Таким образом, Бухарин и в самом деле кое-что знал о «генеральной чистке». Ему как минимум стало известно о шедших тогда массовых арестах. И, как легко убедиться, речь в его письме идет не об освобождении рядов ВКП(б) от партийного балласта, т. е. «чистках» в обычном смысле слова, а о масштабной кампании по проведению репрессий среди различных категорий советских граждан, к одной из которых Бухарин относил себя самого. В конце концов он был не просто «вычищен» из рядов ВКП(б), а арестован по обвинению в совершении тяжких государственных преступлений.
Но больше всего удивляет то воодушевление, которое охватывает Бухарина, когда он пишет о массовых репрессиях. Ту же особенность подметил и Дж. Гетти:
«Николай Бухарин, кому было сподручнее судить о подобных вещах, в последнем письме к Сталину расхваливал массовый террор, отмечая, что генеральная чистка была отчасти связана с «переходом к демократии».[155]
Что побуждало Бухарина поступать так? В том же письме он лицемерно заявляет о своей полной невиновности, невзирая ни на какие свои прошлые и очень подробные признательные показания. Одновременно он воздает хвалы репрессиям против «виновных», «подозрительных» и даже «потенциально подозрительных».
При более внимательном прочтении можно заметить, что Бухарина совсем не волнует, в чем именно состоит вина «виновных». Возможно, таким образом он хотел просто высказаться в поддержку приговоров, вынесенных на открытых московских процессах в 1936–1937 годах. Про две другие категории он вспоминает лишь затем, чтобы как бы невзначай напомнить: дескать, его-то самого нельзя считать виновным, хотя, конечно, «подозрительным» или только «потенциально подозрительным».
Нетрудно заметить, что Бухарин провозглашает свою невиновность только на словах. Он в то же время соглашается, что несмотря на отсутствие у него вины власти располагают достаточными уликами, чтобы держать его под стражей. Словом, и так и эдак он пытается напомнить о своей преданности Сталину: я-де совершенно чист, но в интересах СССР должен сидеть в тюрьме.
Так можно было думать, пока оставалось неизвестным, что Бухарин знал о причастности Ежова к еще не раскрытому заговору и пытался всячески утаить этот факт от Сталина, невзирая ни на какие клятвенные уверения в лояльности. Но обладание столь исключительно важными сведениями позволяет по-иному взглянуть на все, что Бухарин говорил в течение трех последних лет своей жизни.
Мы теперь понимаем: Бухарин участвовал в разветвленном и еще не раскрытом до конца заговоре, один из центров которого возглавлял нарком НКВД, наделенный чрезвычайными полномочиями на проведение репрессий против «врагов народа». Такой заговор обладал блестящими шансами на успех. А Бухарин и другие «правые» оставались его частью независимо от места пребывания — как на воле, так и в тюремном заключении. Ежовские репрессии были тоже неотъемлемой частью заговора. Вот почему мы неизбежно приходим к выводу: похвалы «генеральной чистке» Бухарин расточал не в силу высказанных им причин; репрессии входили в планы заговорщиков по дестабилизации положения в стране, по подрыву поддержки населением политики сталинского руководства, физическому устранению преданных ему членов большевистской партии и беспартийных граждан СССР, что в конце концов неизбежно вело к ниспровержению власти самого Сталина.
БУХАРИН ПОДДЕРЖИВАЕТ МАССОВЫЕ УБИЙСТВАБухарин написал свое письмо так, будто хотел выступить в поддержку «чистки», начатой по личной инициативе Сталина. Но Бухарин лукавил. Ему было известно, что руководство массовыми репрессиями возложено на нелояльного Ежова, который участвовал в заговоре «правых» и стремился к отрешению Сталина от власти, причем при поддержке Германии и Японии.
Словом, письмо Бухарина — не только попытка обмануть Сталина. В послании ясно выражена солидарность с Ежовым, который в те самые месяцы и дни, прибегая к ложным обвинениям, пыткам и незаконным арестам членов партии и беспартийных советских граждан, хладнокровно уничтожал тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей.
Проведением массовых репрессий на местах руководили лица, которые своими действиями провоцировали крестьянские восстания, акты саботажа в промышленности и в сельском хозяйстве, террор против партийных активистов. К тому же их подрывная работа тем или иным образом координировалась с нацистской Германией и милитаристской Японией.
