– Это все ты! – вдруг осенило меня. – Это ты их попросил, чтобы они к нужному времени подняли люльку напротив моего окна! Ты все рассчитал и попросил!
– Марусь! Да что с тобой! – Он смотрел на меня, будто и правда ничего не понимал: не имел к этому никакого отношения и людей этих никогда в глаза не видел.
– Тебя не вылечили твои хваленые тибетские монахи! Ты до сих пор не можешь перенести близости с женщиной, чтобы на тебя никто в этот момент не смотрел! – И тут я сказала страшное, чего никогда не говорила, вернее, я вынесла Кронскому его окончательный диагноз: – Ты – эксгибиционист!
– Как это не вылечили? – растерялся великий детективщик.
– А так! – торжествующе воскликнула я и, указав на окно, проговорила разоблачающим тоном: – Это ты их нанял! Ты их попросил, чтобы они за нами подглядывали!
– Дичь какая-то! Да как тебе такое в голову могло прийти?! – удивился он и, кажется, не врал.
– Так, значит, не ты? – с сомнением в голосе спросила я.
– Да я тут вообще ни при чем! Откуда они свалились?! – И «лучший человек нашего времени» уставился в окно.
– Ну, я сейчас покажу этому гаду Рожкову, как в чужие квартиры заглядывать! – И, стащив с Кронского одеяло, завернулась в него, стремительно подошла к окну и, не задумываясь, распахнула его настежь.
– Да что ж это такое! Что вы себе позволяете! – плевался Амур Александрович. – Вы так низко пали, что Вере Петровне до конца дней придется восстанавливать свое доброе имя и безупречную репутацию! Вы опозорили нашего президента! Это ж надо – среди бела дня непотребствами такими заниматься! И с кем?! С кем, я вас спрашиваю?! С совершенно посторонним человеком! Ведь это не Влас? – спросил он и вопрошающе уставился на меня.
– Я вот сейчас возьму и обрежу трос. – Я схватила ножницы со стола и повертела ими перед носом бабушкиного секретаря.
– Вы не имеете права!
– Вы тоже не имеете права вмешиваться в мою жизнь и к тому же подглядывать! Я сейчас милицию вызову!
В глазах у смуглого, перепачканного краской маляра с перебитым носом промелькнул испуг.
– Мне это не треба! – крикнул ремонтник. – Возьмите свой стольник, а мне такого совсем не треба! – Судя по всему, он не на шутку испугался.
– Давай, – как бы между прочим сказал Рожков, схватил сто рублей и, засунув себе в карман, затараторил: – Постойте, постойте! Все на законных основаниях! Я ведь вас предупреждал об этом! При первой нашей встрече я сказал, что мы теперь с вами постоянно связаны! Так что все законно! Пустите меня внутрь! Пустите! Я должен все зафиксировать! Все! Кто этот человек, откуда он, зачем пришел и прочее. – И Амур Александрович закинул ногу, пытаясь перелезть через подоконник. Я одной рукой перекинула ее обратно в люльку (другой придерживала одеяло на груди).
– Я могу вас впустить при одном условии, – заявила я, и бабушкин секретарь навострил ушки. – Если вы аннулируете все «жучки» в моей квартире! – Теперь-то я не сомневалась, что Глория Евгеньевна натыркала их повсюду, в то время как я наливала ей чай на кухне.
– Какие «жучки»? – вылупился Рожков.
– А то вы не знаете! Подслушивающие устройства!
– Что?!
– Не валяйте дурака! Если у меня в квартире нет «жучков», как же вы узнали, что я 14 января сего года в 12.20 разговаривала с бабушкой по телефону и, как вы выразились, откровенно ей хамила да грозилась трубку бросить, потому что очень спешила?!
– Потому что я как раз 14 января сего года ровно в 12.20 сидел возле вашей дражайшей бабушки и записывал ее умные мысли, – невозмутимо ответил Амур Александрович.
