— Какое это имеет отношение! Просто случился необъяснимый феномен…
— Во всяком случае, ты не ответил на мой вопрос: ведь это из-за меня нужно прятаться?
Я настолько растерялся, что чуть было все ей не рассказал. Сначала хотел выплеснуть правду ей в лицо, как ведро грязной воды. Но потом все же успокоился. Нет, нельзя так с ней поступить. Надо было обмануть Марианну во что бы то ни стало.
— Ладно, скажу тебе правду.
— Скажи!
— Когда я возвращался, случайно в окрестностях Джероны задавил человека. Одного старика… Он улицу переходил. Я подумал, что меня арестуют и…
Она покачала головой. Ну и положеньице! Я лопотал нечто нечленораздельное, чтобы избавить ее от правды, а она, убийца, важно и уверенно, с упорством, достойным старого полицейского служаки, задавала вопросы.
— За несчастный случай не могут арестовать. По крайней мере, надолго. Ты лжешь!
Скулы ее покраснели, а глаза уставились в одну точку. Пальцы все цеплялись за мой свитер, и я чувствовал, как ее ногти впиваются мне в грудь.
— Я хочу правды, Даниель. Если ты меня любишь, то все скажешь. Отвечай, что ты узнал обо мне?
— Что бы я мог узнать о тебе такого, чего нельзя говорить?
Возражение задело ее за живое. Руки, как плети, упали вниз, на юбку.
— Правда… Если только… Скажи, Даниель, я была замужем, да? Меня ищет муж?
— Нет.
— Я что-то сделала плохое… раньше?
Я больше не мог. Настоящий допрос с пристрастием.
— Да нет же! Как бы я мог об этом узнать?
— Я думала… Это видение… сегодня днем… Кровь… Как ты думаешь, может, я видела все это раньше и…
— Прекрати себя терзать, а то и впрямь станешь сумасшедшей, милая моя. Раз уж так хочешь, слушай: меня ищет французская полиция.
— А что ты наделал?
— Меня обвиняют в мошенничестве.
— Врешь, ты же честный человек! Никогда не смог бы причинить кому-то вред.
— Когда-то шутки ради я сделал копию с Матисса. А потом ко мне в мастерскую пришел один любитель живописи, заметил картину, и я ему сказал, что она подлинная. Он захотел ее купить. А мне как раз надоело все время подыхать от голода. Я ухватился за эту возможность. Он дал много денег, и я смог приехать в Испанию. А когда ездил во Францию, там прочитал в газетах, что меня разыскивают за подлог и мошенничество. И сразу вернулся сюда. Понимаешь, не для того, чтобы сбежать от правосудия, а только из-за тебя, боясь тебя потерять!
Я глядел на нее. Не знал, поверит ли она на этот раз, но на всякий случай выложился весь, говорил так проникновенно, что даже сам разволновался. Признание в нечестности влекло за собой комплекс вины. Она поверила. Лицо ее стало напряженным, строгим.
— Ты сделал это?
— Да, но…
— Ты, художник, воспользовался своим талантом, чтобы вымогать деньги!
— Послушай, Марианна!
— Вор!
Даже если бы в меня ударила молния, и я не был бы так оглушен. Она! Она оскорбляла меня, обливала презрением!
— Марианна!
— Обманщик!
— Послушай!
— Три раза подряд соврал. Конечно, я не поверила… Господи Боже мой!
Марианна кинулась на каменистую дорогу. Она всхлипывала, а у меня не было сил ее утешить. Теперь обелить меня в ее глазах могла только правда, правда о ней самой. И как раз эту-то правду я не имел права говорить!
Я решил дождаться, пока она сама успокоится. И в конце концов Марианна пришла в себя.
— Ну все, отревелась? — сухо спросил я.
Она кивнула.
— Тогда пошли…
Ох, как я разозлился на нее и на себя самого! Схватил с земли сетку с фруктами и зашагал к дому. Она плелась рядом, руки безвольно болтались. В голове у меня словно ударами молотка отдавалось цоканье ее каблучков по дороге.
25
За ужином мы почти не ели и не разговаривали. Нам нечего было сказать друг другу. Солгав, я сам создал такую правду, которая оказалась для нее невыносима. Оставалось только ждать. Я мысленно ругал себя на все лады. Надо было бы придумать какое-нибудь другое объяснение. Вообще-то я и пробовал по-другому, но безуспешно.
Электричество на вилле, естественно, было испорчено. Молния ударила в провода, которые проходили через сад, и никто не позаботился их починить. В общем, дом этот и гроша ломаного не стоил, цена в десять тысяч песет и то была чрезмерной.
