Хохлова Груша. В тихой Хуторянке
Прошла в труде крестьянском жизнь
крестьянки,
И не приметишь, как она прошла.
Здесь в девках бегала, здесь в хороводах пела,
Здесь на гулянках парня присмотрела,
Вошла к нему хозяйкой в бедный дом.
Здесь называлась Грушею-солдаткой,
Здесь тосковала, плакала украдкой,
Здесь вынянчила четверых с трудом.
Она порой сама недоедала,
Чтоб только детям досыта хватало,
Чтоб сытыми вставали от стола.
Она с утра к соседям уходила,
Бельё стирала и полы скоблила
В чужих домах подёнщину брала.
Она порой сама недосыпала,
Ложилась поздно и чуть свет вставала,
Чтоб только четверым хватало сна.
И выросли хорошие ребята,
И стала им тесна родная хата,
И узок двор, и улица тесна.
Последнего она благословила,
Домой пришла, на скобку дверь закрыла,
Не раздеваясь села в уголок.
Стучали к ней - она не открывала,
До поздней ночи молча горевала
Всё плакала, прижав к лицу платок.
Она с людьми тоской не поделилась.
Никто не видел, как она молилась
За четверых крестьянских сыновей,
Которых не вернуть теперь до дому,
Которым жить на свете по-иному
Не в Хуторянке, а в России всей...
...Она хранила у себя в комоде
Из Ленинграда письма от Володи,
Из Сталинграда письма от Ильи,
Одесские открытки от Андрея
И весточки от Гриши с батареи
Из Севастополя. От всей семьи.
В июньский полдень в тесном сельсовете
По радио - ещё не по газете,
Когда она услышала: "Война!"
Как будто бы по сердцу полоснули,
Как села, так и замерла на стуле,
О сыновьях подумала она.
Пришла домой. Тиха пустая хата.
Наседка квохчет, просят есть цыплята,
Стучит в стекло - не вырвется - пчела.
Четыре мальчика! Четыре сына!
И в этот день ещё одна морщина
У добрых материнских глаз легла.
...Косили хлеб. Она снопы вязала
Без устали. Ей всё казалось мало!
Быстрее надо! Жаль, не те года!
И солнце жгло, и спину ей ломило,
И мать-крестьянка людям говорила:
"Там - сыновья. И хлеб идёт туда".
А сыновья писали реже, реже,
Но штемпеля на письмах были те же:
Одесса, Севастополь, Сталинград
И Ленинград, где старший сын Володя,
Работая на Кировском заводе,
Варил ежи для нарвских баррикад.
Когда подолгу почты не бывало,
Мать старые конверты доставала,
Читала письма, и мечталось ей:
Нет на земле честнее и храбрее,
Нет на земле сильнее и добрее
Взращённых ею молодых парней.
Тревожные в газетах сводки были,
И люди об Одессе говорили,
Как говорят о самом дорогом.
Старушка мать - она за всем следила
Шептала ночью: "Где же наша сила,
Чтоб мы могли расправиться с врагом?"
О, как она бессонными ночами
Хотела повидаться с сыновьями,
Пусть хоть разок, пусть, провожая в бой,
Сказать бойцу напутственное слово.
Она ведь ко всему теперь готова
К любой беде и горести любой.
Но не могло её воображенье
Представить город в грозном окруженье,
Фашистских танков чёрные ряды,
К чужой броне в крови прилипший колос.
Не слышала она Андрея голос:
"Я ранен... мама... пить... воды... воды".
Пришёл конверт. Ещё не открывала,
А сердце матери уже как будто знало...
В углу листка - армейская печать...
Настанет день, Одесса будет наша,
Но прежних строчек: "Добрый день, мамаша!"
Ей никогда уже не получать...
...Глаза устали плакать - стали суше,
Со временем тоска и горе глуше.
Дров запасла - настали холода.
Шаль распустила - варежки связала,
Потом вторые, третьи... Мало, мало!
