Положение, в котором он нашел отца, заставило Джулиана забыть неравенство сил.
— Руки прочь, злодеи! — вскричал он и, бросившись на стражей с обнаженною шпагой, заставил их отпустить сэра Джефри и позаботиться о защите своей жизни.
Наполовину освобожденный, сэр Джефри крикнул своей супруге:
— Развяжи ремень, и мы им покажем, что значит драться против отца и сына разом!
Однако один из писавших за столом вскочил, когда началась стычка, и помешал леди Певерил развязать мужа; другой без труда справился со связанным баронетом, который, впрочем, успел хорошенько пнуть его своими тяжелыми ботфортами — защищаться каким-либо иным способом он был не в состоянии. Третий, видя, что Джулиан, молодой, сильный, воодушевленный яростью сына, сражающегося за своих родителей, заставил обоих стражей отступить, схватил его за шиворот и старался вырвать у него из рук шпагу, но юноша неожиданно бросил ее и, схватив из-за пояса один из своих пистолетов, выстрелил в голову новому противнику. Тот не упал, но зашатался, как будто оглушенный сильным ударом, и, когда он рухнул в кресло, Певерил узнал старика Бриджнорта, лицо которого потемнело от вспышки пороха, опалившего его седые волосы. Крик изумления вырвался из груди Джулиана, и, воспользовавшись ужасом и замешательством юноши, его легко схватили и разоружили те, кого он одолел вначале.
— Ничего, Джулиан, не беспокойся, мой храбрый мальчик! — кричал сэр Джефри. — Этот выстрел сравнял все счеты. Но что за черт? Он жив! Разве ты зарядил свой пистолет мякиной? Или дьявол сделал этого мошенника непроницаемым для пуль?
Изумление сэра Джефри было не лишено оснований, ибо, пока он говорил, майор Бриджнорт опомнился, выпрямился в кресле, словно человек, который приходит в себя после страшного удара, затем встал, стер платком следы пороха с лица и, подойдя к Джулиану, с обыкновенной своею холодностью произнес:
— Молодой человек, у вас есть причины благодарить бога, который сегодня не допустил вас совершить тяжкое преступление.
— Благодари дьявола, ты, лопоухий злодей! — вскричал сэр Джефри. — Ибо не кто иной, как отец всех фанатиков, не допустил, чтоб твои мозги разлетелись во все стороны, как остатки каши из котла Вельзевула.
— Сэр Джефри, — заметил майор Бриджнорт, — я уже сказал, что не стану с вами спорить, ибо не обязан давать вам отчет в своих поступках.
— Мистер Бриджнорт, — промолвила леди Певерил, собрав все силы, чтобы говорить, и говорить спокойно, — какую бы страшную месть ваша христианская совесть ни разрешила вам уготовить моему супругу, я — а мне кажется, что я имею право рассчитывать на ваше сострадание, ибо я от всей души сочувствовала вам, когда над вами тяготела десница господня, — я умоляю вас не дать моему сыну разделить нашу печальную участь! Пусть гибель отца и матери и падение нашего древнего рода удовлетворят вас за зло, которое вы претерпели от руки моего мужа.
— Уймись, жена, — сказал рыцарь, — ты говоришь глупые речи и мешаешься не в свое дело. Зло от моей руки! Трусливый мошенник всегда получал по заслугам. Если бы я хорошенько отлупил этого пса, этого жалкого ублюдка, когда он в первый раз на меня залаял, он ползал бы теперь у моих ног, а не бросался мне на горло. Лишь бы мне выпутаться из этого дела, а уж тогда я сведу с ним старые счеты и всыплю ему покрепче — пусть только выдержат и древо и булат.
— Сэр Джефри, — отвечал Бриджнорт, — если знатность рода, которою вы похваляетесь, мешает вам понимать высшие правила, то по крайней мере она могла научить вас учтивости. На что вы жалуетесь? Я мировой судья и исполняю предписание верховной власти. Кроме того, я ваш заимодавец, и закон дает мне право отобрать свою собственность от нерадивого должника.
— Вы мировой судья! — воскликнул рыцарь. — Да вы столько же судья, сколько Нол был монархом. Конечно, вы воспряли духом, полечив прощение короля, и снова заняли судейское кресло, чтобы преследовать бедных папистов. Когда в государстве смута, мошенникам всегда барыш; когда горшок кипит, накипь всегда всплывает наверх.
— Любезный супруг, ради бога, бросьте эти безумные речи! — взмолилась леди Певерил. — Они только сердят майора Бриджнорта, который в противном случае мог бы рассудить, что просто из милосердия…
— Сердят его! — нетерпеливо прервал ее сэр Джефри. — Да ей-богу же, сударыня, вы сведете меня с ума! Разве вы ребенок, чтобы ожидать рассудительности и милосердия от этого старого голодного волка? А если б даже он был в состоянии выказать и то и другое, неужто вы думаете, что он может быть милосерден ко мне или к вам, моей супруге? Бедный Джулиан, мне жаль, что ты явился так некстати и что твой пистолет был так скверно заряжен. Теперь ты навсегда потерял славу искусного стрелка. Обе стороны так быстро обменивались гневными речами, что Джулиан, внезапно очутившись в столь отчаянном положении, едва успел прийти в себя и подумать, как бы помочь родителям Он счел за лучшее вежливо поговорить с Бриджнортом и, хотя это унижало его гордость, все же заставил себя как можно хладнокровнее сказать:
— Мистер Бриджнорт, коль скоро вы действуете