Черт! Как же я сама-то до этого не додумалась?! Вот бестолочь! Но я, конечно, не показала вида, что признала себя тупицей, и решила продолжить допрос:
– А каким образом вы оказались около редакции, когда я ловила машину? – Я благоразумно опустила при этом тогдашнее присутствие Мнушкина. – И почему, позвольте узнать, вы в данный момент висите на моем окне?!
– Марь Лексевна! Ну сколько можно вам говорить, что у партии «Золотого песка» в распоряжении отменная, не имеющая аналогов ни в одной организации страны, разведывательная группа, во главе которой стоит брат Зинаиды Петрыжкиной – Зиновий.
– Не морочьте мне голову! В вашей партии всего 15 человек вместе с моей бабушкой! О какой разведывательной группе может идти речь?!
– Правильно, – рассудительно проговорил он. – И все они, за исключением Веры Петровны Сорокиной, нашего дражайшего президента, и Зинаиды Петрыжкиной (она вообще никуда из дома не выходит!), по очереди следят за вами каждый день. 13 человек партии и составляют агентурную группу! И никто, никто из этих ослов ни разу, подобно мне, не вмешался в ситуацию, не помешал, так сказать! – Рожков с досадой завертел головой – мол: ая-я-й! – А сегодня моя смена, и тогда, когда я за вами в редакцию помчался, – тоже я дежурил. Утром гляжу... Бат-тюшки! У подъезда Марь Лексевны какой-то мужик мнется с цветами. Думаю, не к вам ли, часом? Проследил. Точно! К Марь Лексевне! И вот я тут – перед вами!
Я устрашающе лязгнула ножницами и, успокоившись, что у меня дома нет никаких подслушивающих устройств, захлопнула окно и задвинула шторы прямо перед носом у Амура Александровича.
«Лучший человек нашего времени» сидел на постели, обмотавшись банным полотенцем, и давился от хохота.
– Это бабушкин секретарь, он следит за мной, – объяснила я и рассказала Кронскому все, что касалось лидерства Мисс Бесконечности, партии «Золотого песка» и ее членов. Великий детективщик покатывался со смеху.
По окончании моего содержательного рассказа снова последовал подъем то ли на хребет Цаган-Дабан, то ли Цаган-Хуртей и волшебное парение в одну из обширных котловин – может, Муйско-Куандинскую, может, Тункинскую, а может, и в Окинскую...
Потом Алексей принес мне из магазина молока, черной икры, хлеба, спаржи, сырокопченой колбасы, йогуртовый торт какой-то... В аптеке скупил, кажется, все лекарства, включая слабительные и мочегонные средства и, поцеловав меня в лоб, сказал, что поедет домой, проверить, что там да как, а завтра снова навестит болящую свою скандалистку.
Отходя ко сну, я подумала: «А мама была права – я дождалась своего принца! Правда, он не прискакал ко мне на белом коне и не снес близлежащие дома, не вырыл озеро или пруд за ночь, дабы приплыть наутро на яхте с алыми парусами. Но, на мой взгляд, нет ничего страшного в том, что принц явился ко мне под личиной газовщика».
* * *Наступил апрель. К запаху теплой, дышащей земли и к гнилостному духу «культурного» помойного слоя из окурков, плесневелых хлебных корок, алюминиевых банок, фантиков и прочих отходов жизнедеятельности человека, накопившихся под снегом за зиму, примешался наконец тот особый, характерный, будоражащий и побуждающий к необъяснимым, глупым поступкам аромат весны, который сворачивает людям головы настолько, что некоторые их даже теряют.
Может, это весенний воздух взволновал и опьянил меня?.. Хотя нет – скорее всего, «Лучший человек нашего времени», как всегда это бывало, ворвался в мою жизнь подобно тайфуну, но если раньше он сносил все благочестивые намерения и правильные, удобные для существования в этом мире мысли и представления о безмятежном будущем и двигался дальше, то сейчас он словно попал в западню – в каменный мешок без единой щелки, посредством которой без труда мог бы вырваться и продолжить свое разрушающее действие на свободе. Однако великий детективщик был этим своим «мешком» очень доволен и не стремился оттуда никуда вырываться.
