Интересно, много ли в наши дни найдется людей, читавших «Алису»? — промелькнуло у него в голове.
Вообще-то нога беспокоила Советника не часто. Он остановился, чтобы унять пульсирующую боль.
— С вами все в порядке, сэр? — спросил Иеясу.
Свобода взглянул на гиганта и улыбнулся. Остальные шестеро его телохранителей — безмозглые ничтожества, эффективные и безликие орудия убийства. Иеясу обходился без оружия; он был каратистом и мог запросто пробить вам грудную клетку и вывернуть легкие наизнанку, если вы чем-то не угодили Свободе.
— Все путем, — ответил Советник по психологии. — Только не спрашивай меня, каким путем: какой-нибудь да отыщется.
Иеясу подставил локоть, и хозяин оперся на руку японца. Контраст был комичный. Советник, ростом не больше полутора метров, с лысым куполообразным черепом и кривым, словно турецкий ятаган, носом, был одет в кричащий огненно-красный плащ, переливающийся мундир с высоким воротом и темно-синие брюки клеш, сшитые по последней моде. Окинавец же был весь в сером, черная грива его свисала до плеч, а кисти рук были деформированы из-за бесчисленных разбитых ими кирпичей и толстых досок.
Свобода нашарил желтыми от никотина пальцами сигарету. Он стоял на посадочной террасе, на головокружительной высоте. Внизу не было ничего похожего на парковый ансамбль, обычный для резиденций Советников: башню своего департамента Свобода вознес над тем самым городом, что его породил. Город простирался под ногами во все стороны, насколько глаз мог пробиться сквозь висящую в воздухе копоть. Лишь на восточной окраине, за плавучими доками, ртутью поблескивал Атлантический океан.
Над планетой сгущались сумерки. Шпили башен вспарывали черными остриями красные остатки заката. На стенах и улицах Верхнего уровня начали загораться огни. А под ним черной бездной зиял Нижний уровень, приглушенно ворча не умолкающими ни на миг автострадами, генераторами, фабриками, вспыхивая кое-где искорками пробудившихся к жизни окон, или фар велокаров, или фонарей, с которыми пробирались по улицам вооруженные дубинками прохожие, сбившиеся в стайки из страха перед Братством.
Свобода выпустил дым из ноздрей, провожая глазами аэрокар, доставивший его сюда из океанского дома. На густой синеве небес белой точкой сияла Венера. Свобода, вздохнув, показал на нее рукой:
— А знаешь, я почти рад, что колонию там прикрыли. Не потому, что она себя не окупала, хотя, видит Бог, если он есть, мы не можем себе позволить разбазаривать ресурсы. Но я рад по другой причине.
— Какая другой причина? — Иеясу почувствовал, что Советнику хочется поговорить. Недаром они уже долгие годы были неразлучны.
— Теперь появилось хоть одно местечко, куда можно удрать от человечества.
— Воздух Венеры нехорош, сэр. Вы можете удрать к звезды и ходить там без скафандра.
— Девять лет в анабиозе до ближайшей звезды! Для отпуска это немножко слишком.
— Да, сэр.
— А потом окажется, что планеты-там не лучше Венеры… Или они похожи на Землю, но не совсем похожи, и у людей разбиваются сердца. Ладно, пошли поиграем в важных персон.
Свобода покрепче оперся на руку японца, быстрым шагом пересек террасу, прошел под арками портала и спустился в длинный коридор со светящимися стенами. Телохранители веером прикрыли его спереди и сзади, зорко глядя по сторонам. Иеясу остался рядом. Впрочем, Свобода не боялся покушения. Ночная смена в здании работала, поскольку департамент психологии считался самой главной вотчиной в структуре Федерального правительства, но на этом этаже мелкой сошке в такой час быть не положено.
В конце коридора находился зал телесовещаний. Свобода доковылял до мягкого кресла, Иеясу помог ему усесться и придвинул поближе пульт. Рядом с большинством людей, глядевших с экранов, стояли референты. Свобода был один, если не считать телохранителей. Он всегда работал один.
Премьер Селим кивнул в знак приветствия. На экране за его спиной виднелось открытое окно и пальмы.
— Ну наконец-то, Советник, — сказал Премьер. — Мы уже начали волноваться.
— Извините за опоздание, — отозвался Свобода. — Как вы знаете, я никогда не занимаюсь делами дома, поэтому пришлось идти на совещание сюда. Кессон у меня под домом потек, гиростабилизаторы не выдержали, и я, не успев сообразить, в чем дело, сверил часы по замученному морской болезнью осьминогу. Он отставал на десять минут.
