Свобода соскользнул по веревке с такой скоростью, что ободрал себе ладони.
Прогремело два выстрела. Когда Свобода подбежал, меч-птица уже была мертва. Коффин отшвырнул пистолет и фонарик.
— Дэнни! — прорыдал он. — Дэнни, сынок!
И они упали друг другу в объятия.
Глава 9
Солнечный свет проник сквозь белоснежные шторы, отразился от кувшина с водой и волнами заиграл на противоположной стенке. Вслед за ним в спальню прорвался прохладный ветерок. Лужайка за окном была еще зеленой, но кустарник уже заалел, мерцая золотыми нитями, а Геркулесовы горы смутно голубели в тумане, почти как бабьим летом на Земле.
Джудит открыла дверь Терону Вулфу. Свобода положил книгу на одеяло.
— Ну, — сказал мэр, — как ты сегодня?
— Прекрасно, — проворчал Свобода. — Не понимаю, какого черта я должен здесь валяться! У меня дел по горло.
— Врач велел соблюдать постельный режим до завтра, — строго напомнила Джудит. — Истощение — это тебе не шуточки.
— Может, я хоть немного утешу тебя, если скажу, что Джошуа приказано лежать на целый день дольше и злится он еще сильнее? — промолвил Вулф, опуская свой широкий зад на стул и вытаскивая из кармана рубашки сигару.
— Как Дэнни? — спросил Свобода.
— Он совсем поправился и наслаждается жизнью, — ответила Джудит. — Тереза держит меня в курсе. Простите, мэр, но мне пора заняться делом. Мы твердо решили справить свадьбу послезавтра, как только Джош сможет прийти.
Дверь за Джудит закрылась. Вулф выудил из-под куртки плоскую бутылку.
— «Настойка лесная», — хриплым шепотом поведал он Свободе. — Лучший из моих сортов.
Ян принял подношение, не выказав особой благодарности.
— Надеюсь, ты пришел, чтобы дать мне кое-какие объяснения?
— Гм! Изволь, если желаешь. Хотя я не понимаю, что тут объяснять. Вы с Джошем спасли мальчика, вы оба герои. Пусть это и не мое дело, но мне кажется, что Джош решил для себя за время путешествия некоторые личные проблемы. Никогда прежде я не видал его таким откровенно счастливым. — Вулф подпалил кончик сигары и, картинно выпустив дым, добавил: — Тебя, наверное, интересует, что говорят врачи о Дэнни?
— Что? — Свобода сел, выпрямив спину. — Ты же сказал — с ним все в порядке.
— Да, да. Но его тщательно обследовали, и выяснилось, что у Дэнни фантастическая переносимость высокого атмосферного давления. Речь не идет о сверхчеловеческих мутациях и прочей ерунде. Просто его выносливость находится на грани человеческих возможностей. И он вполне мог бы жить на уровне моря, если бы захотел. Сдается мне, — задумчиво продолжал Вулф, — именно поэтому он так любил мечтать о подоблачных землях. Спуск никогда не ассоциировался у него с дискомфортом, даже с таким подсознательным ощущением, какое возникает у тебя или у меня, когда мы спускаемся с какого-нибудь пригорка прямо здесь, на плато. Дэнни, очевидно, замечал, что большинству ребят становится плохо, если они забредают слишком низко по северному склону плоскогорья. А поскольку они сделали из него изгоя, он уносился мыслями туда, где никто не мог его достать.
Свобода глотнул из бутылки и передал ее Вулфу.
— Хотелось бы как-то прекратить ребячьи издевки над Дэнни. Он мальчик умный и отважный, он такого не заслуживает.
— Это уже не проблема, — ответил Вулф. — Тереза говорит, после того как Дэнни сыграл роль Робинзона Крузо и выжил там, где выжить считалось невозможно, однокашники буквально смотрят ему в рот и ловят каждое слово. Больше того: я намерен довести до всеобщего сведения, насколько важен для нас Дэнни. Он ведь теперь на Рустаме самый ценный человек. Будем надеяться, слава не вскружит ему голову.
