Сидевшие вокруг меня гайдуки почти все были закаленные крепкие мужчины с обветренными от стужи и зноя лицами. Иные седовласые были, как, например, Спаханац Макар, – этот чуть ли не с пеленок принимал участие в сражениях. Они все были одеты в широкие штаны и цветные рубахи с красным или желтым узором. И все опоясаны кожаными патронташами. Поверх патронташей, чтобы скрыть их, все без исключения носили безрукавки-абы. На боку висел маузер-десятка и кривой дамасский клинок. На голове – шапка-арахчи. У каждого за спиной мешок и веревка чтобы лазать по скалам.
Геворг Чауш представил меня отряду и рассказал, как я вывел из осажденного монастыря жеребца Андраника, а до этого разыскал и с большими трудностями вынес из села Татрак молитвенник дома Арабо, тот самый знаменитый «Кочхез», на котором гайдуки теперь приносили клятву, и сам я был первым, кто поклялся на этой книге. Как особое мое достоинство он отметил и то, что именно мне доверили старейшины Сасуна читать вслух письмо английского короля, привезенное Мосе Имо из Англии. И что я как сознательный мушский юноша дал обет служить освободительному движению. После этого Геворг Чауш распорядился выдать мне патронташ.
Мне принесли пару широких лент с гильзами, которые я тут же надел на себя крест-накрест. Поверх я надел лохматую абу. Потом закинул за спину мешок-ранец, в котором был один приклад, две уздечки, одно седло, две пары толстых шерстяных носков, пара трехов и один костяной гребень. К мешку был прилажен маленький мешочек, а в нем – притершая поджаренной просяной муки и кусочки сухой пахты – обед на худой день.
Когда я взял в руки ружье, мне показалось – мне подарили весь белый свет.
Но это было еще не все. Мушец Тигран вдруг оглядел меня издали оценивающим взглядом и, взяв у конюха Барсега три аршина белого полотна, быстро приблизился ко мне.
– Держи, это твой саван, – сказал он и на глазах у всех сложил втрое кусок полотна и сунул в мешок.
В отряде только у некоторых были саваны, я потом уже узнал про это. Саван имели марникский Похэ, Цурхач Азарик и юноша хнусец, разжигавший бездымный огонь в лесу. Мне, наверное, потому дали саван, чтобы я сразу же свыкся со своей судьбой.
Саван! Какое страшное слово.
Все испытующе смотрели на меня, чтобы увидеть, как приму я этот кусок полотна.
Вот так я стал фидаи.
Геворг Чауш показал мне на пень рядом с Градом Тадэ и Аджи Гево, и я пошел и сел на отведенное мне место.
После всего этого Чауш подозвал к себе юношу с белым как молоко лицом, который, сидя поодаль, зашивал свой мешок.
– Иди сюда, Мисак, – сказал Геворг Чауш, – спой песню, послушаем.
Мисак был одним из телохранителей Геворга Чауша. Родился он в Мушской долине в селе Аладин, почему и звали его Аладин Мисак.
Почти все гайдуки умели петь. Фетара Манук был известным исполнителем «Беривани». Аджи Гево бесподобно насвистывал «Лоло». Хороший голос был у Бороды Каро. Но когда пел Аладин Мисак – это было что-то особенное. Он пел до того чарующе, что Геворг, случалось, посылал его до самой Абаханской долины – чтобы заворожить песней курдских беков.
Мисак подошел, сел рядом с Геворгом Чаушем на бревно, приставил руку к уху и запел.
Сначала он спел песню фидаи.
У фидаи нет никакого богатства. У него нет своего дома. Фидаи не имеет права задерживаться на одном месте больше семи дней. Он постоянно в движении. Когда все спят, фидаи бодрствует. Он лишен сладкого утреннего сна. Никто не должен знать, в каком направлении ушел-растворился в полутьме фидаи, из какого оврага вышел и на какую гору взобрался. Если фидаи пришел в село, его пристанище там – темный угол сарая или хлев армянина-землепашца. Зимой, в самую стужу, он ищет пещеру, чтобы перезимовать в ней до весны; он разрывает мерзлый снег и прячется в сугробе, оставив небольшую щель для света и воздуха.
