Дилемма. И никакого решения. Но ей не хотелось думать об этом сейчас. Ей приятно было лежать с ним рядом и наслаждаться разлившейся по всему телу теплотой. Она припомнила детали, эротические переживания, ослабившие тело и сделавшие его почти невесомо-легким.
Тони повернулся набок, их взгляды встретились. Тони поцеловал ее в шею, щеки.
— О чем задумалась?
— Это не думы.
— А что?
— Воспоминания.
— О чем?
— О том, что мы делали сейчас.
— Знаешь, ты меня удивила. Ты такая чистая, как ангел, но в постели — опытная и искусная любовница.
— Я могу быть развратной?!
Тони засмеялся.
— Ты любишь мое тело?
— Прекрасное тело.
Они несли чушь — обыкновенное воркование любовников — тихо смеялись и обнимались. Все вокруг вызывало веселый смех, казалось праздничным и новым.
Вдруг Тони посерьезнел и тихо сказал:
— Ты, конечно понимаешь, я хочу всегда быть с тобой.
Она почувствовала в голосе Тони напряженное ожидание: он надеялся услышать в ответ обещание любить, ее признание. Но в том-то и беда, что Хилари не была готова на решительный шаг. Она не знала, сделает ли она его когда-нибудь. О, Господи, как она хотела его! Больше всего она мечтала и восхищалась мечтой, когда она и Тони будут жить вместе, обогащая друг друга своими талантами и интересами, но Хилари приходила в ужас при мысли о разочаровании и боли, которая последует при расставании, если окажется, что это не любовь. Хилари давно оставила за спиной страшные годы жизни в Чикаго, но память о жестоких уроках жизни не отпускала ее. Она боялась давать обещания.
Чтобы избежать прямого ответа, она попыталась продолжить разговор в шутливом тоне.
— Никогда не отпустишь меня?
— Никогда.
— Странно, как? Ты будешь работать, не выпуская меня из объятий?
Он пытливо смотрел ей в глаза, не зная, поняла ли она его ожидание. В отчаянии Хилари сказала:
— Не торопи меня, Тони. Мне нужно время. Немного подумать.
— Хорошо, я буду ждать.
— Сейчас я очень счастлива, мне не хочется думать ни о чем серьезном. Сегодня я буду глупой и веселой.
— Я тоже.
— О чем поговорим?
— Мне интересно все о тебе.
— Но это серьезная тема.
— Тогда вот что. Ты будешь наполовину серьезной, а я наполовину глупым. Мы дополним друг друга.
— Хорошо. Первый вопрос.
— Что ты больше всего любишь на завтрак?
— Кукурузные хлопья, — ответила она.
— На обед?
— Кукурузные хлопья.
— На ужин?
— Кукурузные хлопья.
— Минутку.
— Что такое?
— Первый ответ был честный. А потом ты дважды меня обманула.
— Я, правда, люблю хлопья, — сказала Хилари.
— За тобой два честных ответа.
— Давай.
— Где ты родилась?
— В Чикаго.
— Выросла там же?
— Да.
— Родители?
— Я не знаю своих родителей. Меня нашли в яйце. Утином яйце. Чудесное рождение. Не может быть, чтобы ты об этом не читал. В Чикаго еще есть католическая церковь, названная в честь божественного чуда. Божья Матерь Утиного Яйца.
— Очень глупо.
— Спасибо.
— Родители? — повторил он.
— Так не честно. Ты два раза задаешь один и тот же вопрос.
— Кто говорит?
— Я. — Это очень страшно?
— Что?
— То, что сделали твои родители?
Она попыталась перевести разговор в шутливый тон.
— Откуда ты взял, что они сделали нечто страшное?
— Я несколько раз задавал тебе вопросы. О прошлой жизни, о детстве. Ты постоянно уходишь от ответа. Тонко умалчиваешь то, о чем не хочется говорить. Ты думаешь, я не замечаю?
Он пристально смотрел ей в глаза пронизывающим взглядом. Хилари не выдержала, ей стало страшно.
