Иногда Марианна вскакивала и бежала посмотреть на картину. Ей нравилось, как я рисую, и в ее суждениях угадывался редкий ум. Она, как и я, нутром чувствовала эти удлиненные формы, эти яркие цвета. Вникала в поэзию моих полотен… Это был такой замечательный зритель! Как-то раз после сиесты я рисовал на пляже, стоя лицом к морю в к нескольким купальщикам. Марианна только что вышла из воды и загорала на огромном полосатом разноцветном полотенце. Дул легкий бриз, и от воды очень сильно пахло морской солью. Вдруг я услышал надтреснутый голос папаши Патрисио:
— Сеньор француз! Сеньор француз!
Никак он не мог запомнить мое имя. Я обернулся. Увидел, что он стоит возле террасы и машет каким-то белым квадратиком.
— Senior Frances! Senior Frances!
Я отложил палитру. Горло сдавила тревога. Прекрасная Марианна дремала под слепящим солнцем, от которого поблескивали камешки и кусочки ракушек.
— Почта!
До этого я ни от кого не получал писем. Наверное, это по поводу Марианны… Тяжело ступая, я двинулся к «Каса Патрисио». Как будто почувствовал угрозу, понял, что кто-то посягает на мое счастье.
Старик глядел на меня. С некоторых пор, когда он говорил со мной, на лице его появлялась какая-то злая усмешка. Видно, никак не мог взять в толк, отчего это мазила влюбился до потери сознания в девчонку, которую сам же и задавил.
— Correo!
— Grades[8].
Я вздохнул с облегчением. Письмо было из Парижа. Знакомый конверт — из Галереи. Я вскрыл его ногтем и стал читать.
Сначала, как только я понял, о чем речь, то очень обрадовался. Брютен, директор галереи Сен-Филип сообщал, что одному американскому меценату понравились мои картины, и через два месяца в Филадельфии собираются устроить мою выставку. Это означало, что я на пути к славе! Или, по крайней мере, что скоро разбогатею! Брютен просил меня срочно вернуться в Париж, чтобы ехать в Соединенные Штаты, потому что «молодой возраст и симпатичная рожица здорово помогут рекламе»…
Я повернулся к пляжу. Марианна стояла перед мольбертом. Она неподвижно глядела на картину, склонив чуть-чуть голову вправо.
Всю мою радость словно ветром сдуло. Что с ней станет? Нам придется расстаться. Через границу не пропустят человека с неустановленной личностью. Я вдруг понял, что очарование, в котором мы прожили эти дни, было лишь мечтой. Счастье наше оказалось иллюзорным, ненастоящим.
Так не могло продолжаться вечно. Марианне было просто необходимо занять в обществе какое-то место.
Я подошел к ней. Горячий песок обжигал голые ступни. Было больно, но приятно. Марианна смотрела на прилипшую к полотну бабочку с голубоватыми крыльями. Одно из них увязло в свежей краске, и бедняжка отчаянно дрыгала лапками, словно призывая на помощь.
Марианна осторожно взяла ее большим и указательным пальцем. А потом дернула, и оторванное крыло так и осталось на полотне. Она раскрыла ладонь и взглянула на искалеченную бабочку. Та закружилась у нее в руке, волоча за собой, как шпагу, оставшееся крыло.
От такой жестокости я даже растерялся.
— Зачем ты это сделала, Марианна?
Она вздрогнула. Видно, не заметила, как я подошел. На мгновение я увидел в ее глазах тот самый огонь, как на портрете, от которого мне становилось не по себе. А потом взгляд ее прояснился.
— Но ведь она же испачкала твой пейзаж, Даниель!
Я ничего не ответил. Письмо все еще было у меня в руке.
— Это… насчет меня? — спросила она.
— Нет. Предлагают ехать в Соединенные Штаты с выставкой…
— А ты не хочешь?
— Хочу, конечно… Но только вместе с тобой…
Она не сразу поняла. Подскочила от радости и бросилась мне на шею.
— Возьмешь меня с собой?
Я опустил голову.
— Нет?
В голосе прозвучала тревога.
— Без документов, Марианна, в Америку не пустят…
— Ах, да, конечно…
Она отстранилась. Красивое лицо стало таким грустным, что у меня защемило сердце.
— Понятно, — прошептала она.
И отвернулась. Легла на полотенце. Она лежала на животе, зарыв лицо в песок.
— Понятно, — опять пробормотала Марианна, на этот раз будто бы себе самой.
Я присел на песок рядом с ней.
— Не волнуйся, уж я установлю, кто ты, раз так надо.
Она не пошевелилась.
— Слышишь, Марианна? Теперь я начну действовать… Узнаю твою фамилию…
— Узнаешь, Даниель?
