Миром правит случай. Те, кого он по собственной прихоти наделяет полномочиями своих наместников, наивно полагают, что держат бразды правления, но на деле они управляют развитием событий примерно так же, как пятилетний малыш управляет движением машинки на карусели, вертя игрушечный руль и делая губами: «др-р-р-р!». Что же до людей, далеких от верхушки социальной пирамиды, то они вообще ничем не управляют, и менее всего – собственной судьбой. Жизнь вертит их, как щепки в водовороте, несет, куда ей заблагорассудится, и иногда выносит в места, где им вовсе не следовало оказываться. Человек случайно попадает не в то место и не в то время, видит то, чего не должен был видеть, и делает из увиденного неправильные выводы, принимая самое большое в своей жизни невезение за великую, невиданную удачу. Основываясь на этой заведомо ложной предпосылке, он начинает действовать, и с этого мгновения никакой случайностью в его судьбе уже не пахнет: в силу вступает беспощадный закон паучьей сети, в которую неосмотрительно влетел легкомысленный мотылек. Производимые его барахтаньем колебания достигают центра паутины, и в результате бедняга имеет то, что имеет: перекресток, красный свет и остановившийся рядом броский, сверкающий хромированными деталями «чоппер», не вызывающий у него ничего, кроме вялого мимолетного любопытства.
Кошевой снял с руля левую руку и запустил ее за лацкан своей мотоциклетной кожанки. В боку куртки имелось круглое, обведенное колечком блестящего металла отверстие, которое со стороны можно было принять за вентиляционное – правда, непривычно большое. Сейчас оттуда высунулся кончик какого-то тускло-черного цилиндрического предмета, в торце которого тоже имелось отверстие. На глаз диаметр его составлял что-то около сантиметра; если быть точным, он равнялся девяти миллиметрам.
Демонстрируя упомянутое выше любопытство, водитель вишневой «субару» повернул голову и посмотрел на Кошевого и его мотоцикл сквозь темные стекла фанфаронских, на пол-лица, солнцезащитных очков в широкой пластмассовой оправе. На голове у него сидела ярко-красная бейсбольная кепка с броской белой надписью по-английски: «Поцелуй меня в зад»; физиономию, в натуре оказавшуюся еще более отвратной, чем на предъявленной курьером фотографии, обрамляли любовно ухоженные рыжеватые бакенбарды – деталь, неизменно производившая на Кошевого самое отталкивающее впечатление. Впрочем, окажись данный конкретный субъект писаным красавцем, звездой телеэкрана или даже живым классиком отечественной культуры, это бы ровным счетом ничего не изменило. Дмитрий Кошевой действительно был общителен и любил заводить новые знакомства, но это вовсе не означало, что он любит людей как таковых. Его общительность имела с человеколюбием столько же общего, сколько полученный когда-то диплом филолога – с его настоящей профессией, суть которой сводилась к посильному сокращению обитающей на планете Земля популяции homo sapiens. Эта работа однажды нашла его сама, но Кошевой ее любил (в отличие от человечества) и искренне считал полезной.
Кроме того, он был профессионал и принял заказ, что автоматически лишало его возможности переменить решение – так же как ее лишен человек, шагнувший в пустоту с края крыши.
Взгляд человека в бейсболке с хамской надписью скользнул по мотоциклу и естественным путем перекинулся на колоритную фигуру байкера – высокие ботинки со шнуровкой до середины голени и окованными носами, отягощенную множеством «молний» и заклепок куртку с бахромой на рукавах и пришпиленным к плечу лисьим хвостом, рассыпавшуюся по спине гриву тронутых сединой волос, шлем, смахивающий на каску немецко-фашистского оккупанта, очки-консервы и так далее… Глаз его Кошевой не видел за солнцезащитными очками а-ля Элвис Пресли, но четко засек момент, когда обладатель рыжеватых бакенбард увидел торчащий из дыры в поле куртки глушитель. Дав этому козлу секунду на осознание того факта, что минуту назад он уехал не только из Останкино, но и из жизни, владелец модного стрелкового клуба «В. Телль & Сыновья» спустил курок.
Пистолет почти неслышно хлопнул, коротко толкнувшись в ладонь, горячая гильза беззвучно упала во внутренний карман кожанки. Все произошло совершенно незаметно для окружающих. Водитель «субару» откинулся на спинку сиденья, уронив на плечо простреленную голову; на светофоре сменился сигнал, Кошевой оттолкнулся ногой от асфальта и повернул рукоятку газа. Проезжая перекресток, он услышал за спиной раздраженное нытье сигналов: водители машин, остановившихся у светофора за вишневой «субару», негодовали на раззяву, проспавшего зеленый.
Оставив позади нарождающуюся прямо на глазах пробку, снайпер с высшим филологическим образованием поддал газу и направился домой, в клуб. По дороге он сделал короткую остановку на мосту.
