Ересь Хоруса: Омнибус. Том II - Дэн Абнетт 18 стр.

— Мой примарх, я… — начинает Гейдж.

Жиллиман проталкивается мимо него, направляясь к панели литотранслятора.

— От этого разговора тебе меня никак не удержать, Марий, — говорит он.

Жиллиман ступает на гололитическую платформу. Перед ним изгибается и пузырится свет. Изображения формируются и гаснут, переформируются и распадаются, будто светящиеся царапины на пленке. Затем лицом к лицу с ним в полный рост возникает Лоргар. Его лицо опять скрыто в тени, однако освещение заставляет его казаться предельно реальным. Вокруг него толпятся другие фигуры, части и фрагменты теней. В которых уже не узнать его приспешников и заместителей.

— Да ты никак вышел из себя, Робаут? — интересуется Лоргар. Они слышат усмешку.

— Я тебя выпотрошу, — тихо отвечает Жиллиман.

— Ты потерял терпение. Великий невозмутимый и уравновешенный Робаут Жиллиман наконец-то поддался страстям.

— Я тебя выпотрошу. Освежую. Обезглавлю.

— Ах, Робаут, — шелестит Лоргар. — И вот, в самом конце, я, наконец, слышу от тебя речи, за которые ты мне действительно нравишься.

— Предварительный злой умысел, — произносит Жиллиман, его голос — лишь шепот. — Вы захватили «Кампанилу». По моим оценкам, захватили ее как минимум сто сорок часов тому назад. Ты устроил эту бойню, Лоргар, и придал ей вид ужасного несчастного случая, чтобы воспользоваться нашим милосердием. Ты вынудил нас сдерживать руку, пока ты убивал.

— Это называется «предательство», Робаут. Отлично работает. Как ты узнал?

— Мы проследили маршрут «Кампанилы», как только выяснили, что именно врезалось в станцию. После взгляда на схему идея о том, что это был какой-то несчастный случай, становится смехотворной.

— Как и идея, что ты сможешь причинить мне боль.

— Мы не будем это обсуждать, червь, вероломный ублюдок, — говорит Жиллиман. — Я просто хотел, чтобы ты знал, что я тебе заживо сердце вырву. И я хочу знать, почему. Почему? Почему? Если это наша старая ребяческая вражда, которая вышла наружу, то ты самое жалкое создание во всем космосе. Нашему отцу следовало выкинуть тебя на снег после рождения. Скормить тебя Руссу. Ничтожество. Червяк.

Лоргар слегка поднимает голову, и Жиллиман видит в тени лица намек на улыбку.

— Это никак не связано с нашей неприязнью, Робаут… Ну, разве что дает мне возможность отомстить за свою честь тебе и твоим нелепым игрушечным солдатикам. Это всего лишь восхитительное дополнение. Нет, это Ушкул Ту. Калт — это Ушкул Ту. Подношение. Восход новой галактики. Новый порядок.

— Ты бредишь, ублюдок.

— Галактика меняется, Робаут. Переворачивается вверх ногами. Верх станет низом, а низ верхом. Нашего отца сбросят с трона. Он падет, и никто не соберет его заново.

— Лоргар, ты…

— Слушай меня, Робаут. Ты думаешь, будто ты такой умный. Такой мудрый. Такой информированный. Но это уже началось. Это уже происходит. Галактика встает с ног на голову. Ты умрешь, наш отец умрет, как и все остальные, поскольку все вы слишком глупы, чтобы узреть истину.

Жиллиман делает шаг к литотрансляторному видению, словно он может ударить его или сломать ему шею.

— Слушай меня, Робаут, — шипит световой призрак. — Слушай. Империум кончился. Он рушится. Он сгорит. Нашему отцу пришел конец. Его злобные мечты закончились. Хорус возвышается.

— Хорус?

— Хорус Луперкаль возвышается, Робаут. Ты понятия не имеешь о его способностях. Он выше всех нас. Мы встанем рядом с ним, или же полностью сгинем.

— Ты дерьмо, Лоргар. Ты одурманен? Спятил? Что за безумие…

— Хорус!

— Что Хорус?

— Он возвышается. Он приближается. Он убьет всякого, кто встанет у него на пути. Он будет править! Станет тем, кем никогда бы не смог стать Император!

— Хорус… — Жиллиман прокашливается. Он сглатывает. Он ошеломлен абсолютностью сумасшествия Лоргара. — Хорус никогда не изменит. Если один из нас изменит, остальные…

— Хорус восстал против нашего жестокого и плохого родителя, Робаут, — произносит Лоргар. Прими это и умрешь с большим миром в сердце. Хорус Луперкаль решил свергнуть порчу Империума и покарать тирана. Это уже происходит. И Хорус не один. С ним я, верный и принесший клятву. Как и Фулгрим. Ангрон. Пертурабо. Магнус. Мортарион. Керз. Альфарий. Твоя верность — воздух и бумага, Робаут. Наша же верность — кровь.

