— Так от меня вам что надо? — спросил лектор.
— Золото, — повторил Серый.
— Господи, да как же утомили такие вот придурки! — он с вызовом глянул на Серого. — Для которых интеллектуалы — инструмент в погоне за фантазмами, порожденными наивным воображением. Такие идут в университет не за знаниями, а за картой немецких дотов, чтобы найти пулемет времен войны — а они думают, что пулемет времен войны непременно лежит в доте и дожидается таких вот олухов. Нет, не надо сравнивать их с Индианой Джонс! — отбросил Вайчик мысль, которая пришла к нему в голову. — Индиана Джонс хотя бы мог читать по-арамейски. К тому же, он знал, что такое Ковчег Завета и Грааль. Эти же напридумывают себе ковчегов, выкованных из красной ртути, причем эти ковчеги утопнут непременно рядом с их селом во время эпического перехода Наполеона через реку Доколька. И, главное, им достанет смелости явиться к ученым прямо в грязных кроссовках, — он опять с презрением окинул взглядом Серого, — и начать свои даунские расспросы.
Если бы Вайчик был менее интеллигентен, он бы сплюнул. Но поскольку он считал себя интеллектуалом, он просто сморщил лицо и покачал головой.
— Это ты, что ли, ученый? — поинтересовался у него Серый. В других условиях он бы уже давно ударил Вайчика, но обстановка аудитории, трибуна, величественность позы лектора и та несчастная парта, за которой он сам сидел, его останавливали.
— Да, я что ли ученый, — сказал Вайчик с достоинством. — Закончил истфак БГУ, магистратуру «Сравнительная история стран Центральной и Восточной Европы», стажировался в Штатах.
— У нас во дворе зек был, Серегой звали, — парировал спорщик, — в свой сорокет пятнаху на нарах отпарил. Вот он — ученый. Мог авторитетно обрисовать, как себя вести, если другие зеки тебе у дверей камеры полотенце постелили, принимая в коллэктив. Или, например, курил ты и случайно на пол в камере чинарь уронил. Что делать? А? Ученый, объясни, что делать? Ну?
Было видно, что Вайчик не хочет отвечать: ему противен разговор о жизни деклассированных элементов.
— Ну давай, чего молчишь? Чего с чинарем делать, если на пол в хате уронил?
— Поднять, — наконец, брезгливо произнес Вайчик, — если курить хочешь. А если не хочешь — затоптать и выкинуть.
— А вот и добро пожаловать в петухи! — Серый вел себя так, как обычно вел себя Хомяк. Это Хома любил порассуждать о тюремной школе. — Если ты, голуба, к чинарю на полу рукой прикоснешься, — даже чтобы выкинуть, — пиздец тебе полный! Понял? Ученый он!
— Послушайте, давайте уже прощаться, — почесал шею раздраженный Вайчик.
— Отзынь, Серый, — Шульга понял, что разговор приобретает нежелательный для них поворот, и взял инициативу в свои руки. — Мы, может быть, заспорились, а между тем ехали к вам издалека. Так получилось, что мы интересуемся прикладной археологией и даже уже начали раскопки в одном месте, но ничего не нашли. Все-таки, где еще поискать клады, которые не были выкопаны и вывезены в Германию во время оккупации?
— Это какой оккупации? — не понял Вайчик.
— Немецкой, ясное дело, — пожал плечами Шульга.
— Единственная оккупация, которая была у нас в двадцатом веке, — голос Вайчика набрал громовую силу и эхом метнулся по зданию училища, — это советская оккупация.
Красные оккупировали территории свободной Литвы, Украины, Польши и Беларуси. Из-за красных погибла Белорусская Народная Республика. Это красные вывезли в Москву такие святыни, как тот же крест Евфросинии, который бесследно исчез. А под немцами тут открывались белорусские школы, издавались газеты на языке, творила Наталья Арсеньева.
Серый встал и сделал несколько шагов к Вайчику.
— И все-таки вы говорили про карету с драгоценностями, — быстро напомнил Шульга, понимая, что разговор вступил в финальную и, возможно, кровавую стадию.
— Дебилы! — закатил глаза Вайчик. — Какая к черту карета с драгоценностями? Какая золотая комната? Вы бы почитали книги об отступлении армии Наполеона! «Легенды Нясвiжскага замку», например. Дневники солдат, воевавших на стороне Наполеона. Из книг бы вы узнали, что все награбленное в Москве наполеоновская армия отдавала постепенно, оставляя в трактирах и гостиных дворах деревень, через которые прошло отступление. Не было никакой кареты с драгоценностями, утонувшей в Березине! Было десять возов золота, которые мародеры с трудом тащили на себе и оставили в трактирах современных Беларуси и Польши.
— Дядя, что это значит в практической плоскости? — быстро спросил Хомяк, заметив, что Серый подошел уже почти вплотную к трибуне.