— То есть?
— Подумай сам, дружище. Дэнни — первый настоящий рустамец. Когда он подрастет, то сможет идти куда захочет и делать что пожелает на всей этой чертовой планете. Его потомки превзойдут числом всех прочих, ибо они будут гораздо лучше приспособлены к окружающей среде. Я надеюсь, что среди экзбгенов найдутся ему подобные, ведь доноров спермы и яйцеклеток подбирали с учетом местных условий. Но даже если второго такого не будет, Дэнни станет родоначальником. И задолго до того как Верхняя Америка начнет задыхаться от перенаселения, первопроходцы отправятся обживать нижние земли. Они сохранят дух свободы живым на благо всех поселенцев.
Свобода медленно кивнул:
— Мне самому следовало догадаться, просто было не до того.
Вулф похлопал его по руке:
— И ты, Ян, спас для нас сие бесценное сокровище. Ты не только спас человеческую жизнь, что само по себе достойно всяческих похвал, — ты оказал нашему будущему такую неоценимую услугу, которая сделает тебя предметом восхищения всей планеты.
Выбирай себе приз по вкусу, дружок! Хочешь быть следующим мэром? Хочешь, чтобы сотня опытных рабочих вырыла для тебя новую шахту? Тебе стоит только сказать. Ну, ты и теперь не рад, что я заставил тебя пойти на поиски?
Свобода отдернул руку. Ярость затуманила ему глаза.
— Лучше не вспоминай об этом, — сказал он.
— Почему, Ян? — Вулф удивленно приподнял брови. — Разве ты не рад?
— Я рад, что мальчика удалось спасти. Я даже рад, что сам пошел за ним: будет о чем вспомнить. Но мне не нужна твоя дурацкая популярность.
— Она твоя, Ян. Хочешь ты или не хочешь, но она твоя. — Вулф провел пальцем по носу. — Тут уж ничего не попишешь. Вся Верхняя Америка знает о твоем героизме. Джудит не рассказывала, как трезвонит у вас дома видеофон? Цветы и депутации хлынут потоком, стоит тебе только встать на ноги.
— Слушай! — завопил Свобода. — Я тебя знаю как облупленного, Терон! Ты чудесный, умный, отзывчивый, веселый и абсолютно свободный сукин сын. Ты понятия не имел о хромосомах Дэнни, когда шантажировал меня. Зато ты знал, что Джош и я — это две пары крайне ценных рук в наших стесненных экономических обстоятельствах. А Дэнни всего лишь маленький мальчик, и экзогенов у нас в запасе полно. Почему ты заставил меня идти за ним?
— Ну как тебе сказать? — Вулф погладил бородку. — Обыкновенный альтруизм. Человеческая порядочность. Я и сам пошел бы, не будь я таким старым и толстым.
Свобода нецензурно выругался.
— Черта с два ты пошел бы! У тебя на уме было что-то другое. О'кей, я готов признать, что лучше тебя никто не справился бы с управлением колонией. Нам не нужен симпатичный и гуманный лидер, нам нужен именно такой безжалостный сукин сын, как ты. Мы с Джошем были пешками в твоей игре. О'кей. Но я требую объяснить почему!
Вулф внимательно изучал пепел от своей сигары.
— Положим, ты имеешь на это право, — сказал он. — И я верю, что ты сохранишь мой секрет. Мне просто трудно сформулировать свои побуждения. Я их чувствую кожей, как острый и твердый клинок, но словами передать не могу.
Свобода откинулся на подушки.
— Я жду, — сказал он.
Вулф хихикнул, закинул ногу на ногу и выпустил целое облако дыма.
— Ну ладно. Как ты помнишь, соседи Джошуа помогали ему обыскивать плато, пока сами были в безопасности. Но спуститься в Расщелину отказались, хотя было ясно, что Дэнни направился именно туда. Отказались, ссылаясь на жатву. То есть их драгоценное зерно было для них важнее жизни мальчика.
— Но… — Свобода покраснел. — Но если бы ливни загубили урожай, колонии пришлось бы туго.