— Ты лжешь!

— А ты умираешь. Исстван V пылает. Братья уже мертвы.

— Мертвы? Кто…

— Феррус Манус. Коракс. Вулкан. Все мертвы и сгинули. Забиты, как свиньи.

— Это все ложь!

— Взгляни на меня, Робаут. Ты же знаешь, что нет. Знаешь. Ты изучал каждого из нас. Тебе известны наши сильные и слабые стороны. Теоретически, Робаут! Теоретически! Ты знаешь, что это возможно. Знаешь, исходя из самих фактов, что такой итог вероятен.

Жиллиман отступает назад. Он открывает рот, однако слишком ошеломлен, чтобы ответить.

— Что бы ты про меня ни думал, Робаут, — говорит Лоргар. — Каково бы ни было твое мнение, а я знаю, что оно практически наихудшее из возможных, тебе известно, что я не глуп. Я бы предал брата и напал на собранные силы XIII-го Легиона…из-за обиды? В самом деле? В самом деле? С точки зрения практики, Робаут! Я здесь, чтобы уничтожить тебя и Ультрадесант потому, что вы единственная оставшаяся в лагере Императора сила, которая может суметь остановить Хоруса. Вы слишком опасны, чтобы оставаться в живых, и я здесь, чтобы проследить, что вы не останетесь.

Лоргар подается вперед. Свет падает на его зубы.

— Я здесь, чтобы вывести тебя из игры, Робаут.

Жиллиман делает шаг назад.

— Либо ты обезумел, либо галактика сошла с ума, — произносит он с примечательной твердостью. — Как бы то ни было, я иду за тобой и прикончу тебя с твоими дикарями-убийцами. Экскоммуникате Трайторис. У тебя не будет возможности поразмыслить о чудовищности этого преступления.

— О, Робаут, от тебя всегда можно ожидать, что ты будешь выражаться, как огромная напыщенная задница. Иди и возьми меня. Поглядим, кто сгорит первым.

Лоргар разворачивается, чтобы выйти из освещенной области, но затем медлит.

— И последнее, что тебе нужно знать, Робаут. Тебе в самом деле не понравится то, с чем ты столкнулся.

— Сумасшедший, — бросает Жиллиман, отворачиваясь.

Лоргар преображается.

Голотрансляционный образ меняется, словно плавящийся жир, словно деформирующиеся кости, словно капающий воск. Улыбка рвется надвое, и из человеческой фигуры поднимается нечто. Это не человек.

Жиллиман чувствует это. Он разворачивается. Видит.

Его глаза расширяются.

Он чует это. Чувствует запах черного, словно деготь, кошмара, космический смрад варпа. Тварь растет, продолжает расти. Пустая оболочка Лоргара спадает, как змеиная кожа.

Это ужас из самых темных мест пустоты. Блестящая черная плоть, сплетенные вены, лягушачья слизь, бусины моргающих глаз, зубы и крылья летучей мыши. Это анатомическое зверство. Тератология[3], сотворение монстров.

Грязный свет скрывает и окутывает его, словно бархатное одеяние. Оно — тень и дым. Его венчают достигающие четырех метров в высоту ребристые и бурые рога тура. Оно фыркает. Грохот урчания в животе, рычания хищника. Запах крови. Вонь кислоты. Привкус яда.

Парившие позади Лоргара существа тоже преображаются. Они становятся черными, словно жуки, блестящими, переливающимися синевой. Лишенные костей конечности и псевдоподии извиваются. Они шевелят вибриссами и пощелкивают, словно насекомые. Многочисленные лица складываются и стекаются вместе, превращаясь в жуткую дипрозопию[4]. Накладывающиеся друг на друга рты морщатся и лепечут имя Жиллимана.

Жиллиман встает тверже. Он не изведает страха.

— Я уже насмотрелся на эти шарлатанские фокусы, — произносит он. — Разорвать канал литотрансляции.

— Связь… — начинает магистр вокса. — Сэр, связь уже разорвана.

Жиллиман рывком разворачивается навстречу кошмару, твари, которая больше не является Лоргаром. Рука тянется к эфесу меча.

Существо начинает говорить. В его голосе безумие.

— Робаут, — произносит оно. — Пусть галактика запылает.

Оно бросается вперед, челюсти разинуты, разлетается слюна.

Кровь, много сотен литров человеческой крови внезапно под давлением брызжут на стены мостика флагмана. Кристалфлексовые окна вылетают наружу метелью осколков, исчезая в космосе.

