Роксана — обширный континент, а лететь придется почти из самого его центра к южному побережью. Для Дэнни время тянулось мучительно медленно. Летели высоко — большей частью высоко: на высоте чуть ниже среднего уровня облачного слоя. Именно поэтому часто возникали турбулентные потоки, машина проваливалась в воздушные ямы, и они теряли из виду картину лежащей внизу суши. Но затем машина выходила из полосы дурной погоды, и снова перед ними возникали виды планеты — чистые и незамутненные. Такие можно было видеть только на Рустаме.
О'Малли сделал несколько попыток завязать со своим компаньоном обычный живой разговор. Дэнни пытался отвечать, но слова не шли с языка. Наконец беседа окончательно увяла. Кабину заполнял лишь рев ракетных двигателей, а иногда в нее врывался вой ветра или канонада грома, разносимые в плотной атмосфере планеты на огромные расстояния.
О'Малли попыхивал трубочкой, иногда насвистывал какой-то незатейливый мотивчик, но всегда оставался настороже, чтобы успеть перехватить в случае нужды управление у автопилота. Дэнни сжался на сиденье рядом с ним. Ну почему я не захватил с собой хотя бы какую-нибудь книжку! — повторял про себя мальчик одно и то же. Тогда бы мне не пришлось сидеть здесь и таращиться в иллюминатор на то, что лежит там — снаружи.
— Великолепно, как считаешь? — сказал О'Малли своему спутнику. А Дэнни еле удержался от того, чтобы не выкрикнуть ему прямо в лицо:
— Нет, это ужасно! Неужели вы не понимаете, как это отвратительно!
Небо над ними было перламутрово-серого цвета, и только на востоке пятнышко света говорило о том, что там скоро появится солнце. Внизу громоздились горы — необычайно высокие, особенно в непосредственной близости от мест, заселенных человеком. Их вершины терялись в небе. Потом горы резко снижались, превращаясь в дикий лабиринт утесов, ущелий, каньонов, огромных затопленных туманом долин, расселин, где сталью отсвечивали обнаженные лезвия рек, крутых обрывов, где черные горные породы прорезались белой проволокой водопадов. А впереди лежали предгорные холмы, за которыми еще западнее начинались прерии, тянущиеся до самого круглящегося горизонта. Там бушевали бури, крутилась белая кипень облаков, в которых полыхали и гасли молнии, там свирепствовали безжалостные ливни, гонимые сильными, но медленными штормами с низин. Краски отличались большим разнообразием — растительность покрывала все, кроме самых каменистых вершин. Но преобладали тона голубовато-зеленые, коричневатые, желтоватые, которые глазам Дэнни представлялись столь же мрачными, как и одноцветная пелена над их головами. Даже всплески крыльев миллионоголовых косяков птиц, трассы которых они пересекали, заставляли его думать только о том, как чужда ему вся эта жизнь, кипящая внизу.
Взгляд О'Малли снова остановился на мальчике.
— Жаль, что тебе все это не по душе, — пробормотал он. — Это ж твоя страна, верно? Ты приспособлен к ней так, как я никогда не смогу приспособиться.
— Не нравится, и все тут, — выдавил из себя Дэнни. — Не будем говорить об этом. Пожалуйста, сэр, не надо.
Если мы станем разговаривать, мне не удастся спрятать от него правду, я задрожу, начну заикаться, не смогу скрыть страх, который сейчас леденит мои ладони и подмышки, который течет у меня из носа; и все вырвется наружу, и он увидит, что я просто трус. О Господи, как я боюсь! Может, я даже расплачусь, и отец будет краснеть за меня. Отец, мой отец, который пошел за мной в тот низинный ужас и выхватил меня из рук смерти.
Этот страх беспочвен, уговаривал себя Дэнни. Он повторял себе это год за годом, когда сон, или телепередача, или чье-то нечаянное слово переносили его ночью в те же джунгли. Это было как клеймо, которое носишь всю жизнь. Нет, не жара, не влажность, не сумрак. И не голод и жажда (желудок все-таки заставил его есть какие-то фрукты, которые не походили на известные ему ядовитые). И не шорохи, не потрескивания, не стрекотание, не рев и завывания, даже не маниакальное хихиканье. Все это было спасением от оглушающей тишины. И не та зубастая тварь, которая гонялась за ним, и даже не… нет, даже не та гигантская хищная птица, чей разинутый клюв был нацелен на него. Страх заключался в самой бесконечности этих джунглей, через которые он плелся часами, складывавшимися в дни и ночи… особенно в ночи…
Иногда Дэнни казалось, что какая-то часть его так и не вернулась домой, что она навеки обречена скитаться где-то там, плача среди высоких древесных стволов.