— Это дерьмовый аргумент, Ян. Подумаешь, туго! С голоду никто бы не помер. Просто затянули бы потуже пояса на один рустамский год, то бишь на восемь-девять земных месяцев. Неужели ты и впрямь согласился бы обречь мальчонку на смерть ради лишней тарелки на своем столе?
— Н-н-нет, конечно, если ты так ставишь вопрос. И никто бы не согласился. Я сам… Я хочу сказать, что надежда на успех была слишком мала по сравнению с опасностью.
— Ну и что же? Когда-то на Земле сотни человек считали за честь рискнуть своей шеей ради спасения одной жизни. За своим-то сыном ты пошел бы, верно? Небось не стал бы тогда подсчитывать и взвешивать шансы? А раз Дэнни не твоя плоть и кровь, так, значит, он не имеет права на помощь?
Зачем мы прилетели на Рустам? Чтобы прожить жизнь так, как хотим мы сами, чтобы власти не совали нос в наши дела. Прекрасно. Но мы зашли слишком далеко. Теперь, когда первоначальная борьба за выживание осталась в прошлом, каждая семья все больше погружается в собственные заботы, отгораживаясь от окружающих. Так дело не пойдет. Человек не может жить один. Мы должны помогать заблудшим, больным, слабым и бедным, иначе кто же поможет нам самим, когда удача отвернется от нас? Если мы не будем выручать друг друга добровольно, в конце концов неизбежно появится полиция и закон, которые заставят нас это делать. Общество не способно существовать без общественного служения.
Я хочу прервать эту опасную тенденцию на Рустаме. Чем больше поселенцев будут исполнять свой общественный долг по собственной воле, побуждаемые чувством ответственности, тем меньше нам понадобится правительственных институтов и обязательных к исполнению законов. И в то же время тогда мы не станем столь безразличны и ленивы, чтобы позволить кому-нибудь незаметно надеть нам на шею государственный хомут. Рустаму нужны традиции взаимовыручки. Нашими героями должны стать не те, кто больше всех приобрел, а те, кто больше отдал.
Я хочу прервать эту опасную тенденцию на Рустаме. Чем больше поселенцев будут исполнять свой общественный долг по собственной воле, побуждаемые чувством ответственности, тем меньше нам понадобится правительственных институтов и обязательных к исполнению законов. И в то же время тогда мы не станем столь безразличны и ленивы, чтобы позволить кому-нибудь незаметно надеть нам на шею государственный хомут. Рустаму нужны традиции взаимовыручки. Нашими героями должны стать не те, кто больше всех приобрел, а те, кто больше отдал.
Вулф, разгоряченный и раскрасневшийся, умолк.
— Прости, — сказал он наконец. — Я не собирался читать тебе проповедь. Вот видишь, до чего нам необходима развитая психодинамическая семиотика! Слова слишком неточны. Начинаешь с социологических рассуждений, а заканчиваешь непременно проповедью.
Свобода усмехнулся:
— Да ты просто несостоявшийся филантроп, Терон. Продолжай.
— А продолжать-то особенно нечего. Я ждал, когда подвернется подходящий случай. И вот ты положил начало. К счастью, твоя попытка увенчалась наглядным успехом, что увеличивает ценность урока вдвойне. Теперь-то я приложу все силы, чтобы ткнуть в него носом каждого колониста. Пусть наше общество устыдится самое себя. А я использую это настроение, дабы закрепить традицию. И, быть может, через несколько лет посеянные нами семена начнут давать всходы.
Вулф встал со стула.
— Хотя мне искренне жаль, Ян, что именно тебе пришлось стать козлом отпущения.
— Но я себя таковым не чувствую. — Свобода переменился в лице: — Если только… Господи, помилуй! Ты же не хочешь, чтобы я разыгрывал из себя какого-то дурацкого блистательного рыцаря!