Пока я болела, он звонил мне каждый час, справлялся о моем самочувствии и узнавал, как ему лучше поступить: сначала вымыть окна или полы в квартире, сперва разобраться в шкафах или лучше затеять большую стирку. После девятимесячного отсутствия его дом превратился в хлев, а главная беда, по словам Алексея, была пыль – она витала повсюду, пряталась под кроватью, стояла столбами в солнечных лучах, вызывающе и нагло лежала, словно распутная девка, на столе: вот она я – возьмите меня! Кронский воевал с ней несколько дней, но бесполезно.
– Я ее смахиваю тряпкой, а она поднимается, зараза, и снова ложится на свое место! – жаловался он мне. – Может, ее скотчем? Она к нему прилипнет, и я вместе с ней отдеру клейкую ленту? – советовался он.
– А ты тряпку мочил?
– А надо?
– Наверное.
– Сейчас попробую. – Он бросал трубку и кидался испытывать очередной мой совет, через час звонил опять. – Слушай, по-моему, я над ней одержал победу! – радостно кричал он. – Только теперь от тряпки повсюду какие-то разводы на мебели. Так и должно быть?
– А ты тряпку-то хорошо выжал?
– Я ее вообще не выжимал! А надо было? Что ж теперь делать-то?
– Возьми сухую и пройдись по тем поверхностям, где у тебя разводы. Наверное, так нужно сделать.
– Точно! Ну ты, Марусь, даешь! Нет, я, конечно, знал, что ты очень умная, но что до такой степени!..
– Точно! Ну ты, Марусь, даешь! Нет, я, конечно, знал, что ты очень умная, но что до такой степени!..
Не меньше недели «лучший человек нашего времени» боролся с паутиной в углах и на карнизе, пылью, что лежала повсеместно плотным слоем сантиметра в два (первое время великий детективщик забавлялся тем, что рисовал на ней пальцем затейливые пейзажи, навеянные еще свежими воспоминаниями о Бурятии), и неизвестно откуда взявшимся в марте месяце (!) тополиным пухом под кроватью, письменным столом и шкафами и все порывался приехать ко мне на ночь – я же была непреклонна как скала:
– Нет, нет, Лешенька, не стоит, я еще не совсем здорова и вообще уже собираюсь лечь спать, – говорила я всякий раз, но заметила, что сердце мое с каждым звонком великого детективщика билось все учащеннее, екать даже начало, что к концу недели (невероятная стойкость с моей стороны!), когда с пылью, паутиной и тополиным пухом в квартире Алексея было покончено, я сдалась, и «лучший человек нашего времени» приехал с цветами и кучей продуктов. На следующий день он снова посетил меня, остался на ночь и утром никак не хотел уходить. Вечером того же дня Кронский явился опять с цветами и с изящным кольцом с довольно крупным бриллиантом (нечего сказать, не пожалел денег).
– Марусь, снегурочка моя, мой недоступный абонент, выходи за меня замуж, – просто так, безо всякого пафоса и падения на колени проговорил он. – Я что-то без тебя совсем не могу. И потом, вдруг тебя снова кто-нибудь перехватит, какой-нибудь Отелло, который никогда не поймет твоей тонкой натуры!
– Я не могу так сразу... – замялась я. – Мне нужно подумать, привыкнуть...
Но надо сказать, что привыкала я к Алексею с космической скоростью. Образ его с такой же космической скоростью менялся, и он с каждым днем становился все больше похожим на того самого Кронского, которого я полтора года назад встретила в коридоре редакции. Вторую никчемную косицу на затылке постигла та же участь, что и ту, которая торчала на подбородке. Брезентовые брюки и несуразную куртку на меху с кирзовыми сапогами сменили шикарный костюм, дорогая дубленка и фирменные ботинки. На аппетит он не жаловался и поэтому быстро набрал недостающие килограммы – он уже не казался истощенным, его щеки нельзя было назвать впалыми, а черты лица уж не были заостренными, как при первой нашей встрече после путешествия его в автономную республику Бурятию. Волосы отрастали, и теперь на его голове была вполне приличная стрижка «под ежик». И все-таки чего-то не хватало для окончательного завершения образа. Но вот чего? Я никак не могла понять.
