Большинство камер пока пустовало, но темпы начавшейся чистки рядов не оставляли сомнений в том, что очень скоро усовершенствованные узилища переполнятся постояльцами, ждущими отправки в Берилаг. В беспощадном свете ламп, под пристальными взглядами охранников в камерах будут сидеть просто колеблющиеся, явные оппортунисты и те, кто был занесен в черный список врагов Коммунистической партии Метрополитена.
Комендант Берилага шагал по переходам мимо застывших в молчании охранников с автоматами, пока не остановился у стальной двери, ведущей в лабораторию.
– Чеслав Михайлович, а мы вас заждались… – Приседая от угодливости, охранник распахнул дверь. – Мартин и Гиви привели какого-то деда…
Корбут ничего не ответил, лишь смерил охранника презрительным взглядом и вошел в лабораторию. Лацис и Габуния, посчитавшие себя полностью реабилитированными в глазах шефа, развлекались игрой в «очко». Одного взгляда ЧК оказалось достаточно, чтобы дружки тут же собрали разбросанные по столу карты и застыли, вытянувшись по струнке.
– Так, так. Вот вы, значит, какой, Владимир Дарвинович. – Корбут сел на кровать напротив седого старика. – А я представлял вас моложе. Воображал вас себе по отцовским заметкам, совсем запамятовал, сколько лет назад они делались. Вам ведь, если посчитать, уже к восьмидесяти сейчас, не так ли? В наши дни редко кто столько живет. Отец вот мой не дожил до второй встречи с вами, – вздохнул он.
– Корбут – ваш отец? – нахмурился старец.
– Да, – подтвердил ЧК. – Что ж, придется нам поспешать, пока и вы не окочурились. Придется ободриться: работы у нас будет много. Очень много.
– Меня зовут Владар, – глухо ответил старик. – Я не знаю, о какой работе вы говорите. Что касается Корбута, такие люди, как он, позорят науку! Я не собираюсь сотрудничать…
– О каком сотрудничестве ты болтаешь?! – Лицо Чеслава сделалось пунцовым, а глаза налились кровью. – И как смеешь ты, раб, в таком тоне говорить о моем отце?!
– Хм… Яблочко от яблони… – усмехнулся Владар. – Те же глаза. Тот же фанатизм во взгляде. Уж не вселился ли в тебя дух покойного Миши Корбута, который приходил за моей душой, а, сынок? Вернее, не дух, а бес. Глядя на тебя, я начинаю верить в реинкарнацию. Прости, Господи, грехи мои тяжкие. – Старик размашисто перекрестился.
Чеслав вздрогнул, словно его хлестнули плетью, и замахнулся на Владара, но вместо того, чтобы ударить, до крови прикусил губу.
– Гиви, Мартин, привяжите моего остроумного друга к стулу! Быстро!
Подручные Корбута бросились на старика. Владар не сопротивлялся. Корбут, дрожа от нетерпения, вытащил из кармана зажигалку.
– Теперь – оба вон отсюда, – прорычал он. – Проваливайте к чертовой матери. Я буду говорить с многоуважаемым Владаром наедине.
Раздался щелчок кресала: острый язычок пламени лизнул кожу на лице старика. Запахло паленым.
– Очистительный огонь! Из него ты выйдешь преображенным, – произнес Корбут голосом, полным плотского наслаждения. – Когда я подпалю тебе бороду, ты начнешь вопить. Потом ответишь на все вопросы. И будешь молить меня, чтобы я погасил свою зажигалку.
Чеслав ошибся. Упрямый старик молчал. На морщинистом лбу выступили крупные капли пота, лицо посерело, но из груди не вырвалось ни единого звука.
Корбуту пришлось взять с полки паяльную лампу. Подергав ручной насос, он открыл вентиль и поднес к форсунке зажигалку. Пламя, поначалу ленивое и желтое, вскоре сменило цвет на голубой. Раздалось шипение. Чеслав продолжил регулировку до тех пор, пока не придал языку огня нужную форму – заточенного острия.