Башня мостика огромного линкора «Честь Макрагга» взрывается.

ПОРАЖЕНИЕ//ЦЕЛИ

В фазе открытых военных действий, особенно оказавшись в роли обороняющегося или контратакующего, необходимо действовать с упреждением событий. Определите, какие блага и ресурсы вам понадобятся, чтобы добиться преимущества и вынудить противника защищаться. Установите, чем из этих благ или ресурсов обладает ваш оппонент. Заберите их у него. Не гонитесь за славой. Не ввязывайтесь в безнадежные противостояния. Не пытайтесь сравниться с ним по силе, если знаете, что он сильнее вас. Не тратьте время зря. Решите, что сделает вас достаточно сильным, а затем получите это. Наиболее желанным благом всегда является продолжение способности вести войну.

1

Светает рано. Еще один прекрасный день в устье реки. Свет — это очень хорошо, Олл прикидывает, что у них может выйти на работу лишний час или около того. Час — это еще две порции темнотравья. День тяжкого труда ради хорошей выручки.

Руки болят от жатвы, но он хорошо выспался и пребывает в отличном настроении. Яркий солнечный свет всегда воодушевляет его.

Он встает и возносит молитву. В побеленном сарайчике позади дома находится гравитационный душ. Он дергает за шнур и встает под струю. Он моется, и слышит, как она поет в кухне.

Когда он, вытершись и одевшись, заходит в кухню, ее там нет. Он чувствует запах теплого хлеба. Дверь кухни открыта, и на плиты пола льется солнечный свет. Наверное, она отошла на секунду. Вышла за яйцами. В теплом воздухе пахнет сеном темнотравья.

Он присаживается на потертый кухонный стол.

— Пора браться за дело, Олл.

Он поднимает глаза. В дверном проеме стоит человек, солнце светит на него сзади, и Олл не видит его лица.

Но Олл Персон знает его. Он прикасается рукой к висящему на шее маленькому знаку инстинктивным охранительным жестом.

— Я сказал…

— Я тебя слышал. Я займусь этим, когда буду готов. Моя жена готовит завтрак.

— Упустишь свет, Олл.

— Моя жена готовит завтрак.

— Это не так, Олл.

Человек входит в кухню. Он не изменился. Да и не мог, так ведь? Он никогда не изменится. Эта уверенность. Это миловидное… обаяние.

— Не припомню, чтобы приглашал тебя, — произносит Олл.

— Меня никто никогда не приглашает, — отзывается человек. Он наливает себе в кружку молока.

— Меня это не интересует, — твердо говорит Олл. — Зачем бы ты ни пришел, меня это не интересует. Ты зря потратил время на путешествие. Теперь это — моя жизнь.

Человек садится напротив него.

— Это не так, Олл.

Олл вздыхает.

— Замечательно снова тебя повидать, Джон. А теперь проваливай из моего дома.

— Не веди себя так, Олл. Как дела? Все такой же богобоязненный и преданный?

— Теперь это моя жизнь, Джон.

— Нет, — произносит человек.

— Убирайся. Мне ни до чего нет дела.

— Боюсь, у тебя нет выбора. Прости. Положение дел слегка обострилось.

— Джон… — предупреждающе практически рычит Олл.

— Я серьезно. Нас немного, Олл. Ты это знаешь. Мы с тобой можем положить руки на стол, пересчитать всех, и еще останутся свободные пальцы. Нас никогда не было много. А теперь осталось еще меньше.

Олл встает.

— Джон, послушай. Позволь, я буду выражаться предельно прямо. У меня на это никогда не было времени. Я никогда не желал ни в чем участвовать. Я не хочу знать, с какими проблемами ты явился к моей двери. Ты мне нравишься, Джон. Честно. Но я надеялся, что больше никогда тебя не увижу. Я просто хочу жить собственной жизнью.

— Не жадничай. Ты прожил несколько.

— Джон…

— Перестань, Олл! Что, вместе? Улей Анатоль? Ну же. Панпацифик? Скажи мне, что это не считается.

— С тех пор прошла целая жизнь.

— Несколько. Несколько жизней.

— Теперь это — моя жизнь.

— Нет.

Олл яростно глядит на него.

— Мне бы хотелось, чтобы ты ушел, Джон. Уходи. Сейчас же. Пока моя жена не вернулась из курятника.

— Она не вернется из курятника, Олл. Она не уходила в курятник.

— Убирайся, Джон.

— Это твоя жизнь, да? Это? Бывший солдат, который стал фермером? Вышел в отставку и зажил в пасторальной гармонии? Добрый честный труд за простую пищу и хороший отдых ночью? Так, Олл? Это — твоя жизнь?

— Теперь — да.

Человек качает головой.