У фидаи нет могилы. Предел его желаний – умереть в бою с песней свободы на устах, получив пулю в лоб.
Вот о чем пел Аладин Мисак.
Геворг Чауш словно хотел посредством этой песни приобщить меня к тем большим будням, которые отныне должны были стать смыслом моей жизни.
Потом по просьбе Спаханца Макара Аладин Мисак спел песню про Арабо.
«…Арабо, Арабо, участь фидаи – огненная рубашка. Из тысячи избранников одному выпадает честь надеть эту рубашку. Ты был самым первым в Мушской долине, кому эта честь выпала.
Арабо убили в ущелье Гялараша; он умер, не достигнув своей цели, но народ не верит, что он мертв, народ думает, что он жив и живет в горах Сасуна. От Марникских гор к Шмлакскому ущелью ведет дорога; там, к юго-востоку от Муша, возвышается загадочная вершина – Смбатасар. На этой горе есть старая крепость. Эй, славный путник, если ты поднимешься к этой крепости, знай, что в ней жил Арабо, копыто его коня касалось этих камней. Именно здесь, на этой горе, воскликнул Арабо, впервые глянув на Мушскую долину: «Я увидел Мушскую долину, мне смерти больше нет!»
Северный и западный склоны Смбатасара обрывистые, под ними лежит пропасть. «Эй, путник, ты что же заблудился между Пынтыхмером и Марником? Когда будешь подниматься на Смбатасар, ты услышишь далекое глухое ржанье. Не пытайся понять, откуда доносятся эти звуки – из-под земли, из пропасти или же с неба. Марникские юноши, что с зажженными свечками, поджигая солому, идут в крепость Пстик, не разгадали эту загадку. Не разгадаешь ее и ты. Чем выше ты поднимешься, тем сильнее будет слышаться ржанье коня. Народ верит, что это конь Арабо подает голос. И смелые фидаи, храбрые фидаи дважды в год поднимаются к этой крепости, чтобы услышать ржание Тилибоза. Арабо, Арабо, ты был первым избранником в долине Муша, надевшим огненную рубашку фидаи».
Песня об Арабо перевернула мне душу. Неужели я провел год с этим легендарным всадником, неужели он сажал меня в седло своего сказочного коня?
Геворг Чауш тоже был взволнован. И старик Макар, я видел, расстроился.
– «Трнки»! – прокричал гайдукский предводитель, спрыгивая с пня.
Мы сняли с себя мешки-ранцы, прислонили оружие к деревьям и пустились в пляс.
Где еще на свете видели такую пляску!
Сначала все выстроились-встали сплошной стеной. Потом повели плечом, взметнулись, наклонились и устремились вперед. Поглядите, как пляшет Фетара Исро, оруженосец Геворга Чауша, вот идут стеной артонский Джндо, мушец Тигран и Бамбку Мело. Раз – и ноги выбрасываются вперед, и мгновенно, подтянувшись, откидывается назад стопа. Геворг Чауш, курд Хасано и марникский Похэ пляшут рядом. И меня затащили в цепь. За моей спиной сплелись руки ализрнанского Муко и Цурхача Азарика. Вот пристроились к цепи конюх Барсег, Аладин Мисак и Сейдо Погос.
А вот и Франк-Мосо подбежал.
Подошли Цронац Мушик и Аврана Арам, Бриндар помешал угли костра и вместе с Арха Зориком и Ахчна Вааном кинулся в пляс. Не выдержали, разорвали цепь, втиснулись золотушный Шмо и айсор Абдело.
Начался «Цаппар».
Здесь главными плясунами были сасунцы. Но не пляска, не пляска это – сама стихия! Встали парами лицом к лицу, опустились на колени, поднялись, покачиваясь и кружась, – общий радостный стон: та-ак – и снова с силой хлопнули друг друга в ладони и – на колени, рывок вверх и со стоном – хлопок руками. Да так ладно. Только раз дал осечку Орел Пето. Борода запоздал подставить руки, и Пето, трижды покрутившись и обойдя Спаханаца Макара и Града Тадэ, с силой хлопнул ладонями о два соседних березовых ствола.