Он поставил лампу на пол, у ног Владара, а сам уселся на стуле напротив.
– Может, хватит нам играть в молчанку, Владимир Дарвинович? Сколько можно корчить благородство и неподкупность? Хочешь начистоту? Сейчас, старик, я раскрою тебе все свои карты и дам минуту на то, чтобы решить: займешься, как в старые добрые времена, наукой или будешь подыхать долго и мучительно.
– Что тебе надо?
– Вот это другой разговор. – Корбут встал, подошел к Кольцову и наклонился над стариком так, что тот чувствовал на щеке горячее дыхание. – Мне нужна твоя помощь в доставке сюда вируса, разработанного вашей конторой в ходе проекта «Немезида», – четко разделяя слова, произнес Корбут. – Я отправлю за ним своих олухов, которые ни шиша не смыслят в том, что надо взять из лаборатории. Им нужен толковый руководитель. Справишься – продлишь себе жизнь и займешься изготовлением антидота. Я не просил бы тебя об участии, если бы не масса других важных дел. Будешь работать на Красную линию, хорошо питаться и молиться сколько влезет. Ну, так как, отче?
– Тот, кто коснется контейнеров, будет заражен мерзостью, которую собирался продолжать разрабатывать твой папаша, – покачал головой Владар. – Он станет инкубатором заразы. Не жалко своих людей?
– Тебе-то какое дело? Радуйся тому, что не заразишься сам. А контейнер вскроет тот, кому положено. Скоро я вас познакомлю. Уверен, парень тебе понравится. Все под контролем, старый пень. Я не собираюсь полагаться на случайности. Считай это завещанием профессора Корбута!
– Примеряешь отцовские лавры? Вижу тебя насквозь, мальчик. На мою помощь не рассчитывай, лучше убей сразу, но запомни: даже завладев вирусом, ты не сможешь им воспользоваться. Без меня, малыш, тебе и спирт с водой в нужных пропорциях не смешать, а «Немезида» – это тебе не водка.
Чеслав обеими руками вцепился в балахон Владара и разорвал его на плече. Оторванный рукав повис, оголив верхнюю половину руки. Огонь паяльной лампы коснулся предплечья старика. В помещении воцарилась тишина. Запахло паленым мясом. Чеслав, не отрываясь, следил за каплями пота, стекавшими по глубоким морщинам на лице Владара. Палача бесило молчание отшельника, а тот, чувствуя это, нашел в себе силы скривить губы в улыбке.
Боль от обожженной руки растекалась по телу, как жидкость в сообщающихся сосудах. В глазах у Владара потемнело, тонкие черты лица коменданта Берилага расплывались, подобно воску оплывающей свечи, пока не исчезли совсем…
Стены лаборатории расступились. Владар понял, что стоит у своей палатки в Периметре. Все было почти как полвека назад. Все, да не все. Вместо гор Периметр окружали серые остовы разрушенных многоэтажек и вздыбленные, ощетинившиеся ржавой арматурой плиты. Владар осмотрелся, в надежде чудом отыскать здесь девочку-казашку. Не нашел. Зато увидел знакомые очертания здания, под которым располагалась секретная лаборатория НИИ эпидемиологии.
Когда-то в нее складировали все, что имело отношение к проекту «Немезида» после его закрытия. Мгновение – и неведомая сила перенесла Кольцова прямо в лабораторию. Она осталась такой же, какой Владар видел ее в последний раз. Разве что кафельные полы, стеклянные шкафы и груды картонных папок на стеллажах теперь покрывал толстый слой пыли.
Владар подошел к ряду алюминиевых контейнеров и открыл один. Он предполагал, что увидит шеренги ампул, уютно расположившихся в ячейках, но контейнер оказался наполненным гниющей травой, в которой лежали продолговатые, усеянные черными пятнами кожистые яйца. Одно из них покачнулось и лопнуло. Из раскола брызнула мерзкая желто-зеленая слизь. Скорлупа развалилась на две части, выпуская на свет извивающуюся черную змейку. Яйца с чавканьем лопались одно за другим, а первый из вылупившихся змеенышей перевалился через край контейнера и упал на пол.
