Подойдя к стариной каменной стене высотой в два человеческих роста, он оперся об нее и шел, пока не добрался до черных деревянных ворот, перехваченных железными полосами. Он взялся за толстое железное кольцо, с большим усилием приподнял его и отпустил. Раз, другой… Услышав, как за воротами загремел открываемый засов, он бессильно опустился, прислонившись спиной к стене…
На второй день он встал с постели, которую ему приготовили в одной из келий. Келья была крохотная, узкая и больше походила на пенал, но зато это была крыша над головой, а не серое северное небо. Здесь было довольно тепло. Константин вышел из кельи, прошел узким длинным коридором. Иногда ему приходилось нагибаться, чтобы не удариться головой о низкий сводчатый потолок. Наконец‑то он оказался во дворе.
Сновавшие вокруг монахи не обращали на него никакого внимания — каждый был занят своим делом. Их занятия мало отличались от того, что делали люди в Иссарионовой общине, но зато в воздухе витал дух благости, неведомый тем, кто посвятил себя служению нечистой силе в лице таких, как Иссарион.
С нами Христос! — приветствовал его проходивший мимо монах.
Рокотов ответил тем же. Голос его пока еще был тих и слаб.
Но Константину предстояло выполнить то, зачем он, собственно, пришел сюда.
Он бродил по двору, пока в самом дальнем углу монастыря не обнаружил то, что искал. Он смотрел на диковинное сооружение, пока позади не раздался голос:
Мы называем это «Весами судьбы».
Константин обернулся и увидел стоявшего рядом
монаха средних лет с изрядным животом. Он вращал ручки маленького радиоприемника, висевшего у него на груди. Но из динамика доносился только отчаянный треск.
Как себя чувствуешь? — Монах извиняющимся голосом добавил: — Еда наша
скудна, зато питательна. Поправляйся, а как силы в себе ощутишь — зайди к отцу настоятелю. Побеседуйте, и он поможет тебе, чем сможет. Захочешь — оставайся с нами, а нет — продолжай свой путь.
Константин слушал вполуха. Он смотрел на «Весы судьбы». Эта штука действительно походила на весы: две чаши, металлическое коромысло. Чаши были наполнены камешками разного размера и формы. Одна чаша лежала на камнях, другая покачивалась в воздухе.
Вот так всегда, — вздохнул монах. — Никак мы не можем решить загадку.
А что за загадка? — поинтересовался Рокотов.
Монах прекратил терзать приемник и охотно объяснил:
Эти весы здесь стоят с незапамятных времен. Мы пытаемся камешки
перекладывать из одной чаши в другую — да все, слава Богу, попусту. Живет поверье, что если чаши уравновесить, это будет особый знак: грядут перемены, и к ним надо быть готовыми. Надо будет проводить ритуал «Очищения времени».
Это как‑то связано с чудотворной иконой Софийской Божией матери? — глухо
спросил Рокотов.
Бросив на Константина настороженный взгляд, монах ничего не ответил, лишь отступил на шаг.
Тогда Константин подошел к весам, достал из кожаного мешочка на груди последний из «признаков», что дал ему старец из храма Святого Иринея, — камешек неправильной формы. Рокотов осторожно положил камешек на ту чашу весов, что висела в воздухе, и отступил на шаг.
Весы пришли в движение. Коромысло заколебалось, чаши стали перемещаться, поднимаясь и опускаясь, пока не остановились напротив друг друга.
Константин пришел в себя от топота. Оглянувшись, он увидел, как монах бежит через двор прочь. Рокотов остался стоять на месте. Прошла минута — и двор заполнился монастырской братией. Монахи стояли молча, глядя на чаши «Весов судьбы».
Толпа раздвинулась, пропустив крупного человека, который шел, опираясь на длинную клюку. Рокотов догадался, что это и есть отец настоятель.
Настоятель молча смотрел на чаши. Братия замерла в напряженном ожидании. Наконец настоятель вздохнул и промолвил:
Настал наш час. Готовьтесь, братке, к «Ритуалу очищения времени». Завтра,
помолясь поутру, и приступим с Божьей помощью. А сейчас оставьте меня с посланцем.
Рокотов понял: «посланец» — это он сам и есть.
Я не будут задавать тебе вопросы, — произнес настоятель, когда они остались
вдвоем. — Скажу одно: для меня великая честь свершить ритуал. Но это еще и осознание великого ужаса, потому что это значит, что для России наступили самые темные времена, если понадобилось заступничество чудотворной.
Я… — начал было Константин, но настоятель поднял руку:
Молчи, посланец. Ты свое дело сделал. Предоставь остальное нам.
Но Константин не собирался так просто отступать.
