— Это что, шутка или плод раздумий? Или даже статистика? — серьезно, но на всякий случай улыбнувшись, спросил Яновский.
— Как проблемой этим вопросом — генетикой талантов и способностей — не занимался, а после того, как прочитал речь одного знаменитого русского писателя над гробом не менее знаменитого соотечественника, то задумался.
— И что же вы заключили из этой речи? — теперь уже без улыбки спросил Яновский.
— Заключил то, что я вам уже высказал: во всякой родовой династии есть свой пик, свой звездный час. А дальше — если не падение в пропасть, то, как правило, крутой спуск, блеск солнца сменяется мерцанием лунного свечения. Когда-нибудь я, может быть, займусь статистикой судеб наследников гениев и великих людей мира сего. А сейчас полюбуйтесь: грустная картина. Почти ни у одного из живших здесь академиков, теперь уже умерших, каждый из которых был заметной вершиной в своей области науки, ни дети, ни внуки еще не сказали своего слова в науке.
Там, где кончалась территория поселка академиков, стояли высокие ворота. Почти сразу же за воротами начинался пологий спуск вниз. Асфальтированная шоссейная дорога расстилалась широкой темно-серой лентой, которая за глубокой ложбиной, у пруда, поднималась вверх, разрезая собой зеленое пшеничное поле.
Стараясь мысленно выключиться из разговора, который вел Гордей Каллистратович, знакомя гостя с окрестностями поселка академиков, Яновский некоторое время шел молча и думал о своем. Не доходя до пруда, Гордей Каллистратович начал разговор о том, во имя чего Яновский приехал на дачу к своему научному руководителю.
— Я прочитал главы вашей диссертации. В целом она сложилась, хотя кое-что в ней придется вам отсечь, кое-что дописать. Главный недостаток вашей работы заключается в том, что некоторые разделы вы засушили абстрактным академизмом, ссылками на классиков. Кое-где вы в этом плане потеряли меру, часто доказываете, что Волга впадает в Каспийское море. Значит, первое — это сократить вдвое цитаты. Эти места я отметил карандашом на полях. В своей работе вы говорите о подростках и о их воспитании в семье только в тот период, когда они находятся под непосредственной родительской опекой. Вы даете множество очень ярких и сочных примеров дурного воспитания, а также воспитания примерного, что называется образцового. И как следствие первого и второго вы показываете результаты. У хороших, умных и нравственно светлых и благородных родителей вырастают дети примерные, преданные Родине, нравственно здоровые. Они у вас поступают в университеты, сознательно после восьмого класса идут учиться в производственно-технические училища и тем самым пополняют передовые ряды современного рабочего класса, который с чьей-то легкой руки провозглашен Его Величеством. Сказано красиво, образно и верно, если отмести от них мусор халтурщиков и пьяниц, у которых трудовая книжка так распухла от вкладышей, что не помещается в кармане. Все это у вас правильно. Но эту эволюцию души подростка вы высвечиваете до момента, когда он становится совершеннолетним, а в других случаях до получения паспорта, который дает право подростку именовать себя гражданином СССР. Эти страницы вашей работы написаны убедительно, ярко. Я это отметил на полях. Хорошо также и то, что вы от начала и до конца в своей работе не забываете главный маяк, освещающий все полотно вашей работы. Старая русская пословица «Яблоко падает недалеко от яблони» живет в диссертации во множестве жизненных вариаций. Эту стержневую мысль вы проводите четко и не навязываете ее, а даете мягко, логично, на типичных примерах, опираясь на партийные документы и высказывания классиков марксизма-ленинизма, а также наших великих педагогов прошлого. — Словно вспомнив что-то очень важное и боясь, что это важное вдруг ускользнуло из памяти, Гордей Каллистратович остановился и достал из нагрудного кармана легкого спортивного пиджака бумажку, развернул ее и пробежал глазами по каким-то заметкам. И тут же, свернув бумажку вдвое, положил ее в карман. — В мои немолодые годы не только серебро лезет в шевелюру, но и каналья память дырявится. — И снова, поднимаясь в горку, некоторое время шли молча. По лицу профессора Яновский видел, что он в уме как бы формирует то, что хочет сказать своему аспиранту. И он не ошибся. — Вторая глава, где вы говорите о воспитании подростка трудом, — продолжал Гордей Каллистратович, — написана грамотно и прочно. Убеждают примеры, никого не повторяете, язык сочный, выразительный, но тему сузили городом. И не городом вообще, а столицей, как будто подростки живут только в Москве. А ведь если говорить о труде и его влиянии на формирование личности подростка глубже, то самым благодатным и убедительным полигоном для доказательства этого тезиса является деревня, село или небольшой городишко. Я сам родился и вырос в деревне. В семь лет я верхом на какой-нибудь Карюхе или Гнедке возил копны, в десять лет на конных граблях сгребал в валки сено. В эти же десять лет запрягал лошадь, начинал с отцом и старшими братьями косить, да уже в пять лет деревенский мальчишка, у которого из ноздрей висит зеленая вожжа, видя, что взрослые пилят дрова, старается включиться в их труд.