Нет,Лты слишком впечатлителен, бранил его разум еще до того, как он нашел убежище в собственном доме, в своей родной Верхней Америке.
Когда наступал день, небо тут было необыкновенно синим и ясным, оно просто сверкало после ночной темноты с ее звездами и зорями; все было омыто чистыми дождями, а если и приходил оглушительный ливень, то и он был бодрящим. А зимой на землю ложилась белая незапятнанная пелена. Поля пшеницы отливали золотом, когда легкий ветер гладил их, цветочное многоцветье раскрывало чашечки под звонкие птичьи трели. И еще туг были никем не покоренные холмы для восхождения, леса, распахнутые навстречу солнцу. Были реки, чтобы плавать, испытывая тысячи прохладных ласковых прикосновений, или чтобы грести, а потом пустить лодку на волю течения куда глаза глядят, наслаждаясь сладостным покоем. И была ширь озера Олимп — всего в двух часах лета на аэробусе, что было вполне доступно в любое свободное от занятий или от работы в поле время. Дело стоило того — там был шлюп, который они построили вдвоем с Тоширо Хираямой. Были даже опасности, когда налетевший неожиданно шторм чуть не утопил их. Но даже это было прекрасно — и вызов, брошенный им, и доказательство, что они опытные мореходы и прочно встали на путь, который сделает их мужчинами… хотя, конечно, вряд ли следует рассказывать родителям о том, как близко к краю они подошли…
И всего этого я должен лишиться. Только потому, что у меня не хватило мужества признаться: меня до сих пор терзает страх. Неужели до сих пор? Ведь в последнее время кошмары, которые мне снятся уже много лет, стали не так страшны.
Да и задача, поставленная перед ним, вовсе не обязательно окажется невыполнимой, говорил он себе. Нет, «самом деле, вовсе не обязательно. На этот раз с ним будет рядом сильный и опытный спутник, у них есть радиосвязь с миром людей, будет хорошая еда, одежда и оборудование, а там и быстрое возвращение домой, как только работа будет закончена, обещанная высокая плата за нее и еще более щедрые премиальные. И все, что мне нужно сделать, — это прожить несколько тяжелых, полных неудобств дней. И ничего больше. Ничего. Господи, да, может быть, такая жизнь поможет мне стряхнуть с себя остатки детских страхов. Но сюда я больше все равно никогда не вернусь.
Он поудобнее устроился в своем кресле, подтянул ремни безопасности и постарался расслабиться.
Их машина — большой грузовой самолет — почти полностью загромоздила лужайку, на которую они сели. Высокие, с листьями, похожими на вайи папоротников, голубовато-зеленые стебли — растения из того многочисленного и плохо изученного семейства, которое невежественные колонисты нарекли просто „травой“, — почти полностью скрыли колеса и даже большую часть поплавков. Стеной стояли деревья, окружая лужайку со всех сторон. В большинстве это были так называемые „золотые деревья“ с рыже-красной корой, но кое-где виднелись тонкие, с перистой листвой мыльные деревья, мрачные псевдососны — приземистые колючие гномики. Меж древесными стволами переплетение кустов и лиан образовывало сплошную массу — оно было похоже на толпу, ожидающую немедленной атаки. Несколько метров вглубь, и в лесном сумраке многие миллиарды листьев сольются в сплошной зеленый фон, на котором не увидишь хоть сколько-нибудь различимые тени. Какие-то инсектоиды яркими вспышками пронзают вечный сумрак. Где-то вверху хлопают крылья — что-то огромное бьется в этой непереносимо давящей атмосфере. Жизнь здесь отличается от той, что существует в Верхней Америке, вернее, она не имеет с ней ничего общего. Там и тут среда обитания слишком различна.
В воздухе не ощущается никакого движения, он был жарок и тяжел. Полно запахов — отвратительных, сладких, резких, горьких, а главное — ничем не похожих на запахи дома. Звуки необычайно громки — щебет, шелест, жужжание, шорохи, журчание воды, шаги, — и на этом фоне первые неожиданные звуки человеческой речи.
Дэнни делает вдох, другой. Жилы на шее напрягаются, но он все же заставляет себя оглянуться. Каким бы страшным ни выглядел этот куст, но он не прыгнет на меня и не укусит. Надо почаще напоминать себе об этом. Немного помогало и то, что они постепенно повышали давление в кабине, прежде чем решились выйти наружу: у Дэнни была возможность дать своим легким и кровеносным сосудам привыкнуть к новым ощущениям.