Каждый разумный человек не может не осознавать: политика массовых репрессий при проведении ее такими лицами и такими методами неизбежно приведет к гибели тысяч невинных людей, т. е. к достижению цели, к которой и стремился Ежов вместе со своими подручными. Кто-кто, а сам-то он понимал, что повстанческие движения повлекут за собой значительные разрушения и неисчислимые жертвы. Ему было очевидно и то, что в случае совершения антисталинского переворота страну ждут еще более масштабные потери.
Разумеется, и для Бухарина не было секретом, что вооруженное вторжение Германии и/или Японии причинит Советскому Союзу огромный ущерб, унесет многие человеческие жизни. Ему, конечно, был известен гитлеровский план «дранг нах остен», подразумевающий уничтожение «недочеловеков» на Востоке.
Лично Бухарин переговоров с германскими эмиссарами не вел. Зато он поддерживал тесные связи с теми, кто в них участвовал, и осознавал, сколь рискованны предпринимаемые ими шаги, не говоря уж о том, что такого рода контакты нельзя расценить иначе, как измену Родине. Если верить показаниям Бухарина на процессе 1938 года, он прекрасно понимал, что полагаться на германских партнеров по переговорам нельзя было с самого начала, поскольку ими будут нарушены любые предварительные договоренности с антисталинскими заговорщиками:
«Томский признавал возможным использование войны и предварительных соглашений с Германией. Тогда я выступил против этого со следующими аргументами. Я говорил, что, во-первых, если речь идет относительно вмешательства в той или иной форме Германии во время войны в помощь контрреволюционному перевороту, то, как всегда это бывает, и так как она представляет собой довольно сильный военный и технический фактор, — она неизбежно положит ноги на стол и разорвет всякое предварительное соглашение, которое предварительно было бы заключено».[156]
Бухарин участвовал в заговоре, который фактически подталкивал нацистов и японских милитаристов к нападению на СССР и его последующему расчленению по разумению агрессоров. Несогласие Бухарина с троцкистами, готовыми к любым территориальным уступкам в обмен на обещания их партнеров по переговорам, в сущности не имеет значения. Любое соглашение с Германией и/или Японией независимо от его содержания провоцировало развязывание войны с сопутствующими ей материальными потерями и человеческими жертвами.
По собственному признанию Бухарина, надежды, что Германия или Япония будут соблюдать достигнутые договоренности, не имели под собой оснований. И, если сам Бухарин не задумывался о последствиях, это все равно не снимает с него ответственности.
ЕЖОВСКИЙ ЗАГОВОР ПРИВЕЛ К ВООРУЖЕННОМУ КОНФЛИКТУ С ЯПОНИЕЙСпособные спровоцировать новую войну контакты с эмиссарами Германии и Японии носили отнюдь не гипотетический характер. Напомним: СССР подвергся агрессии японских милитаристов в 1938 и 1939 годах. Во время самого первого из конфликтов, длившегося с 29 июля по 29 августа 1938 года, разыгрались настоящие боевые действия в районе озера Хасан (т. н. «чжангуфэнский инцидент»). Вооруженное столкновение оказалось напрямую связано с бегством за границу Г.С. Люшкова, возглавлявшего на тот момент Управление НКВД Дальневосточного края. Как отмечал Элвин Д. Куке, ведущий западный исследователь японо-советских конфликтов 1930-х годов и крупнейший эксперт по делу Люшкова, именно «его (Люшкова. — Г.Ф., В.Б.) измена внесла вклад… в возникновение приграничной войны у Хасана/Чжангуфэна».[157]
Люшков — едва ли не самый кровавый убийца среди всех ежовских подручных.[158] Его бегство вынудило сталинское руководство начать расследование проводимых Ежовым массовых репрессий. Укажи Бухарин на Ежова как на одного из руководителей антисталинского «клубка», число жертв массовых репрессий, проводимых на местах такими ежовцами, как Люшков, удалось бы значительно снизить или, возможно, предотвратить их совсем.