При свете спичек мы стали подниматься в спальню. Впотьмах разделись. Она свернулась калачиком спиной ко мне на дальнем конце кровати.
Я безумно хотел ее, но лезть не стал. Знал: она меня все равно оттолкнет, и нелегко будет смириться с непокорностью Марианны. Долго еще в темноте я с горечью думал о своем поражении. И за что только судьба на меня ополчилась? Затянула в смертельный омут и, сколько не вертись, засасывала все глубже и глубже.
Наконец я забылся в тяжелом сне. Мне было жарко… больно… Вокруг меня кружился, будто в водовороте, разложившийся труп Бридона.
Я понимал, что она вполне может убить меня во сне. Ведь во время приступа Марианна собой не владела. Но я не боялся смерти. Я был согласен. Принять смерть из ее рук и так было величайшим подарком.
* * *Я проснулся от сильной жары и увидел, что лежу как раз в солнечных лучах, падавших из окна.
Перебрался на середину кровати. Думал, вот сейчас почувствую кожей прикосновение Марианны, но наткнулся только на ее одеяло. Это оно лежало рядом, и напрасно я придвигался все ближе и ближе, кроме одеяла, рядом ничего не было.
Я открыл глаза. Она исчезла. Я вскочил с постели. Стул, на который она вечером кинула свои вещи, стоял пустой.
Я запрыгал по комнате, пытаясь влезть в штанину. И что-то бормотал так нечленораздельно и жалобно, что и сейчас никак не могу забыть свой голос в это утро.
Наконец мне удалось одеться. Я как раз собирался выйти, как вдруг увидел что-то на столе.
Марианна вытащила спички из коробка и сложила из них слово «Прощай».
Мои худшие опасения подтвердились! Ушла! Ушла, дурочка! Убежала, потому что считала меня мошенником, жуликом!
Я пытался сообразить, давно ли она ушла. На часах было восемь. А ведь я ничего не почувствовал, не услышал!
Я кинулся из дома. У самой земли стелился прозрачный туман. Повсюду, насколько хватало глаз, виднелась только голая хмурая земля со скелетиками растений.
Не сразу и сообразишь, куда бежать… Машины не было… О, Господи, какой ужас!
Я побежал посмотреть, не взяла ли она денег, но нет, все мои песеты так и лежали в бумажнике. Марианна ушла без гроша, куда глаза глядят… Убежала от меня.
Вместо того, чтобы пойти в деревню, я кинулся по направлению к городу, к пропыленному горизонту. Шел быстро, ссутулив спину в надежде отыскать на каменистой дороге следы Марианны.
Но их все не было… Я бросился бежать прямо перед собой, как безумный, выкрикивая ее имя. Отказывался поверить в то, что произошло! Нет, не могла она так вот и уйти! Не могла меня бросить! Ведь в любую минуту кто-нибудь из этих дураков в треуголках может ее забрать! Нет, надо было отыскать Марианну во что бы то ни стало! И побыстрей! Безжалостная охота за ней уже началась! С одной стороны вездесущая, рыщущая повсюду испанская полиция. А с другой я сам, которого, конечно, тоже разыскивали, я, ни слова не знавший по-испански, да и к тому же без всякого транспорта, если не считать мои бедные ноги!
— Марианна! Мариа-а-а-анна!
В ответ мне только громче жужжали мухи.
Часть пятая
26
Несколько часов подряд я все бежал и бежал. Останавливался только, если навстречу попадался какой-нибудь прохожий, — чтобы спросить, не видел ли он Марианну. Говорил я, конечно, на ломаном испанском, но желание отыскать Марианну было так сильно, что даже удавалось вполне прилично строить фразы на языке Сервантеса. И меня понимали…
Только ответ всегда был одним и тем же:
— No.
Нет Марианны… Наверное, не в ту сторону пошел… Я бежал обратно, мчался по тропинкам, чтобы срезать расстояние… Забегал в раскаленные от солнца деревушки… Хватал местных жителей за отвороты курток…
— Una senorita con cabellos dorados[10].
Нет, никогда они не видели девушки с золотыми волосами… Таких у них здесь было немного…
Крестьяне глядели на меня с тревогой, наверное, считая сумасшедшим.
Не знаю, сколько времени продолжалась эта бессмысленная гонка по угрюмой равнине. Мои веревочные сандалии вконец изорвались. Но, даже приволакивая одну ногу, я все тащился вперед.
Все кончено, думал я. Кончено навсегда. Мне ее уже не найти.
Медленно побрел я к вилле, чтобы забрать документы, деньги и краски. Пришлось потерять еще несколько часов, пока удалось отыскать обратную дорогу, ведь во время своих поисков я часто менял направление и в конце концов заблудился.