Она закрыла глаза, чтобы не видеть его испытывающего взора.
— Скажи мне.
— Они были алкоголики.
— Оба?
— Да.
— Злые?
— Да.
— Жестоки?
— Да.
— И?
— Не хочется вспоминать сейчас об этом.
— Может, тебе легче станет?
— Нет, пожалуйста, Тони, мне так хорошо. Если ты заставишь говорить о... них... тогда все исчезнет. У нас такая прекрасная ночь. Не будем ее портить.
— Рано или поздно я хочу все узнать.
— Хорошо, но не сегодня. Он вздохнул.
— Ладно. Тогда... Кто твой любимый киноактер.
— Лягушонок Кермит.
— А кто любимый герой из людей?
— Лягушонок Кермит, — ответила Хилари.
— Я спросил о человеке.
— Мне он кажется самым человечным из всех киногероев.
— Прекрасно. А шрам?
— Разве у Кермита есть шрам?
— Я говорю о твоем шраме.
— Я противна из-за него? — спросила Хилари, подавляя волнение.
— Нет. Ты кажешься еще прекраснее.
— Правда?
— Конечно.
* * *В полночь они пошли на кухню и поужинали сыром, оставшимся с обеда цыпленком, запивая его холодным белым вином. Они смеялись, кормили друг друга, как маленьких детей, потом вернулись в спальню.
Тони и Хилари были как юные любовники, молодые цветущие тела которых жаждали любви и чувственность искала выхода. Наслаждаясь друг другом, они ощущали не только физическое удовольствие, но и нечто большее. Так для Хилари эта любовь стала священнодейством, в процессе которого она изгоняла мучившие ее страхи. Она отдалась полностью и без остатка другому человеку, неделю назад Хилари и подумать о таком не могла. Она забыла гордость и неприступность, подавляя себя, предлагая себя, рискуя быть униженной и отвергнутой, имея хрупкую надежду на ответное чувство. Тони ощущал ее беспокойство и понял все без слов. Хилари не могла сказать о любви вслух, словами, но то же она выражала в постели, когда полностью отдавалась любимому, всем существом.
Ненависть к Эрлу и Эмме усилилась в ее душе, так как Хилари поняла, что это из-за них ей так трудно теперь признаваться в любви. Она не знала, что нужно сделать, чтобы спали оковы, которые родители наложили на нее.
В половине первого Хилари сказала:
— Мне пора домой.
— Останься.
— Ты хочешь еще?
— О, нет, я выпотрошен. Я хочу, чтобы ты осталась, и мы уснули.
— Если я останусь, мы не уснем.
— Ты хочешь еще?
— К сожалению, дорогой, нет. Но сегодня у меня, кстати, как и у тебя, дела. Мы возбуждены и слишком счастливы, чтобы успокоиться, находясь рядом.
— Хорошо, — сказал он, — в дальнейшем мы успокоимся. Я хотел сказать, впереди у нас много ночей, правда?
— Много-много. Когда любовь уйдет, мы привыкнем друг к другу. Я буду ложиться спать в бигуди...
— А я буду курить в постели и смотреть телевизор.
— Бр-р-р.
— Конечно, пройдет некоторое время, пока чувство потеряет свежесть.
— Совсем немного времени.
— Лет пятьдесят.
— Или шестьдесят.
Им не хотелось расставаться, но Хилари пересилила себя, поднялась и оделась.
Тони надел джинсы и рубашку.
Проходя по гостиной, Хилари остановилась и, взглянув на одну из картин, сказала:
— Я хочу взять несколько лучших работ и показать их Стивенсу на Беверли-Хиллз.
— Он не возьмет их.
— Я хочу попробовать.
— Это одна из лучших галерей.
— Зачем начинать с плохих?
Он пристально смотрел на нее и думал о чем-то.
Наконец, Тони сказал:
— Может, я брошусь.
— Бросишься?
Он рассказал ей о встрече с эмоциональным Юджином Такером, бывшем торговце наркотиками, а теперь — дизайнере женской одежды.