— Боюсь, что хочу. Именно в этом и будет заключаться твое истинное служение обществу, Ян. Тяжкое бремя, конечно. — Вулф хихикнул. — Но ты не бойся. Что бы ни думал о тебе весь мир, не забывай: в глубине души ты обыкновенный распутник!
Они посмеялись, а потом Вулф попрощался и ушел. Ян не сразу взялся за свою книгу. Он еще долго лежал, глядя в окошко на горизонт, где снежные Геркулесовы вершины подпирали небо.
МОЙ КРАЙ, МОЙ МИЛЫЙ КРАЙ
На рассвете мальчуган стоял на краю своего мира. По ущелью, врубившемуся в край плато, стекали пенящиеся потоки облаков. Вершины облачных груд горели в первых солнечных лучах. Пел ветер — прохладный и удивительно свежий.
Птица-меч вырвалась из туманных глубин ущелья, чтобы лечь на крыло в стремительном вираже — величественное чудо с крыльями цвета стали. На мгновение мальчуган застыл без движения. Ужас сковал его. Затем он пронзительно вскрикнул и побежал.
В поисках убежища он забился в самую чащу и сидел там, пока не успокоилась сотрясавшая его тело дрожь и не высохли слезы. Мальчишки никому, а особенно тем, кто их любит, не говорят, что они напуганы до полусмерти.
— Иду на посадку! — сказал Джек О'Малли в радиофон и принялся разрабатывать процедуру сложного спуска.
В северо-восточной части континента это огромное плато, получившее название Верхняя Америка, не спускалось постепенно холмами и долинами, чтобы наконец достичь уровня моря, которое лежало в восьми километрах внизу. Здесь плато обрывалось вниз утесами и крутыми откосами, пока брызги океана не скрывали его с глаз. Только в одном месте и можно было преодолеть этот страшный обрыв — там, где гигантский разлом врубался в плато, образуя Расщелину. И ветры, которые гуляли там, были в высшей степени опасны и непредсказуемы.
Когда аэрокар косо пошел к поверхности планеты, О'Малли ясно увидел и береговой обрыв плато, и колоссальный рубец, рассекающий его. К вечеру вечно клубящиеся здесь облака стали опускаться. Горный обрыв, темный и влажный, громоздился над океаном, протянувшимся до линии горизонта. Яркая белизна облаков разнообразилась золотисто-огненными цветами заката и длинными полосами теней. Солнце Эридана стояло низко на востоке, чуть не задевая за острые пики Кентавровых гор. Иллюзия его большой величины могла бы поразить человека, еще помнящего Терру, ибо на самом деле его диск в диаметре составлял лишь около половины диаметра Сола. 1Д красноватый оттенок его менее раскаленной поверхности — звезда относилась к типу 0–5 — сейчас можно было наблюдать гораздо лучше, чем в полдень.
А дальше взор О'Малли мог наслаждаться видом обширного пространства от Кентавровых гор до Расщелины и от Геркулесовых гор до озера Олимп, где зелень степей, лесов и фермерских полей, лежащих между этими ориентирами, орошалась реками и ручьями, берущими начало у далеких снежных пиков. Там, где реки Быстрая и Тихая сливались, образуя Императорскую реку, он мог бы отыскать и пятнышко Анкертауна, но лучи солнца, отражаясь от воды, слепили глаза.
Вместо этого О'Малли полюбовался бесконечным разнообразием красок, от изумрудно-зеленого цвета фермерских полей до более мягкого голубовато-зеленого тона туземной растительности. Весна приходила как взрыв — как это обычно и происходило на Рустаме.
Ракш — главная из лун — находилась в своей половинной фазе и стояла в небе, которое уже приобрело оттенок царственного пурпура. Примерно на половине пути между самой дальней и самой близкой точками ее эксцентрической орбиты она казалась сходной по размерам с земной луной; только цвет ее был скорее медным, чем серебряным. На это чудесное зрелище О'Малли только скривился. Ракш сближалась с Рустамом, а значит, планете грозило увеличение приливо-отливных течений в плотном воздухе низменных районов, а это приведет к возникновению еще более грозных бурь ко времени равноденствия.