Усталые, повалились все под деревья, попадали на свое оружие, на мешки свои, на саваны.
Первая ночь Этой ночью Геворг Чауш поставил меня часовым в лесу.
Возле деревьев, растянувшись на земле, спали гайдуки. Каждый в обнимку со своим оружием. Некоторые пристроили камни вместо подушек и, чтобы помягче было, подложили под голову мешок. Лежит на спине великан Спаханац Макар. Устал от «Цаппара». Вот он присел возле костра, достал шампур полуготового мяса из огня, стряхнул золу и принялся есть. Стукнул Гале по спине, легонечко толкнул Фетара Манука и, пройдя рядом с лачканским Артином, устало растянулся рядом. Лежит спокойно, голову на приклад положил. А ружье старое-престарое, приклад сам Андраник дважды чинил еще в Тахврнике, в полутемном хлеву Чато.
У ног Спаханаца Макара разлегся Чоло. А на коленях у Чоло покоится голова Аладина Мисака. Борода Каро и Орел Пето уже спят, натянув на головы лохматые абы. Фетара Ахо лежит так, словно шепчет что-то на ухо марникскому Похэ, но это переговариваются шепотом лачканский Артин и шеникский Манук. Манук крепко обнял свою винтовку.
– Эх, была бы у меня твоя винтовка! – в последний раз вздыхает лачканский Артин и обиженно отворачивается. На затылке у него светлая серповидная рана, уже затягиваться начала.
Ализрнанский Муко, мушец Тигран, спаханский Гале, Манук Ахо из Фетары – не счесть их ран. О, если обнажить спину дядюшки Макара! Вы увидите старые рубцы еще со времен знаменитой битвы «Семи Ложек».
Ализрнанский Муко, мушец Тигран, спаханский Гале, Манук Ахо из Фетары – не счесть их ран. О, если обнажить спину дядюшки Макара! Вы увидите старые рубцы еще со времен знаменитой битвы «Семи Ложек».
А шеникский Манук? А Чоло? А Борода Каро? А ну встань, Исро из Фетары, посчитаем твои раны. Исро – оруженосец Геворга Чауша. В тот день, когда Геворг Чауш освободил его село Фетара от злодея Юсуфа, Исро сделался воином Геворга Чауша и не одной раной освятил свое тело.
Марникский Похэ отодвинулся от синеглазого Ахо, повернулся на левый бок, словно говоря – чем я хуже тебя, не уступлю тебе в храбрости, это я провел Халила в теснину.
И Джндо, и алваринчский Сейдо – все подряд в ранах. И даже айсор Абдело, который совсем недавно пришел в отряд. И Бамбку Мело, и конюх Барсег, и Франк-Мосо – все, все до единого. Впервые рубаха Града Тадэ окрасилась в красный цвет на склонах Немрута, когда он был еще воином Родника Сероба. Курд Хасано дважды подвергал свою жизнь смертельной опасности, бросаясь на выручку Геворгу Чаушу.
А может, думаете, Аврана Арам не был ранен? Или даже Цурхач Азарик? И у этого спина исполосована. Он сделал из своего савана мешок, забрался в него и спит. Кто знает, сколько ему еще жить, потому что коротка жизнь гайдука, – сегодня он есть, а завтра его нет.
Лунный луч запутался в волосах мушца Тиграна и блестит, как бусинка, затерявшаяся в колючках. Рядом с Тиграном лежит алваринчский Сейдо, с другой стороны – ализрнанский Муко. Улыбается во сне Сейдо. Наверное, битву в монастыре вспоминает. Муко придерживает рукой ружье. Год назад он продал упряжного быка и купил это ружье.
Орел Пето лежит, прижав к груди ружье. Он смотрит на Бороду Каро и словно говорит ему: «Эх, Борода, Борода, не знаешь еще, что стрясется со мной и с тобой».
Арха Зорик и Цронац Мушик спят спина к спине. Зорик подложил под голову правую руку, прикрыв шрам от раны, полученной в Хатавинском сражении. Левая ладонь Мушика покоилась на лбу у Ахчна Ваана, рядом с Вааном лежал Бамбку Мело.