В воздухе не ощущается никакого движения, он был жарок и тяжел. Полно запахов — отвратительных, сладких, резких, горьких, а главное — ничем не похожих на запахи дома. Звуки необычайно громки — щебет, шелест, жужжание, шорохи, журчание воды, шаги, — и на этом фоне первые неожиданные звуки человеческой речи.
Дэнни делает вдох, другой. Жилы на шее напрягаются, но он все же заставляет себя оглянуться. Каким бы страшным ни выглядел этот куст, но он не прыгнет на меня и не укусит. Надо почаще напоминать себе об этом. Немного помогало и то, что они постепенно повышали давление в кабине, прежде чем решились выйти наружу: у Дэнни была возможность дать своим легким и кровеносным сосудам привыкнуть к новым ощущениям.
Джеку О'Малли подобный переход ничего не давал. Такую концентрацию газов он мог выдерживать лишь короткое время, если это было жизненно необходимо, без особых последствий, если не считать жестоких головных болей. Но если он будет вдыхать этот воздух слишком долго, то отравится углекислым газом, азотный наркоз нарушит работу его мозга, а слишком высокое содержание кислорода начнет медленно сжигать его ткани. Поэтому его герметически закрытый комбинезон был снабжен гласситовым шлемом с редукционным насосом, с крайне неудобной трубкой для пбдачи воды и специальным клапаном для подачи пищи, а также с особым прибором для предотвращения образования внутри шлема тумана из пота, уже сейчас выступившего у него на лице.
И все же почти все его годы, проведенные на Рустаме, были отданы исследованию Низин, думал Дэнни. Что могло заставить этого человека так бессмысленно растрачивать свою жизнь?
— О'кей, давай-ка разгружать наше барахлишко, а потом и по коням! — Голос О'Малли гулко ухал из динамика, пробиваясь сквозь помехи. — Даже в самом лучшем случае мы не доберемся до Чгеста назначения до темноты.
— Не доберемся? — удивился Дэнни. — Но вы же сказали, что это всего около пятидесяти километров, да еще по хорошо утоптанной звериной тропе. И к тому же у нас остается еще почти двадцать часов дневного времени. Даже с остановками для сна никаких проблем не должно возникнуть.
На губах О'Малли промелькнула легкая усмешка.
— Для тебя, вероятно, дело обстоит именно так. Но я-то уже не молод. А еще хуже вон та штука, что у меня на голове и на плечах Этот насос приводится в действие расширением моей грудной клетки при дыхании, как тебе известно. Но ты не знаешь, сколько сил отнимает этот процесс, ты же у нас счастливчик, тебе не приходится таскать на себе такую штуковину.
Счастливчик!
— Однако, — продолжал О'Малли, — мы можем идти и после захода солнца, так что мне думается, мы доберемся до места, имея немалый запас времени, чтобы провести подготовительные работы, которые должны быть выполнены до наступления дня.
Дэнни кивнул. Иногда он удивлялся, почему это люди не попытаются адаптироваться к медленному вращению Рустама вокруг своей оси. Что бы там ни говорили медики, он был уверен, что можно приучить свой организм проводить сорок часов без сна, а затем спать двадцать подряд. Не являются ли мощные электрические фонари единственной причиной того, что подобная попытка никогда не была сделана?
— А когда придет восход, мы начнем строить фургон, с помощью которого доставим сюда то, что нам удастся спасти от крушения.
— Если это у нас получится, — пробурчал себе под нос Дэнни.
Он не хотел быть услышанным, но вышло иначе. Будь она неладна, эта плотная атмосфера! О'Малли насупился, сразу было видно, что недоволен.
Потом более пожилой путешественник пожал плечами.
— Вполне возможно, что нам придется отказаться от самых тяжелых вещей, например от мотора, — сдался он. — Может, даже просто от всех крупных — от объемистых приборов, например, если моя идея насчет фургона не сработает. Но как минимум мы обязательно должны вывезти отсюда ленты с записями приборов. Хм… Что такое?
Дэнни вдруг прижался к металлу поплавка.
— Н-н-ничего, — выдохнул он, стараясь подавить рвущийся из горла визг. Только вот дрожи, сотрясавшей его тело, он подавить не мог.
Над лужайкой кружилась птица-меч. Не тот горный хищник, а его колоссальный кузен — крылья восемь метров в размахе, обладающий силой, достаточной, чтобы поднять в воздух мальчугана, а потом и растерзать его.