Владар попятился. Змея, извивающееся тело которой разбухало как на дрожжах, поползла к человеку и в стремительном броске обвила его ногу. Старик лихорадочно тряс ногой, пытаясь избавиться от гада, но этим только разозлил его. Змея зашипела и отвела в сторону треугольную голову, готовясь ужалить…
– Ты у меня в черта уверуешь, проклятый поп! – Истошный крик Корбута вырвал Кольцова из кошмарного небытия. Всего на мгновение. Отшельник понял, что шипела не змея, а паяльная лампа, и провалился в черную трясину беспамятства.
Чеслав погасил орудие пытки и принялся мерить шагами лабораторию. Он начинал нервничать. Не столько из-за упорства Владара, сколько из-за отсутствия Томского. Парень заставлял себя ждать, а ведь должен был броситься за своей подругой сломя голову. Сколько еще придется торчать здесь?
Корбуту не терпелось вернуться в Берилаг, где его ждали любимая Шестера и Кунсткамера, его славная лаборатория, так нуждавшаяся в новых образцах. Да, и конечно же девушка Томского, которой он еще не успел заняться вплотную. А руки так и чешутся. Комендант посмотрел на бессильно повисшую голову старика, кожу на его руке, успевшую вспучиться волдырями. Вид ожога вызвал у него не сострадание, а чисто медицинские ассоциации. Он словно изучал анатомический плакат.
И вдруг очень ярко представил себе голову Томского в банке с формалином на полке своей Кунсткамеры.
* * *На самом деле Толя как мог старался оправдать надежды Чеслава. Он спешил, попутно позабыв о семенящем рядом Вездеходе, размышляя о том, как пройти Чеховскую. На этой станции он уже бывал и до сих пор морщился от воспоминаний, до одури насмотревшись на лозунги, свастики и всяческий нацистский агитпроп. Так что изучать Чеховскую ему ни к чему. Просто подняться на платформу, и баста. За документы опасаться нечего – он подданный Полиса. Правда, бравировать этим не стоит. Полис кончается там, где начинается Рейх. Значит, надо будет потихоньку-полегоньку топать к переходу на Театральную.
И вдруг очень ярко представил себе голову Томского в банке с формалином на полке своей Кунсткамеры.
* * *На самом деле Толя как мог старался оправдать надежды Чеслава. Он спешил, попутно позабыв о семенящем рядом Вездеходе, размышляя о том, как пройти Чеховскую. На этой станции он уже бывал и до сих пор морщился от воспоминаний, до одури насмотревшись на лозунги, свастики и всяческий нацистский агитпроп. Так что изучать Чеховскую ему ни к чему. Просто подняться на платформу, и баста. За документы опасаться нечего – он подданный Полиса. Правда, бравировать этим не стоит. Полис кончается там, где начинается Рейх. Значит, надо будет потихоньку-полегоньку топать к переходу на Театральную.
Вот только лицо… Как быть с тем, что его физиономия стала слишком популярной благодаря портретам в стиле «Их разыскивает милиция»? Капюшон! Самый надежный способ не засветиться. Хотя тут важно не переборщить. Надвигать его на самые глаза ни к чему – подозрительно. Он просто будет идти, не опуская глаз, но и не задирая головы. Походка должна быть усталой, а выражение лица – покорным и благожелательным. Не высовываться. Схлестнуться с фашистами он всегда успеет, но сейчас не они главная цель. Стоп! А как быть с Носовым? В рюкзак его не засунешь, а появление карлика в Рейхе может кончиться плохо как для Вездехода, так и для его спутника.
– Слышь, Вездеход, а у тебя нет лазейки, через которую можно обойти Рейх?