Когда я наконец увидел у горизонта серый, печальный дом в окружении пожелтевших пальм, то уже буквально падал от усталости…
Самыми тяжелыми оказались последние несколько метров. Ноги сделались, как свинцовые, отказывались повиноваться. Я уткнулся в полуразвалившуюся решетку ограды и прислонился к чахлому деревцу, чтобы хоть немного прийти в себя. И только чуть отдохнув, смог преодолеть последние метры, отделявшие меня от крыльца.
Я увидел ее еще с порога. Она сидела у стола в гостиной, скрестив перед собой руки. И молча смотрела на меня.
Это было последней каплей.
— Ну и дрянь же ты!
Медленно, как паралитик, я взгромоздился на стул напротив. Мы долго глядели друг на друга, и обида моя понемногу прошла, растаяла. Я был счастлив, что все-таки ее нашел. К горлу комком подступили рыдания.
— Как ты дрожишь! — вздохнула она.
— Я так бежал, так звал тебя… Почему ты вернулась?
— Потому что слишком люблю тебя, Даниель. Ничто не сможет нас разлучить.
— Тогда зачем ты ушла?
— Просто проснулась утром, увидела, как ты спишь… И подумала: а ведь он вор. Мне стало стыдно… Я подумала, что никогда больше не смогу жить рядом с тобой!
— Идиотка!
— Да, я знаю… Я тоже это поняла, пока шла. Наша любовь должна быть выше всего этого…
Она встала, обошла стол и встала возле меня на колени. Руки ее сомкнулись с моими. Я почувствовал под пальцами нежное, гладкое лицо.
— Я больше не сержусь, Даниель… Я тебя простила.
Я закрыл глаза и про себя потихоньку произнес:
«Я тоже!»
* * *Тот вечер, который мы провели в заброшенной вилле на краю света, показался мне самым необыкновенным в жизни. Найду ли я слова, чтобы передать безумие наших ласк, наши дикие крики, рыдания, а главное, жгучее желание телом и душой принадлежать друг другу навсегда.
Время от времени мы ненадолго забывались в тревожном сне, а потом снова кидались друг на друга, как будто хотели, слившись вместе, породить единое существо, которое возьмет верх над самой жизнью… Как будто этот союз мог освободить нас от забот и нависшей угрозы!
Наконец, уже на заре мы оба окончательно погрузились в сонное забытье.
Я уже Бог знает сколько времени не заводил часы и когда проснулся, понял, что они остановились еще с утра. Но по усилившейся жаре и по солнцу определил, что время близилось к полудню. Я был голоден, как волк, и спустился на кухню приготовить кофе с молоком. А когда принес наверх две чашки кофе и бутерброды, Марианна как раз открыла глаза. Вид у нее был какой-то потерянный, и я даже встревожился:
— Что-нибудь не так, любимая?
— Да нет, только вот ночью все время снились кошмары. Наверное, это из-за того, что вчера мы так поволновались.
Я поставил чашки с дымящимся кофе на стол рядом с надписью «Прощай». Ее со вчерашнего дня так никто и не трогал.
— А какие кошмары приснились тебе, Марианна?
Глаза ее закрылись. Длинные светлые волосы золотым дождем струились по обнаженным плечам. Я смотрел на загорелую крепкую, удивительно красивую грудь…
Но, мучимый тревогой, переспросил:
— Какие кошмары, а?
Что она ответит? Чем еще поразит меня?
— Я видела реку, а по ней плыла белая колыбелька. Там был мертвый ребенок… Он плыл по воде, а впереди показался большой водоворот… Туда его и засосало…
У меня вырвался какой-то идиотский смешок. Идиотский и в то же время такой жалобный-прежалобный.
— Да уж, ничего себе кошмар…
И протянул Марианне ее чашку кофе с молоком. Она машинально отпила глоток.
— Даниель…
— Что?
— А тебе не кажется… что раньше у меня уже был ребенок?
— Это что еще за новости?!
Я понимал, что память постепенно начнет возвращаться к вей. В ее мозгу совершалась подготовительная работа, возникали образы, и когда их будет уже достаточно, Марианна все вспомнит. Ее прошлая жизнь настигнет теперешнюю!
Такая перспектива пугала меня еще больше, чем вмешательство полиции.
— Но все-таки, — вздохнула она, — как-то ненормально, что мне снятся такие странные вещи!
— Во сне обычно все бывает странно, Марианна…
Глупо было привозить ее на эту заброшенную виллу. Атмосфера тут такая же, как и в сен-жерменском доме. Да, все дело в окружении. Здесь все, как там, и от этого разные вещи приходят на память.
Надо было срочно действовать, затормозить этот задний ход.