Ло-ло-ло! Душа Аджи Гево в Манаскертских горах.
Когда это было, бог весть, он покинул свое село, пошел разыскал отряд Родника Сероба. Он как сон помнит горы Манаскерта и любит повторять зов пахаря «ло-ло». Гайдуки так порой и кличут его – Лоло Аджи.
Раньше полуночи вернулся Каме Гаспар. У этого тоже свое «ло-ло» имеется. Он вспоминает, как красноголовые аскяры поймали его на хозванской дороге и, привязав к шее пятипудовый кувшин с маслом, погнали по горам, выпытывая, где находятся тайники фидаи. Аскяры ночью разожгли костер, поставили вооруженного часового стеречь Каме, а сами, усталые, завалились спать. Сасунец тихонечко выпростал руки, стукнул аскяра по шее, дернул к себе его винтовку и побежал. Так и ходит с тех пор с этим ружьем да с суровой памятью о том случае – рубцом от аскярского клинка на спине.
Каждый из этих гайдуков – целый музей старых и новых ран. Даже Аладин Мисак несет на себе памятные отметины, вдобавок у него не хватает пол-уха. А сейчас спит Аладин, прикрыв спину абой, голову положил Чоло на колени, спит безмятежно.
Дальше всех лежит Курава Шмо. Золотушный Шмо прилег между двумя корягами, головы не видно, только одно ухо торчит, и кажется – это дупло коряги. Ах, как сердит Шмо на этот мир и, приложив ухо к земле, все прислушивается, ждет, когда же наконец возвестят свободу, дескать: «Пахарь Шмо, ты что же лежишь на холодной земле Марникского края, гляди-ка, я пришла! Вставай, достань припрятанное зерно, иди засевай поля своей Армении, желанного своего Айастана».
Бриндар прикорнул возле бездымного костра. Это единственный солдат без единой раны. Он лежит спиной к костру, словно стесняясь своих товарищей. Перед ним лес, лунные блики играют на стволах деревьев. «У деревьев и то есть раны, – думает Бриндар, – один я обделен…»
Неподалеку от своих оруженосцев, Исро и Хасано, под большим дубом, лежа на боку, спит сам Геворг Чауш. На груди у него крест-накрест проходят ленты патронташа, на спине их целых три ряда. Одну руку он держит на бинокле, другую – на своем «Арабо». «Арабо» – так он называет свое ружье в память об Арабо, чьим солдатом он был. В мешке своем предводитель гайдуков держит просяную муку, молотое просо и куски сухой пахты – на черный день для всего отряда. Обычно эту сумку несет вместо него марникский Похэ, который даже внешне похож на своего командира.
Каждая рана на фидаи – знак отличия, память о бесчисленных сражениях. А уж сколько было этих сражений у Геворга Чауша – не счесть! Битва при Спахане, при Хоцоце, при Татраке. Сражение в княжеском ущелье и в Сурб Ахберике. В Шмлаке, в ущелье Боярышника. Всего месяц прошел, как он расправился с подлым родом предателя старосты Аве из Гехашена, пощадив лишь малютку-хромоножку.
Ровно тридцать шесть солдат у Геворга Чауша. Лежат, спят каждый на свой лад. И усы у каждого на свой лад – у одного топорщатся, у другого лихо закручены, у третьего повисли уныло.
Вот мои любимые уроки. Вот тот алфавит, который мне предстоит выучить.
Спят повстанцы. Кто спит, а кто только-только отходит ко сну.
Но неужто сон берет гайдука?
Глядите, вот проснулся дядюшка Макар. Прошел рядом со мной тяжелыми шагами, направился к роднику, испил воды, вернулся назад, покручивая мокрые усы. Вот он присел возле погасшего костра, поворошил еще теплую золу – несколько кусочков печени оставалось на шампуре, сдул с них золу, съел. Потом поправил на спине ленты патронташа, проверил оружие и посмотрел на небо.
Денница показалась.
