Дома, пересказав новость дочери, она пришла в ужас, услышав в ответ, что та собирается принять участие в смотре.
— Дочь моя, что тебе там делать? — в отчаянии произнесла эта женщина. — Туда соберутся самые красивые и самые богатые девушки двора. Выброси эту безрассудную затею из головы! Я знаю, что ты страдаешь, но не доводи страдание до безумия!
Дочь ответила на это:
— Дорогая матушка, я не страдаю и совсем не собираюсь сходить с ума. Да, меня ни за что не изберут, но зато я воспользуюсь случаем, чтобы побыть еще несколько мгновений рядом с принцем. Даже зная, что удел мой иной, я буду счастлива.
Вечером, когда девушка явилась во дворец, там действительно собрались все самые изысканные красавицы, одетые в самые пышные наряды, украшенные самыми прекрасными драгоценностями и готовые любой ценой добиться цели.
Окруженный свитой, принц объявил о начале смотра:
— Я дам каждой из вас по одному семени. Та, которая через шесть месяцев принесет мне самый красивый цветок, выращенный из него, станет китайской императрицей.
Дочь служанки взяла свое семя, посадила его в горшок с землей и, хотя и не имела опыта в садоводстве, терпеливо и с нежностью ухаживала за почвой: она думала, что красота цветка будет зависеть от силы ее любви, а потому можно не беспокоиться о результате.
Прошло три месяца, но всходов не было. Девушка испробовала все возможные средства, советовалась с крестьянами, но ничего не помогло. С каждым днем все призрачнее становилась ее мечта, хотя любовь ее ничуть не уменьшилась.
И вот истекли шесть месяцев, а в ее горшке так ничего и не выросло. Даже зная, что ей нечего предъявить принцу, девушка сказала матери, что собирается снова явиться во дворец в указанный день и час, объяснив свое решение тем, что все шесть месяцев она самоотверженно трудилась. На самом же деле она просто не хотела упустить последний шанс встретиться с любимым.
Настал день новой аудиенции. Девушка пришла с горшком без растения и увидела, что в отличие от нее все другие претендентки достигли успеха: цветы у них были великолепны, самых разных форм и оттенков.
Наконец долгожданный момент наступил: принц входит и пристально осматривает каждую претендентку. Обойдя всех, он подводит итог: принц берет себе в жены дочь служанки.
Слышен ропот: по какому, мол, праву избрана та, которая пришла без цветка?
И тогда принц тихо говорит:
— Она одна вырастила цветок, достойный будущей императрицы. Это цветок чести. Все розданные мною семена были мертвы. Они не могли дать всходов.
Крупнейший из бразильских писателей
В свое время я издал за свой счет книгу «Архивы преисподней» (которой очень горжусь и которую сегодня невозможно купить только потому, что я никак не соберусь подготовить ее к переизданию). Мы знаем, как трудно опубликовать книгу, но еще труднее добиться, чтобы ее выставили в книжных магазинах. Раз в неделю моя жена объезжала магазины в одной части города, а я в другой.
И однажды, пересекая с несколькими экземплярами моей книги под мышкой Копакабану, она заметила на противоположной стороне Жоржи Амаду и Селию Гаттаи! Не долго думая, она подошла к ним и сказала, что ее муж — писатель. Жоржи и Селия (которые и сами слышали подобные заявления каждый день) отнеслись к ней довольно любезно, пригласили на чашечку кофе, попросили по экземпляру книги и под конец пожелали мне успешной карьеры литератора.
— Ты сошла с ума! — сказал я, когда жена вернулась домой. — Разве ты не знаешь, что он крупнейший бразильский писатель?
— Именно поэтому, — ответила она. — Тот, кто достигает таких высот, должен иметь чистое сердце.
Выражение «чистое сердце», употребленное Кристиной, не могло быть более точным. Жоржи, самый известный за рубежом бразильский писатель, был (и остается) мерилом оценки всего происходящего в нашей литературе.
Тем не менее в один прекрасный день во Франции в список бестселлеров вошел написанный другим бразильцем роман «Алхимик». Через несколько недель он занял в списке верхнюю строчку.
Вскоре я получил в одном конверте вырезку из газеты со списком бестселлеров и теплые поздравления от Жоржи Амаду. В его чистом сердце просто не было места зависти.
Некоторые журналисты — и бразильские, и зарубежные — начали провоцировать его, задавая злопыхательские по отношению ко мне вопросы, но ни на мгновение Жоржи не позволил соблазнить себя легкостью уничижительной критики и стал моим защитником в трудный для меня период, когда со всех сторон мое творчество подвергалось очень жестким нападкам.
