колодца.
И даже на поверхности, под яркими лучами солнца, под синим небом Шагаретт долго не могла прийти в себя и понять, что ее и подругу извлекли на свет божий не бардефуруши-калтаманы, а подлинные друзья.
Пряча лицо под полой черного искабэ, девушка упрямо твердила:
- Я не рабыня! И она, подружка, не рабыня. Я дочь вождя могучего Джемшида, а он связывал меня - свободорожденную - арканом. Он касался меня руками. Пусть побережется, презренный. Отец отомстит ему.
Она с такой яростью поглядывала на Аббаса Кули, что тот закрывался рукой и стонал:
- Ай, ай, какой взгляд! Кавказский кинжал, а не взгляд.
Обе девушки, освобожденные от опутывавших их веревок, обессиленные, сидели на земле, закутавшись в свои черные, тяжелого шелка искабэ, оставив открытыми блуждавшие по лицам стоявших вокруг людей глаза. И снова начальника экспедиции поразил горящий темным огнем взгляд той, которую звали Шагаретт.