– За меня не волнуйся, – хмыкнул Носов. – Не впервой. Метров через пятьдесят разделимся. Есть один отличный лючок. Эх, жаль тебе в него не протиснуться! Встретимся в перегоне за Пушкинской. Сам постарайся в передрягу не угодить.
Как и обещал Носов, через полсотни метров Толя увидел черный проем подсобки. Вездеход уверенно вошел внутрь, отодвинул в сторону ржавый лист жести, который валялся на полу, и ловко подцепил ножом почти незаметную квадратную крышку люка. Открылась дыра, и Томский поразился ловкости, с которой Вездеход юркнул вниз. Во тьме подземелья вспыхнул фонарик.
– Эй, Толян, прикрой крышку! – донеслось из глубины. – До встречи!
Томский продолжил путь в одиночестве. Теперь, когда все было просчитано, в голову полезли мысли о Елене. Как отразится на ребенке пребывание матери в таком жутком месте, как Берилаг? Не начнет ли Корбут действовать, не дожидаясь его появления?
Томский сжал пальцы в кулаки с такой силой, что ногти вонзились в ладони. К черту шахты и планы нападения на концлагерь! Главное – поскорее оказаться рядом с женой. Пусть в плену. Пусть в клетке. Присутствие любимой придаст ему сил, и он найдет сто способов вырваться из лап товарища ЧК.
Углубившись в размышления, Толик не забывал о том, где находится. Слух продолжал фиксировать каждый звук, и когда за спиной раздался шорох, Томский отреагировал молниеносно. На то, чтобы развернуться лицом к опасности, потребовались доли секунды. Однако когда луч фонарика осветил место, где должен был находиться источник звука, он не увидел ничего, кроме рельсов и шпал. Крыса? Нет. Цокот коготков этих грызунов он ни с чем бы не спутал. Передвигаясь, крысы издают совсем другие звуки.
Толик присел на корточки и внимательно осмотрел почерневшую шпалу. На деревянной поверхности влажно поблескивала полоска шириной в сантиметр. Она шла наискосок и указывала на квадратное отверстие внизу стены. Предназначенное для каких-то технических нужд, оно когда-то закрывалось чугунной крышкой. Теперь крышка валялась рядом, а дыра в стене будто говорила: «Милости просим!»
В молодом человеке проснулся исследователь. К тому же размеры норы свидетельствовали, что поселившееся там существо не может быть слишком большим. Томский наклонился над отверстием и тут же отшатнулся. Всего в полуметре он увидел два неподвижных зеленых огонька. Замешательство длилось недолго. Толик направил в нору луч фонаря. Огоньки исчезли, а луч уперся в изгиб туннеля. Если там что-то и было, то убежало. Бесшумно, но не бесследно, оставив после себя такую же влажную полоску, как на шпале.
На дальнейшие исследования времени не было, и Томский продолжил путь. Впрочем, маленькое происшествие заставило его переключиться с фашистов и коммунистов на других обитателей Метро. Так сказать, соседей по общей квартире. Тех, кого не волновали политические и этнические вопросы. Тех, кто предпочитает нападать из темноты и до поры до времени никак не проявлять свое существование, создавая благодатную почву для рождения легенд. По Метро о них ходили байки одна причудливее другой. Они стали частью нового подземного эпоса…
К легендам Толик относился скептически. Имея какой-никакой опыт странствий по темным туннелям, он довольно уверенно сортировал рассказы очевидцев по степени их правдоподобия. В мертвецов без кишок, к примеру, не верил. Логика простая: почему это крысы внутренности у них выжрали, а кожу нетронутой оставили? Нет, брат, крысы все подряд жрут.
Хотя в Метро и самые причудливые байки иногда оказывались правдой. В червей Томский тоже когда-то не верил. Как бы сейчас вот не пришлось пересмотреть свое отношение к зеленым огонькам… Они, конечно, не пытались заманить его в ловушку, как об этом рассказывали, но вполне себе существовали. Так что и с ходячими выпотрошенными трупами, пожалуй, вопрос остается открытым.