— Узнаю, узнаю… и очень быстро, ведь время не терпит… Я стал собирать вещи.
— Подожди меня здесь, к ужину вернусь…
— А куда ты поедешь?
— В Барселону!
— Можно, я с тобой?
— Нет, лучше я один, нужно еще подумать… С тобой ведь обо всем забываешь!
Она поцеловала меня. Сладкий как ягода, женский поцелуй. Я подумал, что больше не смогу жить без нее. Если не удастся раскрыть эту тайну, выяснить ее личность, что ж, откажусь от поездки в Штаты… Если ее не будут выпускать из Испании, поселюсь здесь! Я был готов на любые жертвы, лишь бы сохранить ее.
— Хорошо, Даниель. Буду ждать тебя.
Она легла обратно на раскаленный песок. И устроилась поудобнее, как для долгого ожидания.
8
Я думал всю дорогу от Кастельдефельса до Барселоны. Первым делом надо будет зайти к консулу, чтобы узнать, нет ли какого-нибудь способа увезти Марианну во Францию. Там легче установить ее личность. Во-первых, потому что она — француженка, и во-вторых, потому что средства для этого там намного совершеннее, чем те, которыми располагают испанские власти.
Однако консул огорчил меня еще больше, чем в первый приход. Доводы его были, конечно, разумны. Границу без документов пересечь нельзя. Разве что незаконным путем. Если бы я решился на это, Марианну могли бы арестовать и интернировать до тех пор, пока не будет установлена ее личность.
Я сказал ему, что можно было бы сделать официальный запрос испанскому правительству, изложив этот необычный случай. Поскольку Марианна явно была француженкой, я не видел причин, по которым ей могли бы отказать в праве вернуться на родину.
Важный чиновник отрицательно покачал головой. Можно, конечно, сделать запрос, но ответа придется ждать очень долго. Это рискованно. К тому же, нет никакого смысла привлекать к Марианне особое внимание, ведь положение у нее не из лучших… И наконец, что немаловажно, даже если предположить, что с испанцами будет все в порядке, придется уламывать и французов тоже, ведь на самом-то деле у нас не было никаких весомых доказательств того, что Марианна — француженка.
— Но все-таки, господин консул, нельзя же так и оставить эту женщину, не установив ее личности!
— Сообщите ее приметы во Францию! Может быть, она значится в списках пропавших без вести…
— Ладно, спасибо…
Недовольный, я ушел. Ну что, в конце концов, можно было ожидать от органов, которые принято называть «властями»? Случай с Марианной скорее напугал как французские, так и испанские власти. Приходилось самому искать выход из положения.
Я оставил машину в тени у тротуара и уселся на открытой террасе кафе. Мимо, подобно расплавленному асфальту, текла густая толпа. Припекало. Рубашка прилипла к телу.
Мне стало трудно дышать. Болело горло, наверное, поднялась температура… В кармане шуршало письмо от Брютена. Это оно в мгновение ока разрушило мое счастье. Заставило взглянуть в лицо суровой действительности.
Я заказал пива и закрыл глаза. Вообще-то исчезают люди нечасто. А еще реже их потом не находят. Не находятся люди только по двум причинам: либо они уже умерли, либо исчезли сознательно!
Потеряв память, Марианна оставила где-то в обществе пустое место, и это место можно было бы найти.
Я залпом проглотил пенистое пиво. От него пить захотелось еще больше. Заказал еще.
Казалось, вот-вот явится нужная мысль. В мозгу что-то вертелось, щелкало, как радиоприемник, когда ловишь какую-нибудь станцию.
У меня был хороший ориентир. Ее одежду покупали в Сен-Жермен-ан-Лэ. Если она одевалась в городке, находящемся так близко от Парижа, значит, по всему жила либо там, либо неподалеку. Я вспомнил, что Сен-Жермен входит в департамент Сена и Уаза и подумал, что наверняка паспорт для поездки в Испанию Марианне выдавали в префектуре Версаля.
Я встал и протянул официанту пять песет. С террасы я заметил возле кафе магазинчик, где продавались фотоаппараты. Раньше я никогда фотографией не интересовался, но теперь жизнь распорядилась иначе…
Выйдя из магазина, я заметил у газетного киоска слепого нищего. Он играл на скрипке, а в раскрытый футляр у его ног прохожие доброхоты бросали какую-то мелочь.
Это напомнило мне ночь, когда началась наша история. Я и раньше часто вспоминал о раздавленном на асфальте скрипичном футляре. Но до сих пор никаких ассоциаций между скрипкой и Марианной не возникало.