— В практической? То, что хватит искать золото Наполеона! Ищите золото тех, кто принимал и кормил его армию.
— Это не совсем практическая плоскость, — усмехнулся Шульга.
— Ну, в Октябрьском есть руины таверны, конец XVIII века, последний известный собственник — некий Моня. Вот, покопайте там. Может, кубышку с монетами найдете.
— А как найти таверну в Октябрьском? — уточнил Шульга.
— За третьим домом от магазина будет пустырь. Там и ищите.
Лектор принужденно улыбнулся, показывая, что иногда может снисходить до низменных интересов аудитории и, обращаясь к Шульге, в котором ощутил родственную душу, уточнил:
— Так а что все-таки нужно было делать? В той социальной ситуации?
— В какой? — не понял Шульга.
— Ну, с сигаретой. Если уронил на пол? Ну, в тюрьме?
Его интонация показывала, что беседа подошла к концу и теперь он проводит с ними последние неформальные минуты.
— А, так нужно быстро сказать: «Газетку постелил». Тогда не запетушат. Потому что пол в камере — табуированная зона, — объяснил Шульга.
Лектор монументально покивал головой, признавая, что вот, был один вопрос, ему не известный, но теперь и этого вопроса нет. Серый тем временем подошел вплотную к трибуне, за которой стоял Вайчик. Несмотря на то, что трибуна была помещена на высокий постамент, глаза Серого оказались на одном уровне с глазами ученого — настолько высок был Серый.
— Повтори, что ты сейчас, блядь, сказал про Красную армию, — прорычал он.
— Серый, не надо! — крикнул Шульга и схватил его за правую руку, зная, что левой ему убить человека с одного удара будет сложней. Хомяк неспешно подошел и обнял двумя руками левую руку Серого, плотно прижав ее к своему телу. Не то, чтобы ему жалко было этого профессорчика, но он понимал, что, если будет драка, будет и милиция, а где милиция, там и проверка документов, а где проверка документов, там и возможные вопросы «где вы были в ночь 10 июня».
— А что я сказал? — переспросил Вайчик.
— Про Красную армию что сказал? — голос Серого провалился в хрип — настолько он был взволнован.
— Что эта армия оккупировала наши земли. А немцы их освободили, предоставив людям свободно развиваться. Если бы не повторная оккупация Советами в сорок четвертом, нас бы ожидало европейское будущее.
— И Гастелло, значит, был оккупантом? — уточнил Серый. Вайчик кивнул.
— И Чапай с Буденным?
Вайчик задумался: тут все было еще менее просто, но Серый ждал однозначного ответа, и он кивнул.
— И этому тебя во время учебы научили? — выяснял Серый причину, по которой наш с виду человек стал таким негодным, гнилым внутри.
— Да, я окончил магистратуру «Сравнительная история стран Центральной и Восточной Европы» Свободного университета Берлина.
— А, так ты в Германии учился? — закричал Серый.
— Да, это очень престижный университет, — не понял причину крика Вайчик.
— У меня, блядь, бабку немцы в Германию, на поезде. Слышишь? В вагоне для скота, слышишь? Там половина людей в этом вагоне передохла, а вторая трупы ела, чтобы доехать! А ты там учился, да?
— А какое это, собственно, имеет отношение? — респектабельно переспросил Вайчик.
— Да такое! Она там кору с деревьев ела, а ты там, сука, учился?
— Ну это же не во время Третьего рейха. — пытался возражать Вайчик.
— У меня дед служил в Красной армии! Получил медаль «За отвагу» и Орден Славы! А ты его «оккупантом»? В него немцы из миномета били, у него след от осколка в предплечье, он подох из-за этого раньше, из-за того, что Минск освобождал! А ты его «оккупантом»?
Серый зарычал и подался вперед, но поскольку приятели надежно держали его руки, а зубами дотянуться до Вайчика он не смог, рывок оказался бесполезен. И тогда, в приступе отчаяния, он со всей силы ударил головой о деревянную кафедру, за которой стоял преподаватель. Раздался хрустящий звук, и как-то сразу стало понятно, что хрустнула не голова Серого, которой такие удары были не страшны, а именно кафедра. Трещины видно не было, но это ничего не значило. Лектор отступил на шаг назад, перепуганно глядя на Серого. Раздражение, которое вызывала в нем эта троица, сменилось растерянным непониманием: ему странно было думать, что ходят по земле люди с такой перевернутой картиной мира в головах. Более того, он вдруг ощутил, что таких людей, быть может, даже большинство, просто никто из них не заговаривал с Вайчиком по душам, как на то решился вдруг Серый.
— Во время войны тоже были такие, которые с немцами, — шало водил головой по сторонам Серый, — учились у них. Потом ходили с повязками на руках. Знаешь, как их звали? Ну? Знаешь? По-ли-цаи! Ты полицай, вот ты кто! Полицай!