«Как и с Корбутом, товарищ Выдающийся Аналитик, – заметил проснувшийся внутренний голос. – Анархизм еще не означает бестолковости действий и отсутствия четкого плана. А у тебя ведь его нет».
Томский поморщился. Плохой знак. Наученный горьким опытом, он знал – дискуссии с самим собой обычно предшествовали разного рода бедам. Профессор Корбут вернулся в новом обличье, а верные друзья на сей раз где-то далеко. Нет рядом Аршинова с его замогильными шуточками. Сгинул в лабиринтах разрушенных домов смешной и преданный Краб. Черт побери, что же это получается: зло возвращается, а добро – нет? Волки сыты, овцы съедены?
Помяни черта, и он тут как тут.
Нацисты, самые зубастые волки Метро, судя по мелькнувшему впереди свету, были совсем рядом.
Миновав легкий изгиб туннеля, Томский увидел груды мешков. Толя вышел на середину путей и заблаговременно сделал «хенде хох». Меньше будут привязываться. Уткнувшийся в рельсы луч прожектора дернулся. В лицо ударил сноп яркого света. Рыкнула и залилась лаем собака.
– Стоять! – простуженно каркнул громкоговоритель. – Стреляем без предупреждения!
Не опуская рук, Томский кивнул. На фоне прожектора появился черный силуэт.
– Медленно, очень медленно идешь ко мне. – Фашист-пограничник передернул затвор автомата и шагнул навстречу Толику. – Оружие можешь сразу бросить на землю.
– Нет никакого оружия, – проговорил Толик таким тоном, словно был в чем-то виноват.
– Это хорошо. Для тебя. Теперь бросай мешок, а сам на колени и руки за голову.
Томский прикусил губу. Пограничник не отличался большим ростом. Узкоплечий, со впалой грудью, он попытался компенсировать неброскую внешность, взрастив под носом пышные усы. Рыжие и неухоженные, они казались наклеенными на изрытое оспинами лицо. Стоять на коленях перед этой сволочью? А ведь придется, если он не хочет завалить дело, так его и не начав.
Появился второй погранец. Полная противоположность первого – грузный и бесформенный здоровяк. Этот, наоборот, старался изжить все признаки растительности на голове и лице, в итоге добившись сходства рожи с гладким пузырем. Он держал Томского на мушке, пока первый потрошил вещмешок. Вскоре Толику милостиво позволили опустить руки, а затем и встать. Документы проверялись уже на блокпосту. Столь тщательная процедура пропуска на территорию Рейха красноречиво свидетельствовала, что желающих заглянуть на огонек к фашистам было немного, и пограничники откровенно скучали.
– Из Полиса, значит, приперся? – Не дожидаясь ответа, пограничник поводил пальцем по страничке паспорта, шевеля губами, а закончив чтение, в упор уставился на Томского. – Ну и на кой ляд тебе было сюда соваться? Не знаешь разве, что мы гостей не любим и многих ставим к стенке?
«Очень надо было, вот и сунулся, – мысленно возразил Анатолий. – А к стенке ты меня не поставишь – кишка тонка. Проблемы с Полисом вашей банде не нужны. Возвращай документы. Если бы мог к чему-то придраться, ты ведь говорил бы со мной по-другому, ублюдок. Так не играй с огнем. Ну же!..»
Но вслух Томский сказал совсем другое:
– На Кузнецкий Мост иду, транзитом. Задерживаться тут не стану.
– Кто ж тебе даст задержаться, милый? – Фашист заржал, заражая весельем дружка, который во время проверки занимался тем, что разглаживал пальцами усики-кляксу под носом. – У нас если задерживаются, то навсегда. Ладно, собирай вещички, и чтоб через минуту духа твоего здесь не было. Пшел!
Запихивая в мешок разбросанные на рельсах вещи, Томский чувствовал, что внутри у него все клокочет от бешенства. Только бы не сорваться. Не поддаться соблазну воспользоваться ножом, который у него так и не нашли.