Если бы Ежов получил по рукам не в 1938-м, а гораздо раньше, Люшкова не командировали бы руководить репрессиями на Дальнем Востоке, и он не перебежал бы к японцам, опасаясь ареста. Оба акта японской агрессии и тысячи жертв почти наверняка можно было бы предотвратитьИнтересно, что, находясь у японцев, Люшков несколько раз публично подтвердил существование антисталинского заговора независимо от пыток и каких-либо вынужденных признаний подследственных. Вот одно из таких признаний:
Если бы Ежов получил по рукам не в 1938-м, а гораздо раньше, Люшкова не командировали бы руководить репрессиями на Дальнем Востоке, и он не перебежал бы к японцам, опасаясь ареста. Оба акта японской агрессии и тысячи жертв почти наверняка можно было бы предотвратитьИнтересно, что, находясь у японцев, Люшков несколько раз публично подтвердил существование антисталинского заговора независимо от пыток и каких-либо вынужденных признаний подследственных. Вот одно из таких признаний:
«Движение против Сталина имелось, но его лидерам недоставало дипломатичности и способностей. В результате оно не могло ни расшириться, ни увенчаться успехом…
Генерал Люшков ответил, что невозможно сказать, где антисталинское движение наиболее развито и где оно только развивается…
Движение, направленное против Сталина, не может быть четко определено…»[159]
БУХАРИН И «ЕЖОВЩИНА»Один из хорошо известных моральных и юридических принципов гласит: человек должен отвечать за логические последствия своих сознательных действий. Масштабы массовых репрессий и то, как их стал проводить Ежов, конечно, нельзя было предсказать заранее. Но все заговорщики «клубка», несомненно, понимали: в случае удачного государственного переворота гибель людей и разрушения огромных масштабов просто неизбежны.
Бухарин знал это. Он мог бы предотвратить многие потери, рассказав все Сталину. Ему лишь надо было сделать то, о чем он писал в своих письмах — «разоружиться» и без утайки дать полные признательные показания. Но, избрав другой путь, Бухарин стал ответственным за все чудовищные последствия, в том числе за массовые убийства советских граждан, проводившиеся другими соучастниками заговора — Ежовым и его кровавой сворой.
Сама по себе политика массовых репрессий возникла как ответная мера в борьбе с заговорами, особенно когда выяснилась причастность к ним Германии и Японии. Правда, в докладе на февральско-мартовском (1937) Пленуме ЦК Сталин попытался преуменьшить необходимость репрессивных мер, предложив вместо них развивать сеть политического образования для членов большевистской партии, в том числе ее руководителей. На том же Пленуме Бухарин и Рыков были исключены из Центрального Комитета и взяты под стражу, но больше тогда никто не пострадал.[160]
Но между этим и следующим июньским (1937) Пленумом стало известно о раскрытии в Красной Армии военного заговора во главе с Тухачевским; подробные признательные показания дали Енукидзе, Ягода, Бухарин. К последнему дню работы июньского (1937) Пленума 32 полных члена и кандидата в члены ЦК ВКП(б) были выведены из его состава за участие в антипартийном и антиправительственном заговоре в сотрудничестве со злейшими врагами СССР. Еще 8 членов были выведены из Центрального Комитета к октябрьскому (1937) Пленуму и еще 10 — к 4 декабря 1937 года.[161]
Нельзя исключать, что некоторые из членов и кандидатов в члены ЦК были невиновны, а обвинения против них сфабрикованы Ежовым и его присными. Однако докопаться до истины без тщательного изучения архивно-следственных дел практически невозможно, но именно их российские власти отказываются рассекретить. Что касается «реабилитационных» материалов, опираться на них довольно проблематично, поскольку, как установлено, они содержат искаженные или откровенно лживые сведения.[162]
Как бы то ни было, Бухарина никак нельзя отнести к числу невинно осужденных. Наоборот, его вина значительна и сомнению не подлежит. Несмотря на пребывание в тюремной камере и Бухарин, и другие его сообщники по заговору несут ответственность за атмосферу страха и многочисленные жертвы в период т. н. «большого террора», длившегося с августа 1937-го по ноябрь 1938 года.
НЕ «БОЛЬШОЙ ТЕРРОР», А «БОЛЬШАЯ ПАНИКА»Пора наконец сказать пару слов о терминологии. Понятие «большой террор» впервые появилось на страницах (и в названии) книги Роберта Конквеста — весьма известного полемиста времен «холодной войны». Именно ему удалось доработать хрущевскую концепцию сталинского периода истории — парадигму, которая, как мы теперь можем видеть, полностью несостоятельна. Больше двух десятилетий назад Роберт Тэрстон показал: советский народ не жил в атмосфере государственного террора, т. е. запугивания со стороны властей, даже в 1937–1938 годы.[163] Использование для указанного времени слова «террор» подразумевает, что одна из целей массовых репрессий состояла в том, чтобы «терроризировать» или, другими словами, запугать население, лишить его воли к сопротивлению и таким образом поставить на колени. Ничего более нелепого невозможно и придумать.