Ветви нависали над тропой. Ничто не летало под этим высоким-высоким пологом — бронзовым, янтарным, бирюзовым, — если не считать множества мелких летунов, вспыхивающих, как живые радуги. А когда стайка тарзанов проскочила мимо, прыгая с ветки на ветку, болтая и корча смешные рожи, Дэнни вдруг обнаружил, что хохочет вместе с О'Малли. Удивительной казалась открытость леса. Джунгли — слово, мало подходящее для него. Роксана лежит не в тропической зоне, и сколько бы энергии ни получал Рустам от своего солнца, Ардаширский берег охлаждается морскими ветрами. Погода туг не жаркая, а скорее теплая, а еще лучше сказать — теплая и сухая. Кустарник густо разрастался лишь на открытых пространствах, получавших много света. А меж стволами деревьев попадались лишь отдельные небольшие кустики. Почву устилал мягкий гумус, обладавший резким специфическим запахом.
Нет, этот лес не был мрачным. Подобная характеристика могла появиться лишь по контрасту с открытым пространством. Зрачки человеческих глаз туг расширялись, и они улавливали что-то вроде мягкого сияния, которое позволяло различать множество тонов и оттенков листвы, хотя они тут же таяли в таинственном кафедральном сумраке.
Кафедральный? Дэнни видел рисунки и фотографии, он читал описания соборов на Земле. Он всегда думал об огромных соборах как о чем-то замкнутом, давящем. Если так оно и есть, то такое слово не слишком подходит к этим лесам, которые гудели, пели, журчали — то ли от ветра, то ли от топота лап, взмахов крыльев, бега быстрых ручьев, чьих-то призывов и песен. Так где же та мрачная жестокость, которая запомнилась ему?
Может быть, все дело в том, что теперь он не один, что он не потерялся? У него был и надежный друг, и пистолет на боку. А может, его страх не так уж и крепко укоренился в нем? Может быть, то, чего он так боялся, не было чем-то вещественным, а всего лишь воспоминаниями и снами, годами преследовавшими того ребенка, которого уже давно не существует?
Тропа была удобная, широкая, утоптанная почти до твердости мостовой. Дэнни не ощущал тяжести груза за спиной. Ноги шли сами собой, они едва касались поверхности тропы, пока наконец он не остановился, поджидая задыхающегося О'Малли, который все время отставал от него.
Более высокое содержание кислорода, ясное дело. И аппетит начинал разыгрываться — до чего же вкусным покажется обед! Что отличало его от шефа — помимо возраста — так это то, что дышать здешним воздухом не было для того совершенно естественной вещью. Дэнни, конечно, никакой не мутант — ничего подобного. Будь это так, он не смог бы вынести жизни на плоскогорье. Но благодаря своим генам он оказался на самом конце кривой распределения некоторых биохимических показателей.
Я не обязан любить эту страну, твердил Дэнни про себя. Просто, как любила говорить мама, всегда следует дать оппоненту возможность дважды повторить свои доводы.
Когда они остановились на ночлег, Дэнни даже не захотелось, как О'Малли, сразу же после еды уснуть глубоким сном. Он долго лежал в своем спальном мешке без сна, смотрел, принюхивался, прислушивался. Они остановились чуть в стороне от тропы, но так, чтобы не терять ее из виду. Это решение оказалось верным, ибо стадо тех, кто проложил тропу, прошло мимо них.
Дэнни схватился за ружье. Он хотел позаботиться о провизии — мясо диких животных годилось в пищу. Жизнь на Рустаме не имела ряда питательных веществ, нужных человеку, а питательные таблетки, дополняющие диету, весили гораздо меньше, чем сухие или мгновенно замороженные продукты.
Однако он тут же опустил оружие, так и не выстрелив. Если бы он убил одного из этих животных, то смог бы воспользоваться лишь ничтожной частью туши. А уничтожать зря эту гордую красоту с раскидистыми рогами было бы непростительным грехом.
А потом Дэнни заснул. И вновь оказался в могильном молчании бесконечных древесных стволов, где в непомерной высоте кружила птица-меч. Он проснулся и удержал рвущийся из горла вопль. И хотя ему удалось подавить страх, но до самого конца их путешествия к месту крушения его сопровождали жуткие воспоминания.
Последние несколько километров они шли очень медленно. И не только потому, что компас, детектор металла и светящиеся зарубки на стволах, сделанные О'Малли после крушения, увели их с проторенной тропы, но и потому, что отдельные участки леса были более разреженными и кустарник в них разрастался особенно пышно. Такие участки не были достаточно велики и удобны для безопасной посадки. О'Малли показал Дэнни, как надо работать мачете, которые они захватили с собой. И мальчик извлекал из этой работы какое-то жестокое наслаждение: Л ну-ка получай, черт бы тебя побрал! Когда наконец они достигли цели, Дэнни еле стоял на ногах; зато на этот раз ничто не нарушало его сон.