Шеф безопасности Чандра моргнул, возмущенно открыл заросший бородою рот, потом кивнул:
— А-а, вы шутите. Я понял. Ха.
В Индии, где он сидел, восходило солнце, но правители Земли привыкли вставать в неурочный час.
— Давайте начнем, — сказал Селим. — Опустим формальности. Но прежде чем мы приступим к основному вопросу, может, у кого-нибудь есть еще что-то неотложное?
— Э-э… — робко проговорил Ратьен, нынешний Советник по астронавтике. Он был поздним сынком Премьера; папенька пристроил его на эту должность, и никто до сих пор не дал себе труда спихнуть его оттуда. — Э-э… господа, я должен еще раз поднять вопрос о ремонтных фондах для… Я хочу сказать: у нас есть несколько космических кораблей в превосходном состоянии, которые требуют лишь пары миллионов вложений на ремонт, чтобы… э-э… вновь достигнуть звезд. И еще об Академии астронавтики. Количество новобранцев там такое же низкое, как и качество. То есть я думал, если бы мы — в особенности мистер Свобода, это по его ведомству — организовали усиленную рекламную кампанию, дабы завоевать сердца младших сыновей Блюстителей или граждан с профессиональным статусом, убедить их в важности задачи… вернуть профессии присущий ей некогда… э-э… блеск…
— Прошу вас, — прервал его Селим. — В другой раз.
— Я мог бы кое-что сказать по этому поводу, — заметил Свобода.
— Что?! — Новиков из департамента полезных ископаемых изумленно воззрился на Свободу. — Вы собрали нас всех на экстренное совещание! И теперь хотите, чтобы мы теряли время на обсуждение несущественных вопросов?
— «Нет ничего несущественного», — пробормотал Свобода.
— Что? — не понял Чандра.
— Я просто цитирую Анкера, философского отца конституционализма, — пояснил Свобода. — Порой не вредно попытаться понять те вещи, которые собираешься запретить. По себе знаю — это дает поразительные результаты.
Чандра покраснел от досады.
— Но я не хочу… — начал он и раздумал продолжать.
Селим пребывал в замешательстве.
Ратьен простодушно проговорил:
— Вы собирались высказаться по поводу моего вопроса, мистер Свобода.
— Верно. — Маленький человечек закурил очередную сигарету и глубоко затянулся. Голубые глаза его, удивительно яркие и живые на высохшем как у мумии лице, перебегали с экрана на экран. — Советник Новиков мог бы привести вам убедительную причину упадка астронавтики, а именно: с каждым днем у нас все больше людей и все меньше ресурсов. Мы не можем позволить себе межзвездные экспедиции, как не можем себе позволить представительное правительство. Остатки обоих сокращаются с такой скоростью, с какой только позволяет ваше противоборство с конституционалистами. Хотя, насколько я знаю, не так быстро, как некоторым из вас, господа, хотелось бы. Однако слишком усердное подталкивание правительством социальных преобразований спровоцировало двадцать лет назад Северо-Американское восстание. — Свобода усмехнулся: — А потому мы должны усвоить уроки истории и не доводить департамент астронавтики до бунта. Легче позволить нескольким кораблям полетать еще пару десятков лет, чем штурмовать баррикады из стеллажей, где засядут доведенные до отчаяния бюрократы, размахивая кровавыми флагами в трех экземплярах. Но и вы, мистер Ратьен, не должны ожидать от нас расширения или даже сохранения вашего флота в нынешних размерах.
— Мистер Свобода! — выдохнул Ратьен.
Селим прочистил горло.
— Все мы знаем, что у Советника по психологии своеобразное чувство юмора, — сказал он скучным голосом. — Однако, поскольку он упомянул конституционалистов, я надеюсь, что мистер Свобода собирается перейти к основному вопросу.
Дюжина лиц повернулась к Свободе и уставилась парой дюжин глаз. Он скрыл свой собственный взгляд за вуалью сигаретного дыма и сказал:
— Хорошо. Искушать терпение Советников — опасная забава; лучше я начну искушать хорошеньких горожаночек: подцеплю несколько штук на улице и устрою им сеанс специнструктажа. — На сей раз сердито набычился Ларкин, Советник по пелагокультуре. — Возможно, мне следует ввести в курс дела тех из вас, кто с ним еще не знаком. Я представил новый отчет о конституционалистах Премьеру Селиму, мистеру Чандре и коменданту Северной Америки. Мнения оказались настолько противоречивыми, что пришлось созвать для обсуждения весь Совет Блюстителей.