— Каким образом? — спросил Яновский, когда профессор смолк и, наклонившись у обочины дороги, сорвал полевую ромашку.
— Очень просто. Садится верхом на бревно, зажимает его своими коленочками, как клещ вцепляется в бревно ручонками и считает, что он держит бревно, он помогает. И он действительно помогает, хотя в нем и пуда-то еще нет вместе с мокрыми подшитыми валенками. А тут еще и отец подхваливает: «Молодец, Мишутка… Держи, а то оно, язви его, катается…» И этот карапуз, счастливый от похвалы отца, уверовавший, что и он работает, старается изо всех сил держать бревно. Если верна горькая пословица о том, что «река начинается с ручейка, вор — с пятачка, а пьяница — с рюмки», то нужно выдумать пословицу о том, что любовь к труду, как к жизненной необходимости человека, начинается с первых шагов ребенка, когда он из кубиков начинает складывать вначале пирамиду, а потом домики. И так постепенно, постепенно, год от года наращивать и усложнять трудовые операции, чтобы ребенок, а потом уже подросток радовался продуктам своего труда, видел в нем не только утилитарную пользу, но и душевную красоту. — Гордей Каллистратович вдел ромашку в нагрудный карман и наклонился, чтобы сорвать новую ромашку. — Недавно я купил сборник пословиц и поговорок русского народа. В нем собраны крылатые мысли времен писаной истории. Там есть особая глава о труде. Подобраны такие мудрые формулы в оценке труда и его роли в жизни человека, что я читал и восторгался. Хоть бери ручку и выписывай каждый афоризм.
Каждое слово своего научного руководителя Яновский ловил с жадностью. Он даже подумал: «Был бы сейчас портативный магнитофон — включил бы и записал дословно все, что он говорит».
У входа в музей остановились. Гордей Каллистратович показал рукой на аллею старых могучих лип. Некоторые из них уже доживали свой век.
— По этой вот аллее ходили Тургенев, Гоголь, Суриков, Шаляпин, Васнецов… Искусствоведы ее почему-то называют «гоголевской», хотя вряд ли Гоголю в последние годы жизни, когда он находил приют у Аксакова, было до посадки деревьев… Видите, сколько «Икарусов» привезли туристов?! И замечаю — год от года Абрамцево все увереннее становится местом паломничества любителей и ценителей искусства.
Яновскому еще издали, шагах в двухстах от ограды музея, бросились в глаза разноцветные одежды туристов, снующих между входом в музей, киоском с сувенирами, кафе и продовольственным магазином. Все одеты модно, празднично, на всех лицах светились улыбки, удовлетворенность, покой… Суббота… Выходной день… Солнечно, тепло. Дремучая листва старых лип не шелохнется. На бетонной площадке рядом с кафе над походной шашлычной клубился дым, и оттуда доносились запахи жареного мяса и лука. У фанерного ларька табунилась очередь за пивом. Просторная площадка для легковых машин была заставлена сверкающими на ярком солнце машинами различных марок и расцветок.
Спускаясь к речушке, Гордей Каллистратович остановился на обочине дороги и взглядом показал поверх ограды музея, за которой на взгорке стояла скамья под стеклянным куполом.
— Видите, это скамья Врубеля. Изразцы и обжиг его собственной работы. Недавно скамью обнесли стеклянным колпаком. Чтобы сохранить для потомков.
— Я бы очень хотел побывать в музее и все это посмотреть, — сказал Яновский, глядя в просветы железной изгороди на возвышавшуюся на пригорке и переливающуюся всеми цветами радуги полукруглую скамью, украшенную врубелевскими изразцами.