Побольше бы! Они нужны туда!
Всё не было письма из Ленинграда.
И вдруг она услышала: "Блокада".
Тревожно побежала в сельсовет,
Секретаря знакомого спросила.
Тот пояснил... Опять душа заныла,
Что от Володи писем нет и нет.
Пекла ли хлеб, варила ли картошку,
Всё думала: "Послать бы хоть немножко.
За тыщу вёрст сама бы понесла!"
И стыли щи, не тронутые за день:
Вся в думах о голодном Ленинграде,
Старуха мать обедать не могла.
Она была и днём и ночью с теми,
Кто день и ночь, всегда, в любое время,
Работал, защищая Ленинград,
И выполнял военные заданья
Ценой бессонницы, недоеданья
Любой ценой, как люди говорят...
...Опять скворцы в скворечни прилетели,
И ожил лес под солнышком апреля,
И зашумели вербы у реки...
Из Севастополя прислал письмо Григорий:
"Воюем, мать, на суше - не на море.
Вот как у нас дерутся моряки!"
Она письмо от строчки и до строчки
Пять раз прочла, потом к соседской дочке
Зашла и попросила почитать.
Хоть сотню раз могла она прослушать,
Что пишет сын про море и про сушу
И про своё уменье воевать.
И вдруг за ней пришли из сельсовета.
В руках у председателя газета:
- Смотри-ка, мать, на снимок. Узнаёшь?
Взглянула только: "Сердце, бейся тише!
Он! Родненький! Недаром снился! Гриша!
Ну до чего стал на отца похож!"
Собрали митинг. Вызвали на сцену
Героя мать - Хохлову Аграфену.
Она к столу сторонкой подошла
И поклонилась. А когда сказали,
Что Гришеньке Звезду Героя дали,
Заплакала. Что мать сказать могла?..
...Шла с вёдрами однажды от колодца,
Подходит к дому - видит краснофлотца.
Дух захватило: Гриша у крыльца!
Подходит ближе, видит: нет, не Гриша
В плечах поуже, ростом чуть повыше
И рыженький, веснушчатый с лица.
- Вы будете Хохлова Аграфена?
И трубочку похлопал о колено.
- Я самая! Входи, сынок, сюда!
Помог в сенях поднять на лавку вёдра,
Сам смотрит так улыбчиво и бодро
Так к матери не входят, коль беда.
А мать стоит, глядит на краснофлотца,
Самой спросить - язык не повернётся,
Зачем и с чем заехал к ней моряк.
Сел краснофлотец: - Стало быть, мамаша,
Здесь ваша жизнь и всё хозяйство ваше!
Как управляетесь одна? Живёте как?
Мне командир такое дал заданье:
Заехать к вам и оказать вниманье,
А если что - помочь без лишних слов.
- Ты не томи, сынок! Откуда, милый?
И кто послал-то, господи помилуй?
- Герой Союза старшина Хохлов!
Как вымолвил, так с плеч гора свалилась,
Поправила платок, засуетилась:
- Такой-то гость! Да что же я сижу?
Вот горе-то! Живём не так богато
В деревне нынче с водкой плоховато,
Чем угостить, ума не приложу!
Пьёт краснофлотец чай за чашкой чашку;
Распарился, хоть впору снять тельняшку,
И, вспоминая жаркие деньки,
Рассказывает складно и толково.
И мать в рассказ своё вставляет слово:
- Вот как у нас дерутся моряки!
- Нас никакая сила не сломила.
Не описать, как людям трудно было,
А всё дрались - посмотрим, кто кого!
К самим себе не знали мы пощады,
И Севастополь был таким, как надо.
Пришёл приказ - оставили его...
- А Гриша где? - Теперь под Сталинградом,
В морской пехоте. - Значит, с братом рядом?
Там у меня ещё сынок, Илья.
Тот в лётчиках, он у меня крылатый.