— Ну все, уймись! — погладил приятеля по голове Шульга.
Вайчик пошел прочь из аудитории, но остановился в дверях. Он хотел сказать что-нибудь, что обобщило бы пережитый опыт, что-нибудь глобальное, способное раскрыть странным гостям глаза на окружающую действительность и помочь осознать сразу все их заблуждения. Но, обернувшись, он только покачал головой и проронил:
— Ну вы и долбоебы!
Глава 13
— Дайте нам две, нет, лучше три лопаты, — Серый пытался сообразить, что еще может понадобиться при расковыривании земли под таверной. — И еще топор, — он обратился к Хомяку, стоящему рядом. — Топор ведь нужен?
— Топор всегда нужен, — заявил Хомяк.
Серого осенило, что нужно взять еще сумку, куда можно было бы положить найденный клад после того, как клад будет найден.
— И пакет целлофановый. Непрозрачный. Во, да, можно этот, белый, «Глуску 1025 лет».
Шульга в покупке лопат не участвовал: он восхищенно ходил по секции универмага «Универмаг», в которой продавалась одежда. Собственно, отделений в универмаге «Универмаг» было всего два: платяное, где жители района могли приобрести себе наряд на свадьбу, и хозяйственное, где продавались лопаты, уступы, грабли и другой садовый инвентарь. Осмотр универмага «Универмаг» в Глуске создавал впечатление, что жители Глуского района только тем и занимаются, что женятся и шарят по земле граблями.
— А зачэм вам, рэбята, тры лопаты? — спросила женщина-продавец. Она была затянута в синий халат, который выгодно подчеркивал ее грудь, но ниже, там, где грудь должна была бы закончиться, шел до земли с расширением, как будто продавец имела форму трапеции.
— Надо, — сказал Серый.
— Дык я панимаю, што нада. А зачэм?
— Копать.
— Копать адной лапаты хватит. Зачэм тры?
— Так а что, дефицит? — спросил Хомяк из-за спины Серого. — Безобразие! Лопат не продают!
— Не, мне проста нада знать, зачэм вам столька. Тры лапаты!
— Женщина, ну нужно нам, понимаете, — увещевал ее Серый.
— Не магу прадать, — наотрез отказалась женщина. — У нас, можэт, инструкция!
Шульга тем временем рассматривал ассортимент галстуков. Они были пестры и полосаты, от их расцветок рябило в глазах и начинал нехорошо тяжелеть затылок. Что самое удивительное, одежда тут была преимущественно китайская, но, при внимательном осмотре, она оставляла глубоко советское впечатление, как будто хитрые азиаты смогли нащупать самый нерв той эстетики, в которой была воспитана целевая группа этой страны.
— Так вы продадите или нет? — настаивал на своем Серый. Он не умел давить на женщин.
— Не прадам! Пришли тут какие-то, тры лапаты им! Вот это берыце, а лапаты не дам!
Она положила на прилавок завернутый в промасленный картон топор. Хомяк на всякий случай уцепился в него — вдруг женщина и насчет топора передумает.
— Давайте мы, может, заплатим больше, — начал уговаривать женщину Серый.
— А мне патом абъяснительные пишы? Пачэму я вам тры лапаты продала?
— Ну, давайте так, — предложил он, — вот я возьму одну лопату, он — тоже одну, да еще этот, который среди одежи сейчас топчется, себе одну возьмет. Получится не три лопаты, а одна в руки.
— Не прадам! — упрямилась женщина.
— Шуля, иди сюда! — крикнул Хомяк. — Помоги!
— Что такое? — подошел Шульга.
— Не хочет лопат продавать, — объяснил Серый.
— Зачэм вам тры лапаты? — спросила женщина теперь у Шульги.
— Тетечка, мы с камволя, — вспомнил он слово, произнесенное водителем автобуса.
— А, дык вы б сразу сказали, што з камволя, — расцвела продавщица, — а то ж я не пазнала. Мала ли хто тут ходзит, лапаты просит. Можа, бандиты какие.
— Не, тетя, мы не бандиты. Мы — бывшие пионеры, — привычно сказал Шульга.
Женщина уже заворачивала лопаты в бумагу. Серый показал Шульге большой палец, а Хомяк завистливо фыркнул.