— Посмотрите. После обеда. У меня гостит старшая сестра, из Воронежа. Она еще ни разу не была в музее. Оксана вас сводит. Она сегодня свободна. Обратите внимание на избушку на курьих ножках. Сделана по проекту Виктора Васнецова. Неподалеку от избушки церквушка — тоже возведена по проекту Васнецова. — Гордей Каллистратович при подходе к плотине рукой показал влево: — А вон видите: камыши и небольшая заводь, к которой переброшен деревянный мостик?
— Я бы очень хотел побывать в музее и все это посмотреть, — сказал Яновский, глядя в просветы железной изгороди на возвышавшуюся на пригорке и переливающуюся всеми цветами радуги полукруглую скамью, украшенную врубелевскими изразцами.
— Посмотрите. После обеда. У меня гостит старшая сестра, из Воронежа. Она еще ни разу не была в музее. Оксана вас сводит. Она сегодня свободна. Обратите внимание на избушку на курьих ножках. Сделана по проекту Виктора Васнецова. Неподалеку от избушки церквушка — тоже возведена по проекту Васнецова. — Гордей Каллистратович при подходе к плотине рукой показал влево: — А вон видите: камыши и небольшая заводь, к которой переброшен деревянный мостик?
— Вижу.
— Это то самое место, на котором Виктор Васнецов запечатлел свою знаменитую девочку у омута. Помните эту картину?
— Не помнить ее нельзя, так же как нельзя забыть репинских «Бурлаков» или шишкинских «Медведей», — ответил Яновский, вглядываясь в темный плес, заросший кувшинками и камышом.
— А под нами течет воспетая Сергеем Тимофеевичем Аксаковым Воря. Хотите, прочитаю? — Гордей Каллистратович огляделся по сторонам и, дождавшись, когда Яновский попросит его прочитать, тихо, вполголоса, начал читать стихотворение Аксакова:
Теперь вам понятно, что такое Абрамцево? — Лицо Гордея Каллистратовича светилось, словно только что прочитанные стихи написал он сам и ждал обязательной заслуженной похвалы.
— Понятно, — улыбаясь, ответил Яновский. Таким простым и душевно распахнутым своего научного руководителя он еще никогда не видел. И тут же подумал: «Правильно сказал какой-то мудрец: «Если ты хочешь до конца узнать человека — побудь у него дома, в семье».
— А ведь Сергей Тимофеевич после приезда из Уфы в Москву почти три года искал «подмосковную». Тогда дачи называли «подмосковными». Это с его-то пониманием и тонким чутьем природы!.. Исколесил вдоль и поперек все Подмосковье, и что же вы думаете? Когда приехал в Абрамцево, то у него от этакой красотищи дух захватило!.. «Здесь!..» — сказал он сам себе и за ценой не постоял, хотя был не из богатых. Купил. Ну а дальше вам все расскажет сегодня экскурсовод. В музее работают толковые девушки. Почти все с университетским образованием, дипломированные искусствоведы, и главное — любят свое дело. — Поднимаясь в горку от плотины, когда возвращались назад, Гордей Каллистратович снова остановился. Вглядываясь в даль, на обрывистый берег Вори, на самом краю которого, схватившись корневищами, подмытыми вешними водами, свисали над рекой деревья и за которыми начиналась белоствольная береговая роща, он сказал: — А вон там, по ту сторону Вори, на покатом бугре, метрах в двухстах от платформы тянется улица художников. — Профессор вздохнул. — Какие мужи некогда ходили по абрамцевским тропинкам: Грабарь, Мухина, Радимов, Герасимов… А вон, видите на бугре, в стайке берез, круглый столик Павла Радимова? Вон он, левее оврага. — Гордей Каллистратович вскинул руку в сторону березовой рощи на бугре.
— Вижу, — ответил Яновский, зорко вглядываясь в даль.
— За этим столиком Павел Радимов принимал и угощал друзей. С этого столика не раз неслись в сторону Вори гитарные переборы. Старик любил гитару. Пел и сам себе аккомпанировал. Желанным гостем у него не раз был Ворошилов. Нарком любил искусство. В двадцать шестом году сам лично написал письмо Илье Ефимовичу Репину в «Пенаты» с приглашением вернуться на Родину. А перед этим к Репину ездила целая делегация ведущих художников АХХРа: Бродский, Радимов, Кацман, Григорьев… Но не уговорили вернуться на родину, не сумели. Старик последние годы был в мощном кольце эмигрантского окружения, к тому же попал под такую власть старшей дочери и жены, что не переборол их, сил не хватило. А как рвался в Россию…
По дороге назад, когда прошли стоянку автомашин перед воротами в музей, Гордей Каллистратович снова вернулся к разговору о диссертации:
— А теперь скажу вам о самом главном, ради чего я пригласил вас для разговора о вашей работе. Слушайте и мотайте на ус.