Один - рабочий, три ушли в солдаты.
Моряк в ответ: - Нормальная семья!
Она его накрыла одеялом,
Она ему тельняшку постирала,
Она ему лепёшек напекла,
Крючок ослабший намертво пришила,
И за ворота утром проводила,
И у ворот, как сына, обняла...
...В правлении колхоза на рассвете
Толпились люди. Маленькие дети
У матерей кричали на руках.
Ребята, что постарше, не шумели,
Держась поближе к матерям, сидели
На сундучках, узлах и узелках...
Они доехали. А многие убиты
По беженцам стреляли "мессершмитты",
И "юнкерсы" бомбили поезда.
Они в пути тяжелом были долго,
За их спиной ещё горела Волга,
Не знавшая такого никогда.
Теперь они в чужом селе, без крова.
Им нужен кров и ласковое слово.
И мать солдатская решила: "Я - одна...
Есть у меня картошка, есть и хата,
Возьму семью, где малые ребята,
У нас у всех одна беда - война".
Тут поднялась одна из многих женщин
С тремя детьми, один другого меньше,
Три мальчика. Один ещё грудной.
- Как звать сынка-то? - Как отца, - Анисим.
Сам на войне, да нет полгода писем...
- Ну, забирай узлы, пойдём со мной!
И стали жить. И снова, как бывало,
Она пелёнки детские стирала,
Опять повисла люлька на крюке...
Всё это прожито, всё в этой хате было,
Вот так она ребят своих растила,
Тоскуя о солдате-мужике.
* * *
В большой России, в маленьком селенье,
За сотни вёрст от фронта, в отдаленье,
Но ближе многих, может быть, к войне,
Седая мать по-своему воюет,
И по ночам о сыновьях тоскует,
И молится за них наедине.
Когда Москва вещает нам: "Вниманье!
В последний час... " - и затаив дыханье
Мы слушаем про славные бои
И про героев грозного сраженья,
Тебя мы вспоминаем с уваженьем,
Седая мать. То - сыновья твои!
Они идут дорогой наступленья
В измученные немцами селенья,
Они освобождают города
И на руки детишек поднимают;
Как сыновей, их бабы обнимают.
Ты можешь, мать, сынами быть горда!
И если иногда ты заскучаешь,
Что писем вот опять не получаешь,
И загрустишь, и дни начнёшь считать,
Душой болеть - опять Илья не пишет,
Молчит Володя, нет вестей от Гриши,
Ты не грусти. Они напишут, мать!
1942
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
АРМЕЙСКОЙ ГАЗЕТЫ
(Быль)
Не помню, право, точной даты,
Тому назад семнадцать лет
У вас в газете для солдата
Был напечатан мой портрет.
Я полагаю, что хранится
У вас архив минувших дней.
Но та газетная страница,
Поверьте слову, мне нужней!
Хочу, чтоб сын меня увидел
Красивым, молодым бойцом
И понял, что не бог обидел
Меня уродливым лицом.
Шёл смертный бой за город Ельню,
Подбит в бою и окружен,
Я был случайно не смертельно
В горящем танке обожжён.
Не ради пенсионной книжки
Тот старый снимок нужен мне.
Я покажу его сынишке
Девятилетнему парнишке
Пусть знает правду о войне!
КАРТА
Вторые сутки город был в огне,
Нещадно день и ночь его бомбили.
Осталась в школе карта на стене
Ушли ребята, снять её забыли.
И сквозь окно врывался ветер к ней,
И зарево пожаров освещало
Просторы плоскогорий и морей,
Вершины гор Кавказа и Урала.
На третьи сутки, в предрассветный час,
По половицам тяжело ступая,
Вошёл боец в пустой, холодный класс.
Он долгим взглядом воспалённых глаз
Смотрел на карту, что-то вспоминая.
Но вдруг, решив, он снял её с гвоздей
И, вчетверо сложив, унёс куда-то,
Изображенье Родины своей
Спасая от захватчика-солдата.