— Такер прав, — сказала она. — Но тебе не надо никуда бросаться. Достаточно слегка подпрыгнуть. Ты ведь не оставляешь ни работу, ничего. Все остается с тобой.
Тони пожал плечами.
— Стивенс, конечно, поставит меня на место, но я, точно, ничего не потеряю, разве что он посмеется надо мной.
— Перестань, Тони. Отбери несколько лучших, на твой взгляд, картин, и я встречусь со Стивенсом либо сегодня вечером, либо завтра.
— Выбери сама. И покажи Стивенсу, когда увидишься с ним.
— Но я думаю, он захочет встретиться с тобой.
— Если картины ему понравятся, тогда и встретимся. В таком случае я сам буду рад встрече.
— Тони...
— Я не хочу присутствовать, когда он скажет, что картины, конечно, хороши, но это дилетантизм.
— Ты невыносим.
— Осторожен.
— Пессимист.
— Реалист.
На рассматривание всех холстов ей не хватило бы времени. Она удивилась, узнав, что еще полсотни картин лежали в шкафу, вместе с рисунками и карандашными набросками. Хилари выбрала шесть картин из висевших на стенах. Они завернули их в старую простыню. Тони обулся, помог снести полотна вниз и положить в багажник. Хилари закрыла багажник на замок. Они стояли, глядя друг другу в глаза, не хотелось прощаться. Свет от фонаря падал на асфальт: Тони и Хилари стояли на грани света и тьмы. В ночном небе сияли звезды. Тони нежно поцеловал Хилари. Ночь была холодна и тиха.
— Скоро рассветет, — сказал он.
Они еще раз поцеловались, потом Тони открыл для нее дверцу.
— Ты сегодня идешь на работу?
— Нет... после Фрэнка. Я должен только написать отчет, но это займет не более часа. Я взял несколько дней. Теперь у меня много свободного времени.
— Ты сегодня идешь на работу?
— Нет... после Фрэнка. Я должен только написать отчет, но это займет не более часа. Я взял несколько дней. Теперь у меня много свободного времени.
— Я тебе позвоню днем.
— Я буду ждать, — ответил Тони.
Она ехала по пустынным тенистым улицам. Хилари почувствовала голод и вдруг вспомнила, что дома у нее ничего нет, чтобы приготовить завтрак. Она повернула налево и поехала к ночному магазину, купить молока и яиц.
* * *Тони подумал, что Хилари доберется до дома минут за десять, и, чтобы убедиться в этом, он снял трубку. Хилари не отвечала. Раздались мерные гудки, потом что-то щелкнуло, зашуршало и связь отключилась. Он нажал на рычаг и еще раз позвонил, тщательно набирая каждую цифру, но и на этот раз повторилось примерно то же. Тони не мог ошибиться в номере. Хилари дважды продиктовала его, сначала по телефону, потом при встрече.
Он позвонил на телефонную станцию. Телефонистка попробовала дозвониться для него, но тоже не смогла этого сделать.
— Может, трубка снята с рычага? — предположил Тони.
— Кажется, нет.
— Что вы можете сделать?
— Я сообщу, что номер неисправен. Его проверят.
— Когда?
— Этот номер принадлежит пожилому человеку или инвалиду?
— Нет.
— Тогда это сделают в обычном порядке. Один из наших работников зайдет по адресу часов после восьми.
— Спасибо.
Он положил трубку на рычаг. Тони сидел на краю постели и смотрел на скомканные простыни, где лежала Хилари, потом вновь перечитал запись в телефонной книжке, где был записан номер Хилари.
— Неисправен?
Конечно, при переключении телефонов могла произойти ошибка. Могла. Но вряд ли: это почти исключено. Вдруг он вспомнил об анонимных звонках, продолжавшихся целую неделю. Обычно такие люди имеют сложности в общении с женщинами; почти все, что звонят таким образом, трусливые подлецы, им и в голову не придет мысль о насилии. Обычно. Почти без исключения. Как правило. А вдруг этот мерзавец — исключение из общего правила — один из тысячи, который действительно опасен.