Да, сейчас я, как видно, ухватился за путеводную нить. Последние дни Марианна прожила в обстановке полного покоя. Ничто не тревожило ее ум, ни разу не пытался я извлечь ее прошлое из затуманенной памяти. Может быть, теперь пришло время поработать в этом направлении. Ведь истину, ту самую, которую я старался отыскать, Марианна носила в себе. Надо было вытащить ее на свет божий.
Я прошел мимо кафе и углубился в грязный переулок, который вел к кварталу с сомнительной репутацией. В «проклятом» квартале можно было найти все, что угодно: проституток, лекарей, делающих аборты, торговцев наркотиками, старьевщиков, бакалейщиков, продавцов, торгующих чучелами крокодилов.
Я почти сразу же нашел лавочку со струнными инструментами, и хозяин, почти не торгуясь, за тысячу песет уступил мне вполне приличную скрипку…
И вот наконец, нагруженный всей этой поклажей, я отправился брать приступом прошлое Марианны.
9
Пока меня не было, все эти несколько часов она так и не сходила с места… Я застал ее в той же позе, как и перед моим отъездом. Она лежала на боку, свернувшись калачиком, подложив под голову вытянутую руку. Пальцы Марианны утопали в песке, а кожа покраснела.
— Заработаешь солнечный удар! — крикнул я.
Она села. Во взгляде появилось какое-то недоверие.
— Это ты, — шепнула она. — Это ты, Даниель?
Голос ее прервался.
— Конечно, я, сама видишь, дорогая, это я… ты что, удивилась?
— Я боялась, что ты не вернешься!
— Ну что за глупости!
— Да-да, теперь, когда я на тебя смотрю, то понимаю, что это была глупость…
Я поцеловал ее в благодарность за этот испуг, свидетельствовавший о привязанности. Мне не хватало ее тела… Я крепко прижал ее к себе… Она была вся горячая… И рот так обжигающе горяч… Мной овладело безумное желание. Она была нужна мне сейчас же. Опасность, угрожавшая нашей любви, заставляла искать наиболее полного счастья…
— Идем!
Я потащил ее к «Каса Патрисио».
В этот час, между обедом и ужином, Техеро бездельничал на террасе, развалившись в кресле и закинув ноги на стол. Он читал любовный роман. На обложке виднелся какой-то гнусный зеленоватый рисунок…
Техеро взглянул на нас поверх книги, и в его потемневших зрачках я увидел отражение своего желания. Он сразу понял, что я собираюсь делать и для чего тащу Марианну в дом. Лицо его, с которого обычно не сходила улыбка, на этот раз осталось серьезным. В нем даже проглянула какая-то тоска.
В доме мистер Джин расхаживал по столовой со стаканом в руках. Наверное, опять предавался воспоминаниям о своих приключениях в тропиках… Он даже не заметил, как мы зашли в комнату.
* * *В моей каморке, конечно, тоже было душно, но все-таки попрохладнее, чем на пляже.
Марианна растянулась на постели.
— Хорошо здесь…
Я снял насквозь промокшую от пота рубашку.
И сел рядом с ней на красное покрывало… Она глубоко вздохнула. Я положил руку ей на грудь, и она взглянула на меня. Бесконечно глубокие глаза. В них, как в бокале шампанского, вспыхивали золотистые искорки.
Я хотел прошептать: «Я люблю тебя».
Но не смог. Словно стальная рука сдавила горло. Я слышал, как билось сердце, наполняя всю комнату глухим стуком.
Но она и так поняла.
— Я тоже люблю тебя… Ты никогда меня не бросишь, Даниель?
— Никогда!
— Обещаешь?
— Клянусь…
— И все-таки, ведь ты не можешь увезти меня отсюда?
— Если не смогу, то сам останусь…
— Но ведь тебе надо возвращаться во Францию?
— Поеду продлить визу, но даже если придется сменить гражданство, все равно останусь с тобой.
Я потянул за лямку купальника. Он был весь в песке, песок посыпался на покрывало. И светлые волосы тоже были засыпаны песком.
Я поцеловал ее. Губы Марианны стали солеными от морской воды. Вся ее кожа стала соленой. Купальник скользнул вниз. Грудь ее была твердой, как мрамор.
— Ты меня хочешь? — шепнула она.
— Только тебя, Марианна. Ты для меня — весь мир…
Я снова потянул за купальник. Он прилип к телу, и, чтобы высвободиться, ей пришлось изогнуться. Зеленый купальник напомнил мне кожу змеи, которую она сбрасывает во время линьки. Я провел рукой по изящному изгибу бедра. И медленно погладил плоский, упругий живот. Но вдруг от ужаса весь похолодел. Меня как будто холодной водой окатили. Я наклонился взглянуть на то, что было у меня под рукой. Шрам… Он сказал мне больше, чем любое медицинское заключение: такие шрамы остаются от операций при родах.