Святой отец, — настойчиво обратился он к настоятелю, — дело в том, что есть
силы, которые вам собираются помешать в этом благородном деле.
Это кто же? — бросил на Рокотова острый взгляд настоятель.
Есть враг внешний, который собирается прийти и завладеть иконой, — объяснил
Константин. — Но есть и враг внутренний, который ему помогает.
Здесь? В монастыре? Да не клевещешь ли ты на мою братию? — разгневался
настоятель. Лицо его покраснело, и он ударил клюкой о камни, которыми был вымощен двор. — Не верю тебе!
Константин улыбнулся:
Это легко проверить. Прикажите позвать того монаха, что крутился здесь с
приемником. Да приемник пусть не забудет прихватить!
Вскоре прибежал запыхавшийся монах. Он был бледен и сжимал в руке приемник. Видно было, что он готов принять наказание, даже не зная за что именно.
Константин осторожно взял в руки приемник и включил его. Эфир был забит помехами, сквозь которые с трудом пробивались какие‑то отдельные звуки.
Но все шумы перекрывал звук, похожий на короткие гудки из телефонной трубки.
Кто‑то установил в монастыре радиомаяк, — со знанием дела сообщил Рокотов,
возвращая приемник замершему монаху. — Надеюсь, вы знаете, что такое радиомаяк?
Это не я! — испуганно воскликнул монах.
Рокотов пожал плечами.
Не знаю кто, но маяк довольно мощный. Чтобы давать такой сильный сигнал, да
еще на большое расстояние, требуется установить его на высоком здании, на крыше. Словом, где‑то наверху.
И взоры всех троих обратились на колокольню, которая возвышалась над всеми прочими постройками в монастыре. Еще через десять минут Рокотов стоял на самом верху колокольни под главным колоколом и держал в руке черную коробку с выдвинутой телескопической антенной. От коробки шли провода к мощному аккумулятору. Все это оборудование было хитрым образом спрятано над самой звонницей.
Такого аккумулятора хватит для того, чтобы радиомаяк работал дней десять, —
пояснил Рокотов. — Судя по показаниям индикаторов, его мощность выработана наполовину. Следовательно, уже дней пять, как кто‑то знает, где находится икона Софийской Божией матери.
Константин собрался было выключить маяк, но настоятель остановил его.
Не надо, — в его голосе прозвучала угроза. — Пусть приходят. Встретим по–русски. А сейчас, брат Михаил, — настоятель обратился к монаху — призови ко мне брата Иеремию.
Когда брат Михаил ушел, настоятель пояснил:
Ключи от колокольни — только у меня и у нашего звонаря, брата Иеремии.
Кстати, спрячь‑ка пока все эти радиоштуки, чтобы его предательский глаз не
увидел прежде времени. Да–а-а, чувствовал я что‑то недоброе в его глазах…
Когда брат Иеремия — плотного сложения малый лет тридцати, с бегающими глазками — пришел, отец настоятель спокойно приказал:
Поднимись‑ка, брат Иеремия, на раскат да посмотри, не едет ли кто к нам с юга.
Брат Иеремия, нервно подергивая плечами, поднялся по деревянной лестнице, поднял квадратный деревянный люк и оказался на крыше колокольни. Отец настоятель с неожиданной для его возраста резвостью вскарабкался по лестнице, захлопнул люк и задвинул засов.
Брат Иеремия забарабанил в люк:
Отец мой, в чем дело? Или я провинился в чем?
Ты о том сам подумай, — предложил брату Иеремии отец настоятелью. — А мы
с посланцем должны идти трапезничать.
Обратившись к Рокотову, отец настоятель поинтересовался, нисколько не обращая внимания на отчаянные мольбы брата Иеремии:
Ведь не откажешься же ты разделить с нами трапезу нашу скудную?
А как же он? — Рокотов ткнул пальцем вверх. — Там ведь скользко, да и места
мало…
Забудь о нем, — посоветовал отец настоятель. — День посидит, помучается да
помолится. А ночью будут дождь и ветер — Божьи судьи. Они и приговорят нечестивца, и приговор исполнят.
Поутру изуродованный при падении с большой высоты труп брата Иеремии был подобран монахами под колокольней и переброшен через стену. Не пропито и часа, как его утащили в лес неразборчивые в еде и вечно голодные северные волки.
Глава 15 ПЫТКИ И ПОПЫТКИ
Отбирая своих будущих соратников по прибытии в Багдад, Лайн посоветовался с полковником военной разведки Томасом Паппасом, командиром двести пятой бригады военной разведки и одновременно командующем пересыльной базой тюрьмы Абу–Грейб. И пересыльную базу и саму тюрьму охранял триста двадцатый батальон военной полиции, но с заключенными работали люди из военной разведки.