Свобода кивнул Селиму. Грубое сморщенное лицо Премьера изумленно вытянулось. Можно подумать, Свобода милостиво дает ему разрешение продолжать! Премьер фыркнул, поглядел на лист бумаги у себя на столе и сказал:
— Загвоздка в том, что конституционалисты не политическая группировка. Иначе мы прихлопнули бы их хоть завтра. Но они даже не организованы формально и между ними нет полного единодушия. Их объединяет только философия.
— Плохо, — пробормотал Свобода. — Философия рационализирует эмоции. Вся их философия не что иное, как типичный фрейдистский сдвиг.
— Это что еще за штука? — поинтересовался Новиков.
— Кому же и знать, как не вам, — вкрадчиво отозвался Свобода. — У вас в сей области богатый опыт. Но перейдем к делу. Официально «конституционализм» означает всего лишь систему взглядов, утверждающую, что строение, или конституция, реальной Вселенной является основой для мышления. Антимистицизм, если угодно. Но я вырос здесь, в Северной Америке, где половина населения еще говорит по-английски, и, уверяю вас, в английском языке слово «конституция» нагружено вполне определенным смыслом. Северо-Американский мятеж вспыхнул из-за того, что Федеральное правительство постоянно и вопиюще нарушало — заметьте, не дух бедной латаной-перелатаной Конституции, это бунтовщики и сами умеют, — а букву ее.
— Все, что вы говорите, для меня не новость, — сказал Чандра. — Не думайте, что я не следил за вашими так называемыми философами. Многие из них участвовали в мятеже, или их отцы участвовали. Но они не опасны. Они могут ворчать себе под нос, однако в основном это люди преуспевающие. Им нет смысла затевать еще один бесплодный мятеж. — Чандра пожал плечами. — А потом, большинство из них достаточно умны, чтобы понимать, что Билль о правах, или как его там называют, просто не имеет смысла на континенте с полумиллиардным населением, восемьдесят процентов которого безграмотно.
— Кстати, кто они такие, эти конституционалисты? — спросил Дайлоло из департамента сельского хозяйства.
— В основном североамериканцы, — сказал Свобода. — Я имею в виду — коренные, а не новоприбывшие восточные иммигранты. Но их учение распространяется среди образованных граждан всех рас, по всему земному шару. Проведи вы тотальный опрос, вы бы обнаружили, что четверть грамотного населения — а среди ученых и технарей больше четверти — в основном согласны с этой философской доктриной. Правда, далеко не все они считают себя конституционалистами.
— Иначе говоря, — сказал Чандра, — перед нами не просто еще одна религия. Низы ее не поддерживают. Блюстители, за некоторым исключением, — он бросил на Свободу многозначительный взгляд, — тоже, равно как и граждане Верхнего уровня. Все это мне известно и без вас. Я проводил расследование. И установил, что конституционализм в основном исповедуют обеспеченные, но не богатые люди, зарабатывающие на жизнь упорным трудом: трезвомыслящие, добропорядочные, поднявшиеся на одну маленькую социальную ступеньку выше своих отцов и лелеющие надежду, что их сыновья сделают еще шажок наверх. Такие люди не бывают революционерами.
— И тем не менее, — сказал Свобода, — конституционализм набирает все большую силу, не сравнимую с малочисленностью его формальных приверженцев.
— Как это? — не понял Ларкин.
— Вы ведь не трогаете дочерей своих инженеров, правда? — спросил Свобода.
— При чем тут… Объяснитесь, пока я не впаял вам иск за клевету!
Свобода ухмыльнулся. Ларкина он мог сделать одной левой в любой момент.
— У Блюстителей есть власть, — сказал он, — а у остатков среднего класса Земли есть влияние. Чувствуете разницу? Низы не пытаются подражать Блюстителям, они нас даже толком не слушают. Слишком велика между нами пропасть. Их естественные лидеры — граждане из низших слоев среднего класса, которые, в свою очередь, ориентируются на средние и высшие слои своего класса. Мы, Блюстители, можем, к примеру, издать декрет об ирригации Марокко и согнать туда на рытье каналов и верную погибель миллионы заключенных — но только в том случае, если инженер из высшего слоя среднего класса убедит нас в осуществимости проекта. Не исключено, что он сам же его и предложит!