Потом, во Франции, мне присудили первую зарубежную литературную премию. Но получилось так, что в день, на который была назначена церемония ее вручения, я должен был находиться в Лос-Анджелесе. Моя издательница Анн Каррьер впала в отчаяние после безуспешных попыток убедить американских издателей отменить мои выступления, запланированные на эти дни.
Дата церемонии приближается, а лауреат не может прибыть на нее! Как быть? Не посоветовавшись со мной, Анн звонит Жоржи и объясняет ситуацию. Тот, не раздумывая, вызывается представлять меня на вручении премии. Более того, звонит бразильскому послу во Франции и приглашает его на церемонию, где произносит полную изящества речь, не оставившую равнодушным никого из присутствующих.
Самое удивительное то, что я познакомился с Жоржи Амаду лишь спустя почти год после вручения премии. Зато его душу — ах, что это за душа! — я узнал и полюбил давно, как люблю его книги. Это душа маститого писателя, относящегося без капли высокомерия к начинающим авторам; это душа бразильца, способного радоваться успехам соотечественников; это душа человека, готового прийти на помощь по первому зову.
Несостоявшаяся встреча
Думаю, не реже одного раза в неделю мы встречаем незнакомого человека, с которым тянет заговорить, но не хватает смелости. Несколько дней назад я получил от некоего читателя — назову его Антонио — письмо, в котором он как раз пишет об этом. Вот отдельные фрагменты его рассказа.
«Во время странствия по Великому Пути я однажды увидел женщину, невысокого роста, со светлой кожей, прилично одетую и — с протянутой рукой. Когда я приблизился, она жалобно обратилась ко мне, прося пару монет на кусок хлеба. В Бразилии нищие всегда ходят в грязных лохмотьях, поэтому я решил ничего не давать ей и прошел мимо, но ее взгляд вызвал во мне какое-то странное чувство.
Я направился в гостиницу, но вдруг ощутил в себе непостижимый импульс, звавший меня вернуться и дать милостыню. Я наслаждался отпуском, только что отобедал, в кармане у меня были деньги — и я представил, насколько это должно быть унизительно стоять посреди улицы, со всех сторон ловя на себе взгляды, и выпрашивать жалкие гроши.
Я вернулся к тому же месту, но ни там, ни на ближайших улицах ее не было. На следующий день я снова искал ее и снова безуспешно.
С этого дня у меня началась бессонница. Я вернулся в Форталезу, рассказал о случившемся одной знакомой, и она пояснила мне, что между мной и этой женщиной возникла сильная связь, которую я разорвал, и теперь мне надо просить о помощи у Бога. Я стал молиться и как-то раз услышал голос, повелевавший найти нищенку. Каждую ночь я просыпался в слезах, и мне стало ясно, что я так долго не протяну; я взял деньги, купил билет и отправился в Мадрид на поиски женщины.
Я только то и делал, что искал ее, но время шло, деньги таяли. В туристическом агентстве я перебронировал билет на более позднюю дату: я не допускал мысли о том, чтобы вернуться в Бразилию, не подав милостыни этой женщине.
На выходе из агентства я споткнулся на лестнице и едва не налетел на кого-то: это была она!
Машинально сунув руку в карман, я достал все деньги, которые там были, и протянул ей. И, испытав глубокое умиротворение, беззвучно возблагодарил Бога за эту встречу, за предоставленный мне повторный шанс.
С тех пор я еще несколько раз бывал в Испании, но теперь был уверен, что больше не встречу ее: ведь я уже выполнил то, к чему звало меня мое сердце».
Смешливая пара (Лондон, 1977)
Мне все так опротивело, что я решил уехать вместе со своей молодой женой Сесилией куда глаза глядят. Мы перебрались в Лондон и поселились на Палас-стрит в небольшой квартире на втором этаже. Нам никак не удавалось завести друзей. Была, правда, одна юная пара, которая каждый вечер, выходя из ближайшего паба, подходила к нашему окну и криками вызывала нас к себе.
Я очень боялся, что поднимаемый ими шум не понравится нашим соседям. Поэтому я никогда не спускался, делая вид, что не имею к паре никакого отношения. Они, однако, подолгу не унимались и шумели, даже если никто из нас не приближался к окну.
Однажды я не выдержал, сошел вниз и отчитал их за шумное поведение. Их улыбчивые физиономии тут же скисли, они попросили прощения и удалились. В тот вечер я понял, что меня больше беспокоило то, «что скажут соседи», нежели то, что у меня нет друзей.