— Не на что мотать, Гордей Каллистратович, не отрастил еще, — отшутился Яновский. — Все, что скажете, буду задерживать в извилинах серого вещества.
— Это, пожалуй, надежнее. Усы можно сбрить, а эти извилины уничтожает только старуха с косой. Так вот, молодой человек, все ваши конкретные примеры, иллюстрирующие ваш тезис о том, что дурное воспитание там, где в семье пьянство, воровство, разврат, измены, матерщина… — все это дурно влияет на психику ребенка, калечит характер подростка, ожесточает его, учит дурным примерам, толкает к вину, кражам, обману… Когда я читал про этот нравственный мрак в судьбах несовершеннолетних, то мне становилось и горько, и больно: и все это в эпоху развитого социализма, когда деды и бабки этих молодых людей родились при Советской власти. — Профессор долго молчал и, словно ища чего-то взглядом, смотрел в сторону пруда, в котором во времена Аксакова водилось много рыбы, а сейчас пруд затянуло камышом и тиной. — Несколько драматических эпизодов в судьбе несовершеннолетних вы в своей диссертации обрываете шаблонной фразой, подобно, например, такой: «А дальше… Дальше Коля Иванов попал на скамью подсудимых и получил два года лишения свободы», или: «В настоящее время Ваня Петров находится под следствием за совершенное им преступление, о котором сказано выше…», или: «Володя Сидоров привлечен к уголовной ответственности за злостное хулиганство по статье двести шестой, часть вторая…» Итак, на протяжении почти всей диссертации вы даете более десяти мрачных эпизодов, и все они обрываются тем, что вы доводите своих несовершеннолетних горемык, которых рисуете как жертву семейных неблагополучий, до скамьи подсудимых, и больше ни слова о том, как складывается их дальнейшая судьба. Сами за ними следом в этот мрачный омуток неволи, который находится за колючей проволокой, нырнуть или не решаетесь, или просто боитесь.
— Что вы мне советуете? — спросил Яновский, уже догадываясь, чего от него хочет его научный руководитель.
— Неделю назад у меня была интересная встреча с одним генералом из МВД. Он возглавляет инспекцию по делам несовершеннолетних. Рассказал мне много такого, что может заинтересовать не только вас как диссертанта, но и Академию педагогических наук. Волнует и меня преступность среди несовершеннолетних. Неофициальная статистика, по слухам, тревожная, динамика цифр заставляет задуматься как педагогические учреждения, так и просветительские, а также прессу, литературу, искусство… Я говорил этому генералу о вас и что тема вашей диссертации лежит в сфере функций и задач этой инспекции МВД. Он может вас принять и кое-что посоветовать. А главное — поможет вам связаться с воспитательно-трудовыми колониями, в которых несовершеннолетние отбывают наказание за совершенные преступления. Там идет воспитание трудом. Во власти этого генерала — связать вас также с московскими тюрьмами, их теперь называют изоляторами. Там под следствием содержатся подростки, совершившие преступления. Далеко для этих встреч ездить не придется, все это в границах Москвы и Московской области. Вот там-то администрация этих невеселых учреждений познакомит вас не только с протоколами следствия, в которых не увидишь боль души подростка, так как в протоколах фиксируются только факты, но и с самими оступившимися молодыми людьми. А живое общение — это самое верное в познании человека, его характера, его мышления, его судьбы. А поэтому я бы советовал вам проследить биографии тех подростков, которых вы в своей диссертации довели до порога суда и бросили. Не исключено, что ретроспективно, при общении с таким оступившимся подростком, вы узнаете то, чего не узнали о нем, когда он был на свободе. Теряя свободу, человек почти заболевает острой необходимостью исповедаться, раскрыть душу перед другим человеком, который может понять его боль. Вы меня поняли, чего не хватает в вашей диссертации для того, чтобы она задышала новизной постановки вопроса и методом его решения? В нее ворвется сама жизнь, с ее печалями и слезами, она зазвучит правдой. Вот тогда-то ваша диссертация пойдет без задержки, ей будет открыт зеленый светофор для публикации. Советскому читателю не нужны академическая схоластика, круги голых абстракций и псевдонаучность. Вы поняли меня, чего я хочу от вас? — Профессор остановился и строго посмотрел на Яновского, словно желая убедиться — дошло ли до него то, во имя чего он отмерил с ним около пяти километров.