А поняла только в тот вечер, когда «лучший человек нашего времени» протянул мне изящное кольцо с довольно большим бриллиантом. Сердце мое вдруг затрепыхалось, будто вольную птицу закрыли в маленькой клетке и которой не хватает в ней ни воздуха, ни свободы – вот-вот вырвется. И вовсе заколотилось оно не из-за кольца, через меня вдруг в тот момент, когда говорила: «Я не могу так сразу» и «Мне нужно подумать», словно электрический ток по всему телу пропустили, после чего все существо мое закричало внутри: «Это – он! Это – он! Это герой всей твоей жизни! И нечего больше ждать принцев!»
Что вдруг произошло со мной? Я сама не могла ответить на этот вопрос, пока великий детективщик не прикоснулся губами к моему уху и не прошептал: «Все равно я склоню тебя к замужеству». «Запах!» – осенило меня. От него снова веяло его любимой туалетной водой! Вот чего мне не хватало все это время! Удивительно, как запахи могут воздействовать на центральную нервную систему человека! Я нередко вспоминала этот аромат, он порой стоял у меня в носу, и я словно бы находилась в одной комнате с Алексеем, будто он был не в Бурятии, а совсем рядом – стоит только руку протянуть – и я дотронусь до него, но, когда я открывала глаза, меня всякий раз ждало разочарование.
Надо сказать, что герой всей моей жизни действительно излечился от своего недуга – об импотенции и речи не могло идти, к тому же он избавился от страсти к сексу в общественных местах. Теперь он дарил мне свою любовь на широкой постели. И прыти! Откуда у него столько прыти появилось?! Мы не спали ночи напролет, а днем, вместо того чтобы дописывать историю о безумном ревнивце и измученной его бедной женушке Марфушеньке, я отсыпалась, дабы быть готовой к ночи грядущей.
Хотя, если задуматься, молодецкая резвость Кронского вполне объяснима. И, на мой взгляд, совершенно не обязательно было ехать за тридевять земель, чтобы избавиться от своих немощей и маний. Вполне достаточно было поселиться в дремучем каком-нибудь Муромском лесу и пожить там в полном одиночестве месячишко-другой. Не сомневаюсь, результат был бы аналогичный.
О том, что ко мне пожаловал принц под личиной газовщика, я поведала поначалу только Икки. Пульке пока говорить об этом событии я не стала, прекрасно помня ее негативное отношение к «лучшему человеку нашего времени» и неверие в то, что он когда-нибудь сможет избавиться от своих сексуальных расстройств. Огурцова была полностью поглощена своей беременностью и слушать ничего не желала, говорила лишь о предстоящих родах в Черном море да мечтала об ордене матери-героини, сокрушаясь: «Ах, жаль, что он не на ленте! Был бы на ленте красной или голубой, я б его на груди носила, не снимая, и все бы мне место в транспорте уступали. А так, мало ли что у тебя на лацкане приколото – может, не орден вовсе, а значок какой-нибудь непотребный!»
Адочке я все порывалась рассказать о привалившем счастье, но удобного момента никак не подворачивалось – кузина сама утопала в любви к Мстиславу Ярославовичу, к тому же вовсю готовилась к выставке весенне-летней коллекции.
Икки же меня выслушала, порадовалась, а через секунду заревела белугой.
– Что случилось-то? – спросила я.
– Опять я одинокая! – сквозь слезы бормотала она.
– Как так? А как же твой Сержик?
– Мы с ним расстались! Гад он ползучий! И мать его дрянь! Я знаю, это она его подговорила! Увидела, что от аптеки никакой прибыли нет, и потеряла ко мне всякий интерес!
– Нет, я не понимаю! А как она это объяснила? Как вообще это все произошло?! – Я была ошарашена Иккиной новостью.