Автопилот предупреждающе пискнул, и О'Малли принужден был переключить внимание на управление аэрокаром. В самом лучшем случае управление можно было назвать сложным: в этой неустойчивой атмосфере, при силе тяжести на четверть выше, чем на Терре, сконструированная и построенная по земным меркам машина была не особенно надежна. О'Малли подумал: а наступит ли когда-нибудь день, когда эта колония начнет строить собственные летающие машины, в которых будут учтены достижения собственного опыта? Три тысячи людей, ютящихся в мире, который природа явно для них не предназначала, вряд ли могли в короткий срок создать у себя промышленное производство.
Снижаясь, он увидел, как ферма Джошуа Коффина постепенно вырастает четким черным силуэтом на фоне неба и кучевых облаков. Здания фермы были низки, но выглядели массивными, какими и должны были быть, чтобы выдержать здешние ураганы. Ни гимовых деревьев, ни перистых дубов здесь не вырубили, во-первых, потому, что они давали густую тень, а во-вторых, выполняли роль ветрозащитной полосы. Они тоже смотрелись как силуэты, кроме одного, на котором фосфоресцировало гнездо феникса-шалашника.
О'Малли приземлился, поставил аэрокар на тормоза и выпрыгнул из машины — крупный веснушчатый мужчина атлетического сложения, несмотря на то что время уже успело посеребрить его рыжую шевелюру и добавить жирка на талии. Он носил весьма щеголеватый комбинезон, заметно отличающийся от суровой простоты одежды Коффина. Хозяин фермы был уже здесь и, согласно законам гостеприимства, помогал укрепить ремень безопасности аэрокара на швартовочной тумбе. Это был высокий костлявый человек с грубыми и суровыми чертами лица, выдубленной солнцем кожей и серо-стальной щетиной на голове.
— Привет тебе, — сказал он, и мужчины крепко пожали друг другу руки. — Что такое приключилось, чего нельзя было бы обсудить по телефону?
— Мне нужна помощь, — ответил О'Малли. — Дело может оказаться то ли конфиденциальным, то ли нет. — Он тяжело перевел дух. — Господи, да когда же мы обзаведемся настоящими лазерами, а не этими дурацкими уоки-токи, которые могут прослушиваться любым соседом-сплетником!
— Не верю я, что в нашем хозяйстве есть секреты, которые надо охранять, — сказал несколько резко Коффин. Хоть он за последние годы и помягчел, но О'Малли сразу вспомнил, что его хозяин был и остается убежденным пуританином. Обстоятельства заставили этого космического капитана поселиться на Рустаме, и среди них немалое значение имело желание избавиться от перенаселенности, коррупции, нищеты, загрязнения среды и тирании на Земле. Он никогда не принимал участия в движении конституционалистов. Больше того, их рационалистическая, свободолюбивая философия, близкая к гедонизму, до сих пор, без сомнения, раздражала его суровую религиозность.
— О, я вовсе не это имел в виду, — торопливо поправился О'Малли. — Дело в том… Скажите, а нельзя ли нам где-нибудь уединиться на несколько минут?
Коффин долго вглядывался в лицо гостя сквозь сгущающиеся сумерки, прежде чем кивнуть головой в знак согласия. От взлетной полосы они пошли по гравийной дорожке между декоративными кустами. Звездочник уже зацветал и теперь наполнял воздух ароматом корицы, смешанным с чем-то еще — возможно, с запахом свежего сена, скошенного в прохладный день. О'Малли заметил, что Тереза Коффин наконец добилась своего: ее розы тоже зацвели. Сколько ж пришлось ей потрудиться над этим, отрывая редкие свободные минуты от забот по дому, от воспитания детей и от главного: необходимости заложить фундамент будущей жизни — менее суровой, чем теперешнее существование на Рустаме. Помимо знаний и изобретательности, чтобы заставить земные растения расти здесь, требовались еще упорство и терпение. Жизнь в своей основе была тут сходной с терранской, но это вовсе не означало, что экология или почва, созданная этой экологией, были идентичны.