Однажды я не выдержал, сошел вниз и отчитал их за шумное поведение. Их улыбчивые физиономии тут же скисли, они попросили прощения и удалились. В тот вечер я понял, что меня больше беспокоило то, «что скажут соседи», нежели то, что у меня нет друзей.
И я решил, что в следующий раз обязательно приглашу их к себе и мы вместе выпьем чего-нибудь. Всю неделю я высматривал их из окна в то время, когда они обычно проходили мимо нашего дома, но они больше не появлялись.
Я стал заходить в паб в надежде встретить их там, но хозяин не помнил их.
Я прикрепил к окну большой лист бумаги, на котором написал: «Позовите нас еще раз», но этим добился только того, что однажды ночью группа пьяных хулиганов стала выкрикивать в наш адрес грязные ругательства, и соседка, покой которой я так оберегал, пожаловалась на нас хозяину квартиры.
А со смешливой парой я так никогда больше и не встретился.
Повторный шанс
— Меня всегда привлекала история с «Сивиллиными книгами», — рассказывал я Монике, моей приятельнице и литературному агенту, во время нашей поездки на машине в Португалию. — Нужно предпринять все возможное, для того чтобы они не исчезли навсегда.
Одна из Сивилл, прорицательниц, способных предсказывать будущее и живших в Древнем Риме, однажды явилась во дворец императора Тиберия с девятью книгами. В этих книгах было предсказано будущее Римской империи, и она запросила за них десять талантов золота — цену, которую Тиберий счел чересчур высокой.
Сивилла вышла из дворца, сожгла три книги и вернулась с шестью оставшимися. «Десять талантов золота», — сказала она. Тиберий засмеялся в ответ и велел ей убираться вон: как, мол, она посмела предлагать шесть книг по цене девяти?
Сивилла сожгла еще три книги и вернулась к Тиберию с последними тремя томами: «Они стоят десять талантов золота». Заинтригованный, Тиберий купил три оставшиеся книги, и только небольшая часть будущего оказалась открыта ему.
* * *Когда я заканчивал историю, мы как раз проезжали через Сьюдад-Родриго, городишко на границе Испании и Португалии. Именно там четыре года назад мне предложили купить одну книгу — и я отказался.
— Давай остановимся. Думаю, я вспомнил о «Си-виллиных книгах» не случайно: это знак, что следует исправить одну из совершенных в прошлом ошибок.
Во время первой поездки в Европу для презентации своих книг я обедал в этом городке. После обедая зашел в собор, познакомился с падре. «Посмотрите, как красиво вечернее солнце освещает интерьер», — сказал он. Мне понравились его рассуждения, и мы побеседовали немного, а потом он показал мне алтари, дворики и внутренние садики храма. Под конец он предложил мне купить книгу, рассказывающую о церкви, но я не проявил к книге интереса. Однако, выйдя на улицу, я испытал угрызения совести: я, писатель, приехавший в Европу продавать свою книгу, отказываюсь купить сочинение падре — где же солидарность? Впрочем, вскоре я забыл об этом эпизоде. Чтобы снова вспомнить о нем только сейчас.
Остановил машину. Вместе с Моникой мы направились к площади напротив церкви, где, запрокинув голову к небу, стояла какая-то женщина.
— Добрый день. Мы приехали к падре, написавшему книгу об этой церкви.
— Этого падре звали Станислав, и он умер год назад, — ответила она.
Мне стало грустно. Почему я лишил падре Станислава той радости, которую сам испытывал, когда кто-нибудь покупал мои книги?
— Это был один из самых добрых людей, каких я знала, — продолжала женщина. — Он происходил из бедной семьи, но смог выучиться на археолога. Потом он помог моему сыну получить стипендию в колледже.
Я рассказал ей, что привело меня сюда.
— Не грызи себя, сын мой, — промолвила она. — Зайди-ка в собор.
Я счел это добрым знаком и сделал, как она сказала. В пустом соборе только один священник ждал в исповедальне верующих. Я обратился к нему, и он махнул рукой, повелевая мне опуститься на колени.
— Нет-нет, я не собираюсь исповедоваться, — сказал я. — Мне нужна книга об этой церкви, написанная неким Станиславом.
Глаза падре загорелись, он вышел из исповедальни и через несколько минут вернулся с книгой.
— Какую радость вы мне доставили! — произнес он. — Я брат падре Станислава, и то, что вы пришли ради этой книги, наполняет меня гордостью за него! Там, на небе, он должен сейчас испытывать блаженство, видя, что его труд оказался не напрасным!