Положение, в котором оказалось сталинское руководство, погрузило страну не в атмосферу террора, а во что-то очень напоминающее панику. И в самом деле: раскрытие в апреле — июне 1937 года крупномасштабного заговора, в который оказались вовлечены крупнейшие военачальники и партийные руководители высшего ранга, действующие рука об руку с Германией и Японией, — к такому повороту событий не может быть готово ни одно из правительств.
Сталинское руководство было в неведении, ждать ли внезапного нападения Германии, Японии или обоих вместе и когда именно. Тухачевский и другие военные показали на следствии, что передали врагу оперативный план развертывания РККА. В заговоре участвовала какая-то часть генералитета Красной Армии, которая оказалась причастна к подстрекательству к мятежам, а в случае войны с Германией или Японией должна была стать во главе повстанческих формирований. Сам Бухарин заявил на процессе, что организация крестьянских мятежей — одна из целей заговора «правых».
Само существование Советского Союза оказалось под угрозой. В минуты опасности дееспособные политические лидеры учитывают возможные действия своих врагов и в случае неуспеха не рассчитывают на их снисхождение. Собственно, так сталинское руководство и повело себя. У Сталина не оставалось ни времени, ни возможности колебаться, когда сразу после июньского (1937) Пленума к нему явились руководители областных и краевых партийных организаций во главе с первым секретарем Западносибирского крайкома ВКП(б) Р.И. Эйхе, чтобы сообщить о раскрытии крупномасштабного антисоветского заговора с участием недавно вышедших на свободу кулаков, других бывших заключенных и лиц, высланных со всего Союза.[164]
Перед фактом столь тревожных известий, полученных, с одной стороны, от первых секретарей, Сталину ничего не оставалось как положиться на последних и на НКВД. Партия была единственной политической силой, и другой не существовало. С другой стороны, никто лучше первых секретарей не знал, что происходит на вверенных им территориях. Сталин в тот момент, по-видимому, исходил из лояльности руководителей региональных парторганизаций Советскому правительству. В условиях, когда преданность Красной Армии была поставлена под сомнение, НКВД стал, по сути, единственной вооруженной силой, сохраняющей, как полагал Сталин, верность существующей власти.
На июньском (1937) Пленуме Сталин и его сторонники потребовали завершить обсуждение и одобрить план проведения всеобщих, равных, прямых, тайных и состязательных выборов в Верховный Совет СССР, которые намечалось провести в декабре 1937 года. Как отмечал Юрий Жуков, основываясь на изученных им документах, выборы на альтернативной основе, т. е. с выдвижением нескольких кандидатов на одно место, первых секретарей никак не устраивали. Все внимание они сконцентрировали на обсуждении опасностей заговора.[165]
Перед лицом военного и партийного заговоров, хотя и раскрытых, но масштабы которых еще предстояло определить, у Сталина не оставалось иного выбора, кроме как уступить скоординированному нажиму первых секретарей и Ежова, приняв их требование начать массовые репрессии против уголовно-кулацких заговорщических контингентов. Трудно представить, как в такой ситуации можно было поступить иначе.
Сталин и его сторонники не могли знать заранее, что группа первых секретарей, действовавших заодно с Ежовым (а как именно, заметим, еще предстоит выяснить), значительно превысит предоставленные им чрезвычайные полномочия и воспользуется ими для уничтожения преданных членов партии и поистине огромного числа советских граждан, большинство которых были совершенно невиновны.
Именно такая последовательность событий привела к тому, что Ежов стал бесконтрольно проводить массовые незаконные репрессии такими зверскими методами, которые описаны уже в цитировавшейся записке Фриновского от 11 апреля 1939 года. Поставленная Ежовым цель состояла в том, чтобы вызвать у населения недовольство Советским правительством и Сталиным, уничтожить как можно больше преданных сталинцев среди членов партии (и особенно в ее руководстве) и таким образом прикрыть собственный заговор.[166]