— А что ты будешь делать, когда тебе это надоест? Бросишь и займешься чем-то другим? Когда устанешь быть фермером, что тогда? Преподавание? Изготовление пуговиц? Запишешься на Флот? Ты можешь, ведь ты уже был в Армии. Что будешь делать? Бывший солдат-фермер-вдовец?

— Вдовец? — рявкает Олл, вздрагивая от этого слова, как будто оно жужжит у него перед лицом, намереваясь ужалить. — О каком вдовце ты говоришь?

— Да брось, Олл. Не вынуждай меня делать всю тяжелую работу. Ты же знаешь. Она не в курятнике. Она не готовит завтрак. Она не пела тут только что. Она никогда не селилась на Калте. Она умерла, несчастная любовь, еще до того как ты вообще вступил в Армию. Последний раз вступил в Армию. Ну же, Олл, у тебя в голове небольшая путаница. Это шок.

— Оставь меня одного, Джон.

— Тебе известно, что я прав. Известно. Я это вижу по твоему лицу.

— Оставь меня в покое.

— Давай. Подумай.

Олл глядит на него.

— Ты у меня в голове, Джон Грамматикус? В моей чертовой голове?

— Клянусь, что нет, Олл. Я бы не сделал этого без приглашения. Дело в тебе. Травма. Это пройдет.

Олл снова садится.

— Что происходит? — шепчет он.

— У меня мало времени. Я тут ненадолго. Простой разговор с тобой требует огромных усилий. Ты нам нужен, Олл.

— Это они тебя послали? Бьюсь об заклад, что да.

— Да, они. Они. Но я имел в виду не их. Я говорил о людях. В тебе нуждается человеческая раса, Олл. Все скатилось в дерьмо. Очень, очень плохо. Ты не поверишь. Он проиграет, а если проиграет он, то проиграем и все мы.

— Кто проиграет? — спрашивает Олл.

— А как ты думаешь?

— В чем он проиграет?

— В войне, — произносит Джон. — Это она, Олл. Большая, о которой мы всегда говорили. Которую всегда предвидели. Она уже идет. Чертовы примархи убивают друг друга. И последний цикл опустошения творится здесь, сегодня. Прямо на Калте.

— Я не желаю в этом участвовать. Никогда не желал.

— Такова жизнь, Олл. Хочешь ты этого, или нет, но ты — один из Вечных.

— Я не такой, как ты, Джон.

Джон Грамматикус откидывается назад и улыбается, наставив на Олла палец.

— Нет, черт побери. Я теперь — только я нынешний, благодаря вмешательству ксеносов. Но ты, ты все еще настоящий Вечный. Все еще такой, как он.

— Нет. У меня нет того, что есть у тебя. Талантов. Псайкерства.

— Это не имеет значения. Быть может, потому-то ты так и важен. Быть может. Ты важен лишь потому, что находишься здесь. Во всех Пятистах Мирах сейчас лишь трое подобных нам, и только ты на Калте. Эпицентр. Это ты. Ответственность лежит на тебе. У тебя нет выбора. На тебе лежит ответственность.

— Найди кого-нибудь другого, Джон. Объясни это кому-то еще.

— Ты же знаешь, что не выйдет. Нет никого, кто был бы достаточно стар. Никто не понимает столь многого. Больше ни у кого нет…кругозора. Я расскажу об этом кому-то, а они отмахнутся от меня, как от безумца. И у меня нет времени проводить восемнадцать лет в сумасшедшем доме, как в прошлый раз, когда я попытался. Этим придется заняться тебе.

— Чем заняться?

— Убраться отсюда. Они собираются сдвинуть этот мир. Внутренний вихрь. Старый уступ Имматериума. Ты должен быть готов пройти через дверь, когда она откроется.

— И куда мне идти?

Снаружи стемнело. Солнце скрылось. Грамматикус поднимает глаза и вздрагивает.

— Ты должен кое-что заполучить и принести это мне. Пройди через дверь, когда она откроется, и принеси это мне. Я буду тебя ждать.

Он запинается.

— Во всяком случае, я чертовски постараюсь тебя дождаться.

— Куда я отправляюсь, Джон?

Темнеет так быстро. Грамматикус пожимает плечами.

— У нас кончается время, Олл. С твоего позволения, я тебе покажу.

— Черт, даже не…

Где-то. Здесь пахнет варпом, пылающими пустотными щитами. Стены из полированного черного дерева и гравированного керамита, отделанного хрусталем, слоновой костью и рубинами. Края люков обрамлены сусальным золотом. Это место так велико. Так огромно. Склепы и залы мрачны и монументальны, словно нефы соборов. Гробницы. Катакомб некрополя. Пол сделан из черного мрамора.

Это не пол. Это палуба.