Случилось это памятной зимой
В разрушенном, пылающем районе,
Когда бойцы под самою Москвой
В незыблемой стояли обороне.
Шёл день за днём, как шёл за боем бой,
И тот боец, что карту взял с собою,
Свою судьбу связал с её судьбой,
Не расставаясь с ней на поле боя.
Когда же становились на привал,
Он, расстегнув крючки своей шинели,
В кругу друзей ту карту раскрывал,
И молча на неё бойцы смотрели.
И каждый узнавал свой край родной,
Искал свой дом: Казань, Рязань, Калугу,
Один - Баку, Алма-Ату - другой.
И так, склонившись над своей страной,
Хранить её клялись они друг другу.
Родные очищая города,
Освобождая из-под ига сёла,
Солдат с боями вновь пришёл туда,
Где карту он когда-то взял из школы.
И, на урок явившись как-то раз,
Один парнишка положил на парту
Откуда-то вернувшуюся в класс
Помятую, потрёпанную карту.
Она осколком прорвана была
От города Орла до Приднепровья,
И пятнышко темнело у Орла.
Да! Было то красноармейской кровью.
И место ей нашли ученики,
Чтоб, каждый день с понятным нетерпеньем
Переставляя красные флажки,
Идти вперёд на запад, в наступленье.
1943
ДЕТСКИЙ БОТИНОК
Занесённый в графу
С аккуратностью чисто немецкой,
Он на складе лежал
Среди обуви взрослой и детской.
Его номер по книге:
"Три тысячи двести девятый".
"Обувь детская. Ношена.
Правый ботинок. С заплатой..."
Кто чинил его? Где?
В Мелитополе? В Кракове? В Вене?
Кто носил его? Владек?
Или русская девочка Женя?..
Как попал он сюда, в этот склад,
В этот список проклятый,
Под порядковый номер
"Три тысячи двести девятый"?
Неужели другой не нашлось
В целом мире дороги,
Кроме той, по которой
Пришли эти детские ноги
В это страшное место,
Где вешали, жгли и пытали,
А потом хладнокровно
Одежду убитых считали?
Здесь на всех языках
О спасенье пытались молиться:
Чехи, греки, евреи,
Французы, австрийцы, бельгийцы.
Здесь впитала земля
Запах тлена и пролитой крови
Сотен тысяч людей
Разных наций и разных сословий...
Час расплаты пришёл!
Палачей и убийц - на колени!
Суд народов идёт
По кровавым следам преступлений.
Среди сотен улик
Этот детский ботинок с заплатой.
Снятый Гитлером с жертвы
Три тысячи двести девятой.
1944
ПИСЬМО ДОМОЙ
Здесь, на войне, мы рады каждой строчке
И каждой весточке из милых нам краёв.
Дошедших писем мятые листочки
Нам дороги особо в дни боёв.
Они хранят тепло родного дома,
Сопутствуя бойцу в его судьбе.
О, чувство зависти! Как нам оно знакомо,
Когда письмо приходит не тебе.
О, письма из дому! Мы носим их с собою,
Они напоминают нам в бою:
Будь беспощаднее с врагом на поле боя,
Чтоб враг не истребил твою семью!
Мы были в городе развалин и воронок
Разграбленного немцами жилья.
Я видел мальчика. Лет четырёх ребёнок.
Он был убит. И сына вспомнил я.
Мы были в городе. Как грозный знак проклятья,
Труп женщины лежал на мостовой.
Растерзанное ситцевое платье,
Застывшая рука над головой.
И я подумал: как же быть такому?
Быть может, кто-нибудь, как я, таких же лет,
Ждёт от жены письма, письма из дому
От этой женщины. А писем нет и нет...
Мой верный друг, товарищ мой надёжный!
Мы на войне. Идёт жестокий бой
За каждый дом, за каждый столб дорожный,
За то, чтоб мы увиделись с тобой!