На первое инструктивное собрание Лайн пригласил отобранных им парней и девчонок из военной разведки, а также несколько особо рекомендованных ему командиром — подполковником Джерри Филлбаумом.
Всего перед Лайном сидело человек двадцать с небольшим, явно заинтригованных туманным сообщением о том, что им будет поручено некое спецзадание. В данной ситуации Роджер не видел смысла в долгих предисловиях и, не мешкая, взял быка за рога:
— Я, ребята, старый солдат и, поверьте, понюхал пороху, когда ваши родители еще под стол пешком ходили. Вам‑то, наверное, втолковали, что это за штука — политкорректность, а вот я со своими старыми мозгами до сих пор не разобрался и потому скажу вам прямо: ниггер есть ниггер, даже если он служит в армии США.
В аудитории раздались одобрительные смешки. Расчет Лайна оказался верен. Несмотря на то что добрая треть армии США состояла из темнокожих, а некоторые в них дослуживались и до высоких чинов, белые солдаты, особенно из южных штатов, традиционно презирали негров, считая их людьми второго сорта, и старались избегать общения с ними.
Расположив к себе аудиторию, Лайн продолжал:
А арабы? Те еще хуже ниггеров. Ниггер простодушен. Ему бы пива попить,
попеть да поплясать. Араб же хитер и коварен. Стоит тебе зазеваться, как тебе крышка. Поэтому с ними надо действовать по правилам, которым следуют ребята из секретного спецназа: «Хватай, кого надо, и делай, что хочешь».
Но ведь пленных пытать не положено! Есть какое‑то международное
соглашение, — раздался из задних рядов чей‑то неуверенный голос.
Те, с кем нам придется иметь дело, не пленные, а террористы, — строго заявил
Лайн, — так что сами понимаете… Необходимую информацию будем добывать всеми возможными и невозможными методами. Запомните, в секции тюрьмы 1–В содержатся наиболее опасные заключенные.
Первым в списке тех, кого Лайн намеревался допросить лично значился ученый–химик Мухаммед аль–Измирли, учившийся в Советском Союзе. Сопровождали Лайна сержант Джавал Дэвис и старший сержант Айвен Фредерик, которых перед допросом Лайн тщательно проинструктировал.
Химик, мужчина лет пятидесяти, среднего роста, с тонким, интеллигентным лицом, сидел в одиночной камере. При виде вошедших он медленно поднялся с койки.
Вы учились в Москве, господин Измирли, в Университете имени Патриса
Лумумбы, — скорее утверждая, нежели спрашивая, произнес Лайн.
Нет, я учился в МГУ, — на беглом английском ответил араб.
Русские вас многому научили, — в тоне Лайна явственно прозвучал сарказм.
Очень многому, — охотно согласился аль–Измирли, — я очень им благодарен.
Они научили вас пить водку стаканами и делать химическое оружие? —
продолжал иронизировать Лайн.
Как правоверный мусульманин, я не употребляю алкоголь, — все тем же
ровным тоном ответил заключенный, — а к оружию, в том числе химическому, отношения не имею. Моя специальность — полимеры.
Ложь! — повысил голос до крика Лайн. — Где находится тот секретный завод,
где вы работали? Где хранятся ядовитые вещества, которые вы изготовили?
Никаких ядовитых веществ на территории Ирака нет! Это установили
инспекторы ООН, — пролепетал аль–Измирли: он, очевидно, испугался.
Лайн, не говоря ни слова, слегка мотнул головой. Фредерик нанес арабу точный и мощный удар в челюсть. Тот упал на пол и потерял сознание.
Продолжайте, — бросил Лайн, выходя из камеры. Он не любил зря терять
время.
В камере, куда Лайн направлялся, содержались пятеро молодых иракцев, подозреваемых в том, что они члены «Армии Махди», которую возглавлял молодой шиитский айятолла Моктада аль–Садр, провозгласивший вооруженный джихад против американских захватчиков. Там заправлял допросом рослый парень с красивым, но туповатым лицом, капрал Чарльз Грейнер. Ему в помощь Лайн определил двух рядовых из Алабамы и двух девиц, Сабрину Харман и Линди Ингленд.
Действо было в самом разгаре, когда Лайн присоединился к своим подчиненным. Он дал им четкое указание вырвать у иракцев признание в том, что они убивали американских солдат и тех соотечественников, что пошли на сотрудничество с американской администрацией. Хотя у одного из арестованных нашли автомат Калашникова, а у другого — гранату, никаких иных доказательств не имелось.