– Только друг в друга не стреляйте, – сказал он, обращаясь к рыбам и глядя на расходящиеся по воде круги. – Вас и так раз-два и обчелся. Тренируйтесь лучше на рыбаках.
4
– Глист…
– Мне не нравится это слово!
Это прозвучало достаточно резко, чтобы даже самый толстокожий собеседник вник в суть претензии и внял прозвучавшему пожеланию держать себя в рамках пристойности. Для Андрея Липского это заявление также послужило свидетельством владеющего Мартой дурного настроения и ее принципиального нежелания с оным бороться. Держать себя в руках она, известный столичный адвокат, умела превосходно и, если давала волю эмоциям, наверняка делала это намеренно – надо понимать, в расчете на то, что Андрей, убоявшись ее гнева, быстренько замнет скользкую тему.
За годы супружества Андрей успел изучить ее гнев во всех проявлениях и действительно его побаивался – впрочем, не настолько, чтобы отклониться от избранного курса. Жизнь представляет собой бесконечную череду выборов, и выбирать сплошь и рядом приходится не большее из двух благ, а меньшее из целого вороха зол. Кроме того, они находились в людном месте, а это позволяло надеяться, что до крайних проявлений гнева наподобие битья посуды и порчи эпителия дело на этот раз не дойдет.
– Скопцов, – послушно поправился он. – Или, если хочешь, Соколов-Никольский.
– Это слишком длинно и вычурно, – объявила Марта. – И вообще, я не желаю ничего слышать об этом слизняке.
– О покойнике либо хорошо, либо ничего, – напомнил Андрей.
– Скажи это историкам, – хладнокровно парировала Марта. – А еще лучше – себе. Ты ведь тоже пропахал довольно глубокую борозду на ниве описания преступлений сталинских палачей. Заметь, покойных. Да и не только их. Вспомни хотя бы серию опусов о золоте партии!
– Истина выше традиций и предрассудков, – предпринял слабую попытку сопротивления Липский.
– Вот то-то и оно, – спокойно добила его Марта. – А истина проста и известна нам обоим: он был слизняк. И умер, как слизняк: заполз, куда не следовало, вот его и растоптали. По крайней мере, я так предполагаю. Да нет, я в этом уверена! Потому что он шел к этому всю свою сознательную жизнь. Нельзя умереть своей смертью, постоянно из принципа перебегая Новый Арбат на красный свет… Не понимаю, зачем тебе понадобилось говорить о нем за столом. Ты что, без денег? Не пытайся сэкономить таким путем, лучше скажи прямо, я расплачусь сама…
Андрей улыбнулся, хотя испытываемые им в данный момент чувства были весьма далеки от веселья.
– Что? – держа на весу вилку, настороженно спросила Марта. – Что ты скалишься, Липский? Только не говори, что раскошелился на обед в дорогом ресторане исключительно ради того, чтобы поговорить о Скопцове!
Андрей молча развел руками, стараясь не обращать внимания на компанию подвыпивших кавказцев, которые откровенно пялились на Марту, вслух обмениваясь замечаниями по поводу ее внешности. Замечания балансировали на грани непристойности и явно были готовы перейти эту грань в любой момент, а их авторы пребывали в расцвете сил, причем как минимум двое сильно смахивали на профессиональных спортсменов.
Разумеется, при желании Марта могла засудить их всем скопом – хоть оптом, хоть в розницу, – но, во-первых, постфактум, а во-вторых… Во-вторых, Андрей просто ненавидел чувствовать себя ущербным, бессильным и неспособным на такой простой, естественный мужской поступок, как защита чести и достоинства близкой ему женщины. То есть на поступок как таковой он был-таки способен, но вот эффект обещал стать довольно жалким – размажут по полу, разотрут, как соплю, вот тебе и весь эффект.