В соборе служит не один падре, но мне посчастливилось попасть именно на брата покойного Станислава.
Я заплатил за книгу, поблагодарил, он обнял меня. Уже покидая собор, я еще раз услышал его голос:
— Посмотрите, как красиво вечернее солнце освещает интерьер!
Точь-в-точь те самые слова, которые произнес падре Станислав четыре года назад. Жизнь всегда дает повторный шанс.
Австралиец и объявление в газете
Я стою в порту Сиднея и любуюсь мостом, соединяющим две части города. В этот момент ко мне приближается австралиец и просит прочесть объявление в газете.
— Очень мелкий шрифт, — поясняет он. — Ничего не могу разобрать.
Я пробую, но у меня нет с собой очков для чтения. Прошу у него прощения.
— Ну и ладно, — говорит он. — Знаете, что я вам скажу? Мне думается, что у Бога тоже не все в порядке со зрением. Не потому, что он стар, а потому, что сам так захотел. Благодаря этому Господь не в состоянии хорошенько разглядеть, как человек совершает грех, и, боясь допустить несправедливость, прощает его.
— Но в таком случае добра Бог тоже не видит, — говорю я.
— Э нет, Бог никогда не забывает дома очки, — смеется австралиец, удаляясь от меня.
Плач пустыни
Один мой приятель, недавно вернувшийся из Марокко, привез замечательную историю о миссионере, который, оказавшись в Марракеше, решил каждое утро гулять по пустыне, со всех сторон обступающей город. Во время первой прогулки он увидел распростертого на песке человека, который ласкал рукой землю, прижавшись к ней ухом.
«Сумасшедший», — сказал про себя миссионер.
Но та же сцена повторялась изо дня в день, и через месяц миссионер был уже настолько заинтригован странным поведением незнакомца, что решился обратиться к нему. Он опустился около него на колено и заговорил на плохом арабском языке (который не успел еще выучить как следует):
— Что ты делаешь?
— Вслушиваюсь в пустыню и утешаю ее в одиночестве и в слезах.
— А я и не знал, что пустыня способна плакать.
— Она плачет все время, потому что мечтает стать полезной человеку и превратиться в огромный сад, где произрастают злаки, цветут цветы и резвятся ягнята.
— Ты скажи пустыне, что она и так неплохо исполняет свое предназначение, — молвил миссионер. — В пустыне человек лучше осознает свое подлинное место в этом мире: на фоне ее бескрайности зримо представляешь себе, насколько мы ничтожны перед лицом Божьего величия.
Глядя на ее пески, я сравниваю человека с песчинкой и понимаю, что миллионы людей созданы одинаковыми, хотя не ко всем мир одинаково справедлив. При виде ее песчаных холмов мне легко сосредоточиться на внутренних переживаниях. А когда солнце встает над песчаным горизонтом, моя душа наполняется радостью и возносится горе, навстречу Создателю.
Сказав это, миссионер ушел, чтобы заняться своими повседневными делами. Каково же было его удивление, когда на следующее утро он снова увидел его на том же месте и в той же позе.
— Ты передал пустыне все, что я тебе говорил? — спросил он.
Тот утвердительно кивнул.
— И она по-прежнему плачет?
— Я слышу каждый ее всхлип. Сейчас она плачет потому, что растратила тысячи лет на стенания о своей полной ненужности, напрасно ропща на Бога и жалуясь на судьбу.
— Ты скажи ей, что человек, срок жизни которого много короче, тоже проводит большинство дней в сомнениях по поводу смысла своего существования. Редко когда он обнаруживает его, в основном полагая, что Бог был к нему несправедлив. Если в конце концов какое-то событие открывает ему, что рождение его не было напрасным, он вздыхает, что теперь поздно менять жизнь, и продолжает страдать. А потом, как и пустыня, мучается оттого, что зря растратил время.
— Не знаю, дойдут ли эти слова до пустыни, — произнес незнакомец. — Она привыкла к своим страданиям и неспособна смотреть на мир иначе, кроме как сквозь слезы.
— Тогда давай испробуем средство, к которому я всегда прибегаю, когда вижу людей, потерявших надежду. Давай помолимся.
Они оба встали на колени: один — лицом в сторону Мекки, поскольку был мусульманином, а другой — молитвенно сложив кисти рук, так как он был католиком. Каждый из них молился своему Богу, который всегда и для всех был одним и тем же Богом, хотя люди упорно продолжают называть Его разными именами.