Приходилось призвать на помощь весь мой ум, любовь и волю.
— Послушай Марианна, смешно же каждый раз, как только увидишь глупый сон, подгонять под него свою жизнь! А если когда-нибудь тебе приснится женщина с бородой, то станешь говорить, что раньше носила бороду и выступала на ярмарках?
Она чуть улыбнулась шутке… Но не двигалась, не ела…
— Даниель, если бы у меня был ребенок, я бы о нем не забыла, правда?
— Ну конечно!
— Я бы нутром его чувствовала, да?
— Да-да, а как же…
Теперь вот у нее возродился материнский инстинкт. Сначала довела до смерти сына, а теперь начинает понимать, что такое ребенок.
— Даниель!
— Что, Марианна?
— Мне хочется, чтобы у нас был ребенок. А тебе?
В эту минуту мне показалось, что я снова открываю дверь на втором этаже в доме на улице Гро-Мюр.
Снова как будто запахло трупом, перед глазами поплыли тела двух мертвецов. Изрезанный, мертвый, окровавленный старик. Весь в сукровице мальчик.
Впервые я ужаснулся. Не из-за того, что она совершила, а осознав наконец все, что ее связывало с этими двумя убитыми. Я думал об этом голом старике, распростершемся на ее теле. О грязном, сгнившем маленьком человечке, родившемся от их мерзких объятий. У меня прямо мороз пробежал по коже. Я как будто коснулся самого дна человеческой низости.
Мы поели. Печально, но говорить было особенно не о чем.
Марианна отставила чашку.
— Что сегодня будем делать?
Вопрос застал меня врасплох. Тут, конечно, не было никаких развлечений… Вокруг нас пустыня: ни воды, ни игр, ни гуляний. Мы могли лишь бродить по серым пыльным дорогам, спотыкаясь о камни, глядя на беловатые листья экзотических растений с предательскими колючками.
— Будем рисовать…
— Мы будем?
— Да… Хочу снова написать твой портрет.
— А зачем?
— Потому что… потому что ты меня вдохновляешь, вот и все.
Теперь, когда я знал правду, очень хотелось начать портрет сначала. В первый раз, сам того не подозревая, я обозначил то, что, как мне казалось, было для нее нехарактерно. В глазах ее тогда сверкнуло безумие убийства, но я ведь совсем не это выражение хотел передать. Даже не могу вспомнить, когда и как на полотне появился тот светлый мазок, из-за которого потом возникло неприятное ощущение. А сейчас мне нужно было передать на картине ее первозданную чистоту, прекрасно зная, что она убийца и несет в себе зло.
— Ладно… Раз уж у тебя вдохновение…
Отличная это была идея, она позволяла вам убить время и при этом не очень скучать.
Я писал портрет несколько часов, но своей работой остался недоволен. Все равно появлялся жестокий взгляд, хотя я изо всех сил старался о нем забыть. Я не видел его, когда смотрел на Марианну, но на полотне он появлялся вновь и вновь. Какое-то нестираемое, постоянное, подавляющее все прочее выражение лица.
Когда мы прервались на минутку, Марианна подошла посмотреть, что получается.
— Почему тут у меня такой злой вид?
Я не ответил.
Снова вернулся к эскизу, цепляясь за точность черт лица. И потерял сходство. Начал получаться портрет какой-то неизвестной девушки. Приходилось смириться с тем, что если писать портрет Марианны, надо писать портрет убийцы, ничего не поделаешь…
Эта колдовская сила искусства так на меня подействовала, что я вообще бросил писать портрет. Хлеб у нас кончился. Я предложил Марианне сходить в деревню, но она отказалась. Сказала, что устала. Пришлось мне одному отправляться в дорогу. Но я даже радовался, что хоть на время избавлюсь от этого гнетущего дома, и в особенности от чар моей подруги. Странная у меня была к ней любовь! Несмотря ни на что, я чувствовал физическое влечение и еще, если так можно выразиться, какое-то графическое влечение к ней. Я любил ее плоть, ее великолепное тело, ее запах, ее глаза… Я любил ее тайну…
Я хотел спасти Марианну. Она ведь не виновата, что выросла на помойке со скрипкой вместо души!
В деревенской пивной я выпил несколько стаканов аперитива. Потом купил хлеба, фруктов и свиной колбасы.
И стал собираться обратно, но вдруг подумал, что, может быть, где-нибудь здесь продают французские газеты. Мне сказали, что за ними нужно ехать в Таррагону. А тут как раз хозяин пивной собрался туда на мотоцикле, изрыгающем клубы черного дыма с грохотом авиационного двигателя. Он обещал привезти мне газет.