Давайте, подумал Андрей, разрезая отбивную. Давайте-давайте, упрекайте меня в шовинизме, говорите о всеобщем равенстве и братстве – ну, или, как минимум, о толерантности и необходимости соблюдения политкорректности. Давайте, начинайте! Я даже с вами соглашусь – пусть не во всем, но во многом. Хотелось бы согласиться по всем пунктам, но пока что-то не получается. Согласен, тупого, наглого быдла хватает среди представителей любой народности, и в Москве его проживает не меньше, а намного больше, чем где бы то ни было. Но! Заметьте, господа: коренное русское быдло сидит себе в своих Бутово и Марьино, дорогие кабаки ему не по карману. А эти – вот они, голубчики, любуйтесь! И самое обидное, что быдлом их с чистой совестью не назовешь. Независимо от наличия или отсутствия энного количества высших образований, у себя дома каждый из них – образец воспитанности и хороших манер. А здесь они ведут себя как оккупанты, каковыми, в сущности, и являются. Вот вам, кстати, еще один парадокс современности: все уверены, что война идет на их территории, а оккупированы на самом деле мы. Ясно, что не они это начали, так ведь и не мы! Я лично ни на чью территорию войска не вводил, а разбираться с этими крепышами, похоже, все-таки придется именно мне. И что прикажете делать? Молчите? Так я вам скажу. Пырну вилкой в яйца, а потом пускай убивают на здоровье. Неполиткорректно и где-то даже не по-мужски, зато хотя бы у одного и хотя бы на время пройдет охота принародно обсуждать чужих женщин, как привокзальных шлюх…
– Андрюша, – неожиданно мягко, почти просительно окликнула его Марта, – не надо так смотреть. Ты же их провоцируешь! Не волнуйся, у меня есть газовый баллончик…
– Ты сама-то хоть поняла, что только что сказала? – с горечью спросил Андрей, отводя взгляд от компании за угловым столиком. – Эмансипация эмансипацией, а за такие слова недолго схлопотать иск об оскорблении чести и достоинства.
– Такие дела – моя специальность, – сообщила Марта. – Так что дерзай.
– И это жизнь?! Уйду в монастырь. Или лягу в больницу.
– В психиатрическую?
– Я еще не решил. Возможно, но, скорее всего, в какую-то другую. Собственно, к этому и сводится суть дела, по которому я осмелился тебя побеспокоить. Мне нужны твои связи и твоя пробивная сила, чтобы занять койко-место в одной из московских клиник.
– Что с тобой?
В голосе Марты явственно прозвучали тревога и искренняя озабоченность. Андрея это не удивило: он знал, что Марта до сих пор его любит – очень по-своему, но любит. Именно из-за форм, которые порой принимала ее любовь, они и расстались: Андрею не нравилось чувствовать себя любимой вещью или домашним питомцем – обласканным, ухоженным, но не имеющим права голоса. При слове «клиника» в Марте будто включилась какая-то изначально заложенная в нее программа, и сейчас она наверняка перебирала в уме имена светил отечественной медицины, к которым могла обратиться, не рискуя нарваться на более или менее вежливый отказ.
– Ничего, – сказал он, после секундного колебания отбросив заманчивую идею что-нибудь наврать. С кем-то другим этот номер мог бы пройти, но Марта распознавала ложь не то что с первого слова, а буквально с первого звука – едва ли не раньше, чем собеседник успевал заговорить. Адвокатура была не просто ее хлебом, а плотью и кровью, основой ее существа, и Андрей давным-давно, еще на ранней стадии ухаживания, понял, что обмануть или как-то иначе переиграть эту женщину – задачка, заведомо превышающая предел его скромных возможностей. – Со мной все в порядке, – продолжал он. – Просто наклюнулась тема.
– Подумываешь вывести на чистую воду изуверов в белых халатах, разбирающих своих пациентов на донорские органы? – с иронией поинтересовалась мигом успокоившаяся Марта. Она действительно успокоилась в мгновение ока, поскольку была уверена в себе и точно знала, что бывший муж не настолько выжил из ума, чтобы пытаться ее обмануть.
– Соколов-Никольский, – возвращаясь к исходной точке, сказал Андрей. – Он же Скопцов, он же… гм… ну, ты в курсе.
Один из сидевших за угловым столиком кавказцев что-то громко сказал на своем наречии, остальные рассмеялись – тоже громко, так, что на какое-то время заглушили струнный квартет, который, отрабатывая немалый гонорар, старательно пиликал в углу что-то утонченно-классическое.
– Ну? – сказала Марта с едва заметной гримаской, означавшей у нее крайнюю степень недовольства.
– Тема, – из последних сил стараясь не смотреть в веселый угол, повторил Андрей. На всякий случай он даже положил нож и вилку, но это не очень-то помогло: освободившиеся руки мгновенно сжались в кулаки, которые пришлось спрятать под стол. – Ты знаешь, что нашего приятеля убили. Знаешь, где, когда и при каких обстоятельствах это произошло. А мне кажется, что я знаю, ПОЧЕМУ это случилось. И, поверь, ревнивцы, значащиеся в рейтинге журнала «Форбс», тут ни при чем. Похоже, этот болван набрел на настоящую новость и не сумел правильно ею распорядиться.
– Только не говори, что перед смертью он успел поделиться этой новостью с тобой, – попросила Марта.
– Увы, – сказал Андрей. – Его застрелили через семь минут после того, как мы расстались. Это случилось менее чем в километре от Останкинского телецентра, в кафетерии которого произошла наша нечаянная встреча. Что, по моему твердому убеждению, свидетельствует об одном: на этот раз, как ни странно это прозвучит, он не соврал и даже не ошибся.