Опасность конституционализма в том, что с его помощью средний класс способен осознать свое потенциальное могущество и потребовать соответствующих голосов в правительстве. Нам это грозит всего лишь летальным исходом, не более.
Воцарилась тишина. Свобода докурил сигарету и принялся за следующую. Воздух со свистом вырывался из горла. Все биомедики мира не могли справиться с тем количеством яда, каким он накачивал свои легкие и бронхи. А что еще у меня в жизни осталось? — мрачно подумал он.
— Господа, речь не идет о непосредственной опасности для нас лично, — заговорил Селим. — Тем не менее Советник по психологии убедил меня, что, если нам небезразлично благополучие наших детей и внуков, мы должны отнестись к этому вопросу со всей серьезностью.
— Но вы же не собираетесь арестовать конституционалистов всех скопом? — всполошился Ларкин. — Как можно, господа! Да все мои технари на ключевых постах, насколько мне известно… То есть, я хочу сказать, это будет катастрофой для всех океанских городов Земли!
— Вот видите? — улыбнулся Свобода. И покачал головой: — Нет, не бойтесь. Помимо практических трудностей повальные аресты могут спровоцировать новые заговоры против Федерации. Я не такой дурак, друзья мои. Я предлагаю подточить корни конституционалистского движения, а не сражаться с ним в открытую.
— Но, послушайте, — вмешался Чандра, — если речь идет о простой пропагандистской кампании против чьих-то верований, вам не следовало собирать весь Совет Блюстителей, чтобы…
— Речь идет не только о пропаганде. Я хочу закрыть школы конституционалистов. Бог с ними, со взрослыми. Пусть думают, как нравится. Мы должны заботиться о подрастающем поколении.
— Надеюсь, вы не собираетесь пустить их щенков в наши школы? — возмутился Дайлоло.
— Уверяю вас, блох у них нет, — сказал Свобода. — Единственное, чем они могут заразить, так это некоторой оригинальностью. Но я не столь радикален. Хотя мое предложение достаточно радикально для того, чтобы нуждаться в одобрении всего Совета. Я хочу возродить старую систему бесплатного всеобщего образования.
После того как стих изумленный ропот — а стих он потому, что Свобода не обращал на него внимания, — Советник по психологии продолжил:
— В измененном виде, конечно же. Я не намерен загонять за парты безнадежные 75 процентов населения. Пускай живут и радуются по-своему. Нам ничего не стоит придумать условия приема, способные оградить школы от наплыва нежелательных элементов. Главное, чего я хочу, — это издать декрет о том, что среднее образование отныне будет финансироваться правительством, а потому обязано соответствовать официальным требованиям. Что означает — моим требованиям. Ремесленные училища, академии, монастыри и прочие полезные или безвредные учебные заведения я не трону. Но школы, проповедующие конституционалистские принципы, скатятся на плачевно низкий уровень. Я выгоню оттуда всех учителей и поставлю на их место преданных, но туповатых госслужащих.
— Поднимется шум, — предупредил Дайлоло.
— Да. Но не очень громкий. Конечно, родители будут против. Но что они смогут нам предъявить? Государство в приступе великодушия решило снять бремя платы за учебу с усталых родительских плеч (откуда оно возьмет деньги — это уже другой вопрос) и позаботиться о том, чтобы детей должным образом учили и адаптировали к общественной жизни. Если родителям непременно захочется внушить детворе свои нелепые идейки — на здоровье, пусть проповедуют по вечерам и выходным.
— Ха! — обрадовался Чандра. — Много они так напроповедуют!
— Вот именно, — согласился Свобода. — Философию нужно впитывать день за днем. Ее не усвоишь за час вечерней лекции из уст усталого папаши, особенно если тебе не терпится пойти погонять мяч. Одноклассники-неконституционалисты начнут высмеивать твои странности, а родителям вряд ли удастся добиться народной поддержки. По таким поводам революции не начинаются. Мы почти буквально убьем конституционализм в колыбели.
— Вы еще не убедили нас, что нам вообще имеет смысл пачкаться с этим убийством, — сказал Новиков.
— Я знаю, в чем причина, — мстительно проговорил Ларкин. — Сын мистера Свободы — конституционалист, вот вам и причина. Десять лет назад Советник порвал с ним отношения, и с тех пор они даже не разговаривают.
Глаза у Свободы побелели. Он вперил их в Ларкина и застыл. Ларкин заерзал, нервно теребя в руках карандаш, посмотрел в сторону, посмотрел назад и утер с лица испарину.