– Она сказала так. Передаю дословно, – проговорила, хлюпая, моя бедная подруга. – Эта курва Виолетта сказала: «Мой мальчик поведал мне, что вы и ваша мать солгали! Вы оказались не девственницей! А моему мальчику не нужны подержанные женщины! Он чист, и вы недостойны его. Прощайте! И прошу нас больше не беспокоить». – Икки заревела пуще прежнего.
– Вот нахалка! Если ее мальчик такой чистый, откуда ж ему знать, что ты не девственница?! Вот ужас-то! А потом, в нашем возрасте даже неприлично, мне кажется, сохранять девственность. Хотя, может, я и ошибаюсь. А сам-то он что тебе сказал?
– Этот урод выхватил у мамаши трубку и выдавил из себя: «Мамочка совершенно права, и я полностью с ней согласен, поэтому прошу по этому номеру больше не звонить и не искать встреч со мной!»
– Кошмар! – поразилась я. – А ты что?
– Обозвала его каракатицей и сказала, что от одного его вида меня тошнит, а в постель я с ним ложилась под наркозом в виде бутылки водки, и трубку бросила.
– Молодец, Икки, не растерялась! – горячо воскликнула я.
– Какой в том толк, что я не растерялась?! Я снова одна! – И у Икки началась истерика.
– Я сейчас же приду! Слышишь? Я сейчас приду! – Я решила забежать к Икки в аптеку, успокоить ее. Что-то в последнее время с появлением великого детективщика в моей жизни я несколько отстранилась от содружества и проблем его членов. А это просто недопустимо, мужчина в жизни женщины, что трамвай – пришел, ушел, новый подъехал... Друзья совсем другое – они постоянно с тобой, что бы ни случилось, и совсем, совсем не стоит тонуть с головой в личной жизни, а потом отфыркиваться от любви.
Икки сидела у себя в кабинете и все еще хлюпала.
– Перестань! Было б из-за кого! – сказала я и принялась утешать подругу, высыпая на ее брошенную голову обычный поток слов – мол, недостоин он тебя, пусть с такой «квазимодной» внешностью еще поищет себе спутницу жизни – вряд ли кто рискнет связать с ним судьбу. – И вообще, хватит хандрить, пойди умойся, приведи себя в порядок, а то не пойми на кого похожа!
– Ты права! – согласилась она, расправив плечи, словно сбросила с себя тяжелую ношу. – А мамаша-то моя с Векововским переругалась! Плюнула и вообще в телецентре вот уж как пять дней не появляется! – И Икки вдруг разразилась смехом поистине гомерическим.
– И она тоже?! – Я изумилась синхронности событий в жизни матери и дочери Моторкиных. – Ну что ты хохочешь?! Объясни мне, что у нее-то произошло!
– Ой! Я не могу! – все еще держась за бока, воскликнула она. – Неувязочка у родительницы моей с телеведущим получилась! Этот Векововский оказался обманщиком и пройдохой! Пять дней назад маманя бесшумно зашла к нему в павильон. Его нигде нет. Смотрит, дверь в гримерку приоткрыта – она туда. Посмотрела, а там сидит парень моложе меня лет на пять и приклеивает длиннющую бороду. Мама хотела было крикнуть: «Что это вы делаете в гримерной у ведущего передачи «Прожить не век, а два?», но чудом сдержалась и, затаив дыхание, продолжила наблюдать за парнем. Тот напялил парик из натуральных седых волос, накрасился. Родительница моя чуть в обморок не упала, когда увидела двойника Векововского! Потом оказалось, что это, конечно, никакой не двойник, а Векововский собственной персоной. Ты была права – ему не 110 лет и Векововский – скорее всего псевдоним, а не его настоящая фамилия. Мамаша выяснять начала, потом плюнула и ушла домой. С тех пор в телецентр и носа не кажет. Представляешь, оказался совсем молодой парнишка! Вот почему он ее близко не подпускал! – весело проговорила Икки и принялась очень сосредоточенно красить губы.