– И ты не придумал ничего умнее, как поделиться этой новостью со мной, – после секундного раздумья подвела итог Марта. – Что ж, надо отдать должное твоей изобретательности: ты придумал недурной способ избавиться от бывшей жены, не запачкав рук. Со временем он войдет в анналы юриспруденции. В общем, о твоих похоронах я обещаю позаботиться. А ты ничего не обещай: в этом смысле от тебя толку мало.
– В данном случае твой сарказм бьет мимо цели, – светским тоном сообщил Андрей. – Если кто-то заподозрит, что Г… что Скопцов поделился со мной информацией, и решит меня убрать, ты оказываешься следующей на очереди автоматически – просто потому, что была за мной замужем, умна, представляешь собой определенную величину в твоей любимой юриспруденции, а главное, имела неосторожность сохранить со мной приятельские отношения. Но я смею надеяться, что до этого не дойдет: даже самый последний параноик не заподозрил бы нашего дорогого покойника в том, что он может бесплатно слить кому-то информацию, которая представляет хоть какую-то ценность. Да что там ценность! Ты ведь его знала, он был из тех типов, что норовят содрать деньги даже с кассирши в платном общественном туалете.
– Но тебе он тем не менее ее слил, – полувопросительно сказала Марта.
– Это потому, что я, как и ты, себя не на помойке нашел, – проинформировал ее Липский. – Слил… С таким же успехом можно утверждать, что фермерская корова добровольно сливает доярке молоко.
Официант принес заказанный Мартой капучино. Опуская на стол фарфоровую чашку с шапкой молочной пены, он косился в занятый кавказцами угол так же, как, должно быть, косилась проживавшая в конце позапрошлого века извозчичья лошадь на первый в городе автомобиль. Косой взгляд, украдкой брошенный им на Андрея, был полон сочувствия и жалости; подавив неразумное желание выместить свое дурное настроение на этом ни в чем не повинном халдее, Липский вынул сигареты и закурил.
– Хорошо, – потянувшись к его пачке, сказала Марта, – рассказывай. Все равно ведь не отстанешь.
– Ни за что, – сказал он, поднося ей зажигалку. – Даже если ты оплатишь счет из своего кармана.
– Размечтался, – сказала она. – Где ты видишь карман?
Это была правда: строгий деловой костюм, идеально облегавший фигуру и без видимой необходимости подчеркивавший сексуальность хозяйки, действительно не имел ни одного кармана, в котором могла бы поместиться хотя бы монета рублевого достоинства.
– Тем более, – с улыбкой сказал Андрей.
5
Краешком глаза он зафиксировал только что вошедшего в ресторан нового посетителя. Посетитель являл собой весьма колоритную и явно не вписывающуюся в интерьер дорогого, претендующего на элитарность столичного шалмана фигуру. Высоченный, плечистый, он с головы до ног был затянут в матово-черную, изобилующую блестящими застежками и заклепками натуральную кожу. По плечам мотоциклетной кожанки свободно разметалась обильно посеребренная сединой густая львиная грива; с левого плеча, довершая образ законной жертвы активистов общества защиты животных, свисал пушистый лисий хвост, к нижней губе прилип слабо дымящийся окурок тонкой коричневой сигариллы. Оставалось только гадать, каким образом этот динозавр прошел фейс-контроль; впрочем, судя по тому, как засуетился вокруг него метрдотель, седеющий звероящер относился к числу здешних завсегдатаев. Андрея это удивило, но не слишком: он знавал чудаков, приезжавших на мотоцикле на заседания Государственной думы.
– Так вот, – сказал Андрей, – если вернуться к нашим баранам, известный тебе гельминт был по-настоящему талантлив – конечно, очень по-своему, но бесспорно талантлив.
– Быть гельминтом – это уже талант, – брезгливо поморщившись, сказала Марта. – Такое не каждому дано.
– Я имел в виду другое, – сказал Андрей. – У него был талант оказываться там и тогда, где и когда его меньше всего ждали. Не проникать, не пролезать и не просачиваться – хотя этим он, как всякий папарацци, тоже грешил, – а вот именно оказываться. Случайно оказываться, без цели и умысла. Ехал себе человек домой с очередной съемки, и вдруг – р-раз! – прямо перед ним тормозит черная «бэха», в смысле «БМВ». Причем тормозит так, что ему во избежание аварии приходится жать на тормоз обеими ногами. В результате едущая следом «калина» вламывается ему в багажник; пока участники ДТП орут и размахивают руками, подъезжает «скорая», и из «бэхи» выгружают пассажира, которому по дороге стало, мягко говоря, нехорошо. На подобные вещи наш бывший знакомый реагирует однозначно: перестав замечать прыгающего вокруг водителя «калины», хватает фотоаппарат и начинает щелкать затвором – просто так, на всякий случай…
– Короче, – перебила его Марта, – кого этот болван ухитрился сфотографировать?