Южный фронт. 1941 год
ОТКУДА ТЫ?
- Вторую зиму мы воюем вместе.
Твои дела почётны и просты.
И меткий глаз твой всей стране известен.
Скажи, боец, откуда родом ты?
- Отец и дед охотниками были,
Вот почему и меткость есть в глазах.
Отец и дед пушного зверя били,
Я бью врага. Я снайпер. Я казах.
- Тебя я знаю по ночному бою,
И мне твои запомнились черты.
В атаке ты не дорожил собою.
Скажи, боец, откуда родом ты?
- Я в том бою оружием и честью
Лишь дорожил, как вольный человек.
Я сын садов ташкентского предместья.
Я хлопкороб. Я воин. Я узбек.
- А ты, орёл, я знаю, что немало
Обрушил ты на немцев с высоты
Горячего разящего металла.
Скажи, герой, откуда родом ты?
- Таких, как я, в полку героев много,
И награждён страной не я один.
Военная Грузинская дорога
Ведёт в мой дом, в Тбилиси. Я грузин,
- От верных залпов твоего расчёта
Враги под землю лезли, как кроты.
Но не спасали их накаты дзотов.
Скажи, сержант, откуда родом ты?
- Я мщу врагам за дочку и за сына,
Расстрелянных у мирного плетня.
Я украинец. Ридна батькивщина
К орудию поставила меня.
- Ты воевал в лесах и на болотах,
Дороги строил, возводил мосты.
Тебе спасибо говорит пехота.
Скажи, сапёр, откуда родом ты?
- Откуда я? Да, видно, издалече,
Из тех краёв, где воевал Ермак.
Давай закурим, что ли, ради встречи,
По-плотницки. Я плотник, сибиряк.
- А ты, отец, хранишь, я знаю, дома
От прошлых войн солдатские кресты.
С какой реки, с Кубани или с Дона,
Скажи, солдат, откуда родом ты?
- Не угадал. Ни с Дона, ни с Кубани,
С Москвы-реки на фронт явился я.
Мы от земли - можайские крестьяне,
Там, стало быть, и родина моя.
Войди в блиндаж, пройди по батареям,
Везде они, бойцы моей страны.
Мы вместе спим и вместе воду греем
И друг для друга жизни не жалеем
В одну семью Отчизной сплочены.
Северо-Западный фронт. 1942 год
ТЫ ПОБЕДИШЬ!
Когда тебе станет тяжко
В упорном и долгом бою,
Возьми себя в руки, товарищ,
И вспомни свою семью.
Отца своего седого
И мать, если мать жива,
Ты вспомни её простые
Напутственные слова.
Она твои письма прячет
И, пусть со слезами, пусть,
Тобою гордясь, соседям
Читает их наизусть.
Ты вспомни ещё, товарищ,
Жену, если есть жена,
Как ждёт она, не дождётся,
Как любит тебя она.
Как в доме твоём семейном
Заметна её рука,
Как люди её называют
Женою фронтовика.
Ты вспомни, товарищ, сына
И дочь, если дети есть,
Портрет твой в военной форме
Их гордость, их детская честь.
Они тебе пишут письма
И видят тебя во сне,
Они говорят сегодня:
- У нас отец на войне!
Но если, товарищ, ты холост
И нет у тебя семьи
И умерли самые близкие
Родственники твои,
То есть у тебя, я знаю
(Не могут не быть у бойца!),
Преданные товарищи,
Испытанные сердца.
Может, сидевшие в школе
С тобой на одной скамье,
Может быть, росшие вместе
С тобою в одной семье,
Те, которым ты дорог,
Которые рады знать,
Что жив ты и что воюешь,
Не думая умирать.
Ты вспомни о них, товарищ,
В тяжёлый и трудный час,
Когда ты на поле боя,
Как будто в последний раз.
Они в твои силы верят
И в храбрость твою и в честь,