За окном еще царила ночь. Вдруг запищала какая-то птица. Это был пронзительный писк, сжимающий сердце: птица порхала с ветки на ветку, точно кто-то, безжалостный и голодный, преследовал ее. Лоб Тони покрылся испариной. Он вскочил с постели. Что-то случилось с Хилари. Что-то случилось. Очень страшное.
* * *Хилари задержалась в магазине, покупая продукты, и поэтому приехала домой через полчаса после прощания с Тони. Она проголодалась и почувствовала приятную усталость. Хилари уже мечтала о сырном омлете, украшенном мелконарезанной петрушкой, и о нескольких часах сна. Хилари поставила «мерседес» у дверей дома, не стала загонять его в гараж.
Автоматическая поливальная установка с шипением распыляла воду по глянцевитой траве газона. Вверху, среди пальмовых крон, шелестел ветер.
Она вошла через главный вход. Гостиная была погружена во мрак. Еще вчера, предвидя позднее возвращение, Хилари оставила в фойе гореть лампу. Прижимая к боку сумку с продуктами, она заперла дверь на ключ.
Хилари повернула выключатель и, сделав два шага, вдруг замерла, пораженная представившейся картиной. Все было перевернуто вверх дном. Настольные лампы с изорванными абажурами валялись на полу. Сваленный стеклянный шкафчик разбился вдребезги, побилась дорогая коллекция фарфоровой посуды. Мелкие осколки блестели на ковре, столе, каминной доске. Была изрезана обивка на софе и креслах: выдранная вата клочьями разлетелась по комнате. От деревянных стульев остались обломки, годные, разве что, топить камин. Кто-то, видимо, колотил ими о стену: покрытие было изуродовано ударами. У антикварного столика сломали ножки; из шкафа были вытянуты ящики и тут же брошены. Картины, изрезанные в лоскутья, криво висели на стенах. Зола из камина усеивала дорогой ковер. Ни одна вещь не избежала горькой участи; даже каминный экран был отброшен в сторону и разломан на части.
Хилари опешила, но потом смущение сменилось ненавистью к хулигану.
— Сукин сын, — процедила она.
Она столько потратила времени, тщательно подбирая мебель для дома. Приличная сумма ушла на приобретение этих вещей, но не материальный ущерб разозлил ее — обстановка была застрахована. Хилари привыкла к этим вещам, полюбила их, ибо это были ее первые самостоятельные приобретения. Ей невыносимо было видеть, что эти вещи безвозвратно погибли. Глаза Хилари наполнились слезами.
Ошеломленная и расстроенная, она сделала несколько шагов, когда осознала, что ей может грозить опасность. Хилари замерла, прислушиваясь. Все было тихо. По телу пробежал холод, и Хилари показалось, что она чувствует чье-то дыхание за спиной. Она резко развернулась. Никого. Гардероб в фойе, который она, уходя замкнула на ключ, по-прежнему был закрыт. Несколько секунд Хилари расширившимися от ужаса глазами смотрела на дверцу, боясь, что она вот-вот распахнется. Но если бы там кто-то прятался, поджидая ее, он уже давно бы вышел из шкафа. «Глупости, — подумала Хилари. — Это не может повториться. Никак. Не надо об этом вспоминать». Вдруг она услышала шорох за спиной. Вскрикнув от страха, Хилари резко развернулась, выставив руки, инстинктивно защищаясь от нападавшего. Но никого не было. Она одна в гостиной. Тем не менее Хилари точно слышала странный звук, непохожий на обычные шорохи в садящихся стенах. Она знала, что не одна в доме. Она чувствовала чужое присутствие. Звук повторился. В гостиной.
Треск и звяканье, точно кто-то, шагнув, наступил на битое стекло. Еще шаг. Гостиная была в двадцати шагах от Хилари. Там ничего нельзя было разглядеть. Темно, как в могиле. Еще шаг: Хилари услышала хруст раздавливаемого стекла.