Я был просто поражен. До сих пор, когда я думал о людях, которые где-то ждали Марианну, мне представлялись родители, любовник… Я и не подозревал, что это может быть ребенок…
— Что с тобой? — выдохнула она.
Наверное, выглядел я не лучшим образом, потому что она даже привстала, опершись на локоть. Левый сосок коснулся моей щеки.
Я прикрыл глаза.
— Ничего, Марианна, я люблю тебя…
Я овладел ею в каком-то исступлении, как самоубийца, пытающийся избавиться от непереносимой боли.
10
От безумных объятий мы как будто потеряли сознание и, когда наконец пришли в себя, то увидели, что солнце уже ушло от маленького окошечка, и небо, как обычно в этих местах перед наступлением ночи, стало сиреневого цвета.
Она в изнеможении, без сил лежала на постели, длинные волосы прилипли к щекам, рука, как сломанная ветка, свесилась с кровати. А я чувствовал, что потерял всякую волю. Мною, обессиленным, опять овладел страх. Ведь именно страх я почувствовал прежде всего, обнаружив, что Марианна была матерью. Это был животный страх потерять ее. Если память вернется к ней, она вспомнит о своем ребенке. Материнский инстинкт возьмет свое, и я перестану для нее что-нибудь значить. Если мне удастся установить ее личность, муж заберет ее к себе… В общем, что бы я ни предпринял, исход окажется для меня роковым. Я сам ковал оружие, способное погубить меня.
— О чем ты думаешь, Даниель?
— Мне так хорошо, — соврал я, — что даже думать ни о чем не хочется…
— Но ведь люди всегда думают о чем-то или о ком-то.
— А о ком думаешь ты?
Вопрос прозвучал, как настоящий крик души. Она положила руку мне на грудь и чуть поскребла ногтями кожу.
— О нас, о нашей любви… Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал…
— А что?
— Глупость, конечно, но ты сначала обещай…
— Обещаю.
Она умолкла.
— Ну говори же!
— Даниель, если ты когда-нибудь захочешь меня бросить, сначала убей меня!
Мне стало не до смеха. Искренняя любовь всегда соседствует со смертью. Любовь ведь — это прежде всего жажда абсолюта, а что может быть абсолютнее, чем смерть?
— Обещаю…
— Спасибо. Понимаешь, ты для меня все. ВСЕ! Наверное, никогда еще мужчина так много не значил для женщины. Это как любовь собаки к хозяину.
— Не говори так.
— Но ведь это правда, Даниель! Ты только представь себе, что произошло!
Она стукнула себя по лбу.
— Как-то утром я проснулась… Я взрослая женщина. Я думаю, существую и в то же время я — ничто… То есть, существо без памяти, без семьи, без имени…
Я взглянул на шрам и буркнул:
— Замолчи!
— Но, Даниель, когда-то же надо об этом поговорить…
— Ну говори!
— Самое потрясающее, — сказала она, — это то, что я уже сложившийся человек, образованная… относительно, конечно, то есть я хочу сказать, что знаю то, что все знают… И в то же время я совершенно новая! Меня зовут мадемуазель Безымянная! Приехавшая Ниоткуда. А родилась я три недели назад на барселонской автостраде. Ты один мой создатель, мой отец, мать, брат, любовник…
— И ты об этом все время думаешь?
— А как же! Не лежать же мне просто камнем на пляже!
Она думала обо всем этом. Но все-таки и в мыслях называла себя мадемуазель Безымянной, а не мадам… Она и не подозревала, что у нее может быть ребенок.
— И еще одно я хочу тебе сказать, Даниель…
— Что?
— Я не хочу знать, кто я такая. Не хочу узнавать других людей, кроме тебя. Прошлое меня не волнует. Главное — это настоящее! Ну, и еще немного будущее.
Я прижал ее к себе. Подступившие рыдания перехватили горло.
— Спасибо, Марианна, за то, что ты здесь, и за то, что так меня любишь. Давай оставим в покое твое прошлое…
Мы помолчали. И оба думали об одном и том же: как быть с документами? Проклятые метрики, которые люди требуют друг от друга! Номера, этикетки… Их вешают себе на шею, чтобы определиться, примкнуть к какой-то группе…
— Послушай, Марианна, я, кажется, придумал!
— Ага.
— Сделаем тебе фальшивые документы… Можно же и так, а? У гангстеров они всегда фальшивые. Заплачу подороже, и готово!
— Ты думаешь?
— Да. Только здесь это, наверное, не получится. Ведь я не говорю по-испански. Меня могут одурачить. Вот слетаю в Париж и улажу там все.