Сейчас проснутся синеглазый Ахо и Фетара Манук. Встанут ализрнанский Муко и Абдело-айсор. И Борода Каро встанет, и Орел Пето. Поднимутся курд Хасано и Сейдо Погос. А вот проснулся Джндо. Сидит, закинув ногу на ногу, голова обернута платком, конец которого свисает на правое ухо; на груди крест-накрест патронташ, ружье рядом наготове.
Пора проснуться мушцу Тиграну, Бамбку Мело и марникскому Похэ. Арха Зорик поднял голову, посмотрел на Джндо из Артонка, покосился на Аврана Арама и Цронаца Мушика; мельком взглянув на предводителя, остановил свой взгляд на лежавшем рядом Ахчна Ваане.
Сейчас и они проснутся. Встанет Франк-Мосо, лачканский Артин и Гале. А когда проснется Чоло, Аладин Мисак, глядь, тоже на ногах уже. Встанут Фетара Исро, Град Тадэ, шеникский Манук. И Цурхач Азарик. И Бриндар. И Лоло Аджи.
А Каме Гаспар, еще затемно поднялся, выбил золу из трубки, ушел – растворился в ночи.
Вот кто-то чихнул, но не человек – в той стороне пасутся привязанные кони Геворга Чауша и других гайдуков. Они всегда наготове, они оседланы, и хурджины через седло перекинуты. В любую минуту гайдуки могут вспрыгнуть на коня и умчаться в неведомое.
Волшебное решето Я уже вторую неделю дежурил, как вдруг Геворг Чауш сказал, чтобы я отправился в села долины Муша – за решетом, муку мол, надо просеять. Я был крайне удивлен. Речь шла о такой пустяковине, что мне даже сделалось неловко оттого, что Геворг Чауш дает мне такое задание. Самолюбие мое было задето.
О буднях фидаи я знал еще очень мало. И я решил, что, наверное, у нас где-то запрятана мука в большом количестве и надо спешно испечь хлеб, вот и понадобилось решето. Еще я слышал, что накануне больших сражений фидаи выпекают много хлеба и прячут его в разных местах. Но по дороге меня одолели сомнения. Может, меня снова хотят испытать и снова подошлют какую-нибудь женщину, чтобы та заговорила со мной?.. Решето-то, известное дело, по женской части. Лучше бы мне поручили таскать мешки с мукой. Это да, это я бы с радостью сделал – перетаскал куда угодно и сколько угодно самых что ни есть тяжеленных мешков. А то решето! Что может почувствовать мужчина, которому поручено отправиться за решетом? Ведь я гайдук, в мешке у меня свой собственный саван лежит. Но что поделать, бывает в жизни такое, когда воин вынужден рыскать по селам в поисках решета.
Я многие дома обошел, но никто мне решета не продал.
Я стал вспоминать, в каких селах у меня живут знакомые или же родственники. Возьму-ка да одолжу у них. Как это я раньше не подумал! В Тергеванке у меня тетка родная живет, сестра матери. Хлеб ее выпечки славится на всю округу. Пойду-ка прямо к ней, попрошу решето – и быстренько к своим в Марникский лес. А можно и в Бердак пойти – разыщу того бердакца, чей обед с самиром я ел при дележе земли, когда границу между их селами определяли.
Тергеванк был селом известного фидаи Мхо Шаэна. Дом моей тетки стоял на самом краю села, дверь не была заперта. Мушцы, отправляясь на работу, никогда не запирают своих дверей.
Я вошел в дом. Первое, что мне бросилось в глаза, – это висевшее на стене большущее решето тетушки Рехан. В доме ни души не было. Я взял решето и преспокойно вышел из дому, оставив дверь, как и прежде, открытой.
Гордо вышагивал я по дороге, торопясь предстать с таким чудесным решетом перед Геворгом Чаушем. Не доходя до Бердака, я услышал выстрелы. Смотрю – несметное число курдов и турок одолевают фидаи, а наших всего несколько человек. Двух из них я узнал: один был Геворг Чауш, другой – Гале. Неравная была битва, трудно приходилось Геворгу и Гале. Я побежал им на помощь. На бегу я заметил, что за большой скалой залегли марникский Похэ, алваринчский Сейдо и мушец Тигран. Бамбку Мело тоже был с ними. Он и Джндо по очереди стреляли из одного ружья.