Местные жители, уже успевшие разговеться и заглушить утреннюю болезнь, с охотой объяснили приятелям, что поселок Октябрьский, он же Барабули до революции, располагался в двадцати пяти километрах от Глуска. И поскольку он стоял на заброшенной железнодорожной ветке, по которой уже десять лет как не ходили поезда, автобусов к нему не было, так как нормальному человеку из Глуска в Октябрьский ехать было незачем. На вопрос: «Как добраться?» — самые успешно заглушившие утреннюю болезнь пьяненько смеялись и предлагали брать такси, те же, кто был пока еще относительно трезв, собранно рекомендовали идти пешком либо брать попутку «с круга». До «круга» — многополосной развязки, которая смотрелась чудно на выезде из Глуска, отмирающего, как жабры у вышедшего из воды земноводного, пришлось идти три километра по остаткам асфальтной дороги, мимо памятников пионерам-героям и могил неизвестных солдат. Хотелось пить. Хомяк ныл и клянчил пива. В киоске «Соки. Воды. Шашлык», украшенном поедающим шаверму Микки-Маусом, друзья купили Хомяку мороженого. Со дворов на них лаяли собаки. Все колодцы были спрятаны за заборами, из допотопной колонки, найденной на половине пути до круга, шла ржавая струйка, пахнущая бинтами. Можно было подумать, что вода со временем тоже ржавеет, как железо. Было пыльно, как будто в городке когда-то был хозяин, протиравший все вокруг влажной тряпкой, да то ли запил, то ли просто ушел, так что пыль медленно оседала — на деревьях, дороге, домах, людях. Дойдя до круга, уселись на холме, возвышающемся над дорогой, и стали ждать машину, как рыбак ждет поклевки. Солнце, отражаясь от асфальта, рождало на горизонте фата-морганы, казалось, что там только что прошел дождь и стоят огромные лужи. Машин не было.
— Как насчет такси взять? — спросил Серый.
— Где ты в Глуске такси видел? — отмахнулся Шульга. — Оно, может, и есть где-то. Одно на весь город. Стоит в гараже, пятницы ждет, когда свадьба и молодых в ЗАГС надо везти.
На круг, бренча костями, вылетела старая «БМВ». Хомяк, сидевший ближе всего к обочине, вскочил и вскинул руку. «БМВ» прошла мимо не только не остановившись, но еще и показательно прибавив скорости. Клубы черного дыма, которые она оставила после себя, навели на мысль, что «БМВ» подбили враги и ей теперь надо дотянуть до своего аэродрома. Через пятнадцать минут показалась «Ауди», которая двигалась медленней, а потому встречать ее вышли уже все трое. Хомяк прилизал соломенные волосы. Серый изобразил на губах приветливую улыбку. Выглядело это жутковато. Водитель помахал приятелям рукой, как будто они искали общения, но не остановился.
— Один сидел! — злобно прошипел Хомяк.
Следующей машины ждали больше часа. Она долго томила то нараставшим, то затихавшим звуком двигателя, а когда наконец появилась, приятелей постигло разочарование: шла она не из Глуска в Октябрьский, а наоборот.
— Плотно застряли, — прокомментировал происходящее Хомяк.
Была еще «Мазда» с минскими номерами — сидевшая за ее рулем девушка так вцепилась глазами в дорогу, что, кажется, просто не заметила машущую руками с обочины троицу. После обеда проехал тяжелый «Лэнд Крузер» — у водителя было государственное лицо, и парни не решились его стопить. Потом прогрохотал самосвал с землей, — вся кабина была занята смуглыми людьми, лица которых заставили подумать, что едут они не иначе как с камволя. На четвертом часу ожидания Хомяка послали за пивом. Приятели нашли тенек у корявой груши и улеглись на траве. Снова на круг выехала «БМВ», теперь — побольше и пожирней. Она была похожа на лосося, который прибыл из сытых и спокойных вод тихого океана в стрёмную пресную водицу славянских рек с тем, чтобы отнерестится и погибнуть от лап медведя. Серый хмуро поднял руку, водитель так же хмуро покачал головой.
— Слышь, а чего они не останавливаются? — поинтересовался Серый у Шульги.
— Ну ясно чего. Ты бы остановился?
— Не знаю. А че, западло, что ли? На бензин мы бы дали.
— Ну, скажем так. Вот ты за все время, что права у тебя есть, хоть раз кого подобрал?
Серый подумал.
— Не, не подобрал.
Эта мысль — о том, что он сейчас находится в таком же затруднительном положении, в котором находились люди, мимо которых он много раз равнодушно проезжал, слушая Михаила Круга, взволновала его.
— Просто пойми, Шульга, обычно машины стопят хиппи какие-то. Их если брать, то только чтобы отпиздить. А тут же видно: нормальным пацанам ехать надо.
— Ну, может, они тебя боятся, — пожал плечами Шульга, — а скорей всего просто западло. Вдруг ты семак там налузгаешь. Или воздух испоришь. А вообще — едут, о своем думают, а тут ты. На хуй ты им нужен?
Показался Хомяк с пивом. Он был похож на ребенка, которому купили воздушный шарик. Раздал приятелям бутылки, открыл свою зубами, забрызгав всех пеной с едким химическим запахом и присосался, энергично двигая кадыком.