Опытный психолог, Лайн прекрасно знал, что для мусульманского мужчины сексуальное унижение страшнее смерти, потому приказал одеть арестованных в прозрачное женское белье. Молодые иракцы с поникшими головами, тупо уставившись в пол, сидели на нарах.
При виде вошедшего Лайна Грейнер во все горло заорал:
Вста–а-ать!
Работавший по контракту с администрацией США в Ираке местный переводчик Адель сказал это по- арабски.
Заключенные вяло поднялись.
С ледяной вежливостью Лайн спросил:
Где находится руководитель вашей подпольной организации? Кто еще в нее
входит? Нам нужны имена и адреса.
Местный толмач перевел.
Один из молодых людей поднял голову и, с нескрываемой ненавистью глядя на Лайна, что‑то коротко ответил.
Адель немедленно сделал перевод:
Он говорит, что никакой организации нет. А автомат и гранату они случайно
нашли.
Наш патруль задержал их недалеко от места, где были найдены два убитых
американских солдата. Им это известно? Кто этих солдат убил? — Лайн не повышал голос.
Другой молодой арестованный что‑то невнятно буркнул, что в переводе Аделя прозвучало:
Они никого не убивали…
Лайн выразительно посмотрел на Грейнера.
Действуйте, капрал, по известной вам инструкции, — сказал он и добавил: — Я
скоро вернусь.
Он поспешил в одиночную камеру, где находился ученый–химик. Бедняге досталось по полной программе.
Аль–Измирли сидел на стуле обнаженный, с руками, связанными за спиной, и опутанный проводами.
Его пытали электрическим током, пропуская заряд через половые органы. Ученый стонал, подвывая, словно раненный волк. Видно, кричать у него уже не осталось сил.
Скажите, профессор, где хранятся вещества зарина, фосгена, горчичного газа?
— деловито, как будто бы на обычной бизнес–встрече, поинтересовался Лайн.
Все эти запасы по указанию комиссии ООН давно уничтожены, — пролепетал
аль–Измирли.
Вы, оказывается, неисправимый лжец, профессор, — раздраженно бросил Лайн
и, обращаясь к своим подручным, распорядился: — Продолжайте, ребята, вы знаете, что дальше делать.
Так точно, сэр! — радостно отозвался старший сержант Фредерик.
Лайн вернулся в камеру, где допрашивали подозреваемых в терроризме.
Капрал Грейнер действовал строго по инструкции: молодые люди, уже даже без женских тонких и коротеньких трусиков, были построены в тесный кружок и мастурбировали, касаясь ягодиц впереди стоящего. Тот, кто пытался отстраниться или не усердствовал в этом постыдном публичном акте, немедленно получал удар дубинкой. Сабрина снимала на камеру широко улыбающуюся Линди на фоне происходящего.
Заметим, что один из несчастных достиг оргазма и капрал толкнул его изо всей силы. Араб с глухим стуком рухнул на бетонный пол. Пока он приходил в себя, Линди ловко надела на его шею собачий ошейник. Затем рывком поставила ошалевшего парня на четвереньки и так позировала перед объективом видеокамеры.
Грейнер одним увесистым тычком повалил на пол остальных арабов, и девицы принялись прыгать на их обнаженных телах. Раздались глухие стоны.
Лайн по натуре не был садистом. Он искренне считал себя борцом за свободу, так что зрелище, свидетелем которого он оказался, не доставило ему никакого удовольствия. Уходя, он вызвал Грейнера в коридор.
Не давай им передышки, допроси по одному кто‑то должен расколоться. Адреса
передай дежурному из военной полиции, — приказал Лайн.
Слушаюсь, сэр! — Грейнер преданно ел босса взглядом. — Уверен, что после
такой обработки они запоют, как утренние птички! — усмехнулся он.
Вечером Лайн подвел итоги дня. Трое из подозреваемых в терроризме сломались и назвали сообщников. Капрал не ошибся. Сходные результаты дали и другие допросы «с пристрастием». Ничего не удалось добиться от профессора–химика аль–Измирли. Он скончался, как было написано в медицинском заключении, «от острой сердечной недостаточности».
Офицер медицинской службы Нил Уоллин, принесший Лайну это заключение, неодобрительно сказал:
Я все понимаю, Роджер. У нас равные цели. Мы лечим, а вы калечите,
поскольку нам нужна информация. Но я вынужден призвать вас и ваших людей не преступать определенных границ. В противном случае я буду обязан, как медик, поставить в известность высшее командование о том, как вы обращаетесь с заключенными.
Возмущению Лайна не было предела — эти чертовы либералы проникли и в армию. Куда катится Америка? Но этот лысый унылый очкарик спокойно может написать куда угодно, а знает он много, ежедневно совершая медицинский обход большинства камер.