Хилари попятилась, отступая от гостиной, направляясь к входной двери, которая теперь казалась почти недостижимой. О, если бы она не запирала двери.
Из кромешной темноты гостиной в тускло освещенный проход, соединяющий фойе с комнатой, вышел высокий, широкоплечий мужчина. Он на мгновение замер, а потом решительно шагнул на свет.
— Нет! — закричала Хилари.
Ошеломленная, она остановилась на месте. Сердце вздрогнуло, во рту пересохло, она истерично замотала головой: нет, нет, нет. В руках у него был огромный нож. Мужчина ухмылялся. Это был Бруно Фрай.
* * *Улицы были пустынны в столь ранний час, и Тони мог ехать не останавливаясь. Он боялся, что приедет слишком поздно. Он миновал Санта-Монику, Свернул на Уилмайэр, выжимая из «джипа» семьдесят миль в час. Мотор ревел, дребезжали стекла и плохо закрытая дверца. Впереди загорелся красный свет. Тони, не замедляя хода, нажал на сигнал и проскочил перекресток. Не вписавшись в поворот, машина на большой скорости пересекла водосточную канавку. Тони ощутил короткий, но сильный толчок в днище автомобиля. Тони подбросило, несмотря на ремни, и он ударился головой о крышку. «Джип» выскочил на тротуар, прогрохотал всем корпусом, завизжал по асфальту шинами. Машину начало заносить влево, со скрежетом по дуге пошла задняя часть. У Тони перехватило дыхание, он тут же отпустил тормоза, машина выскочила на дорогу и выровняла движение. Скорость упала до сорока миль, Тони прибавил еще двадцать. И решил больше не рисковать, так как до дома Хилари было уже недалеко. Не хватало еще налететь на фонарный столб и убиться.
Тони несколько раз нарушил правила дорожного движения. Он превышал скорость, и на крутых поворотах его машину выносило на встречную полосу. Хорошо, что еще улицы были пустынны. Как назло, Тони подъезжал к перекресткам, когда загорался красный — и это происходило каждый раз, словно дорожные знаки ополчились против него. «Если остановят, — подумал Тони, — покажу удостоверение и возьму с собой этого полицейского. Но все-таки лучше не встречаться с ними, так как это лишняя задержка и ненужные объяснения, когда дорога каждая минута».
Тони чувствовал, что сейчас даже одна минута может стоить жизни Хилари.
* * *Когда Хилари увидела, как в проходе возник Бруно Фрай, она подумала, что сходит с ума. Человек уже умер. Умер! Она дважды ударила его ножом, видела, как, он истекает кровью. Видела его в морге, холодный желто-серый труп. Было подписано свидетельство о смерти. Мертвые не ходят. Тем не менее он встал из гроба и теперь здесь, в ее доме, пришел, чтобы закончить свое дело. Перед ней незваный гость, с ножом в руке. Рассудок отказывался верить глазам. Хилари закрыла глаза, мысленно прогоняя призрак. Но когда, пересилив себя, открыла их вновь, призрак не исчез.
Хилари не могла сдвинуться с места. Она хотела бежать, но тело не подчинялось ей, ноги налились свинцом, словно приросли к полу. Она чувствовала себя старухой, развалиной; толкни ее кто-нибудь, и она рассыплется на мелкие части.
Она не могла закричать, но внутри нее все надрывно кричало. Фрай замер в пятнадцати шагах от Хилари. Большой кусок ваты, из разодранной мягкой мебели, пристал к его башмаку. На свету Хилари разглядела одутловатое лицо; весь он трясся, едва сдерживаясь перед истерикой. Разве у мертвеца может быть истерика? Она, конечно, сошла с ума. Сошла с ума. Но нет, это невозможно! Призрак? Но она не верила в призраков. К тому же известно, что призраки — это бесплотные духи. Разве может привидение быть таким внушительным, как этот мертвец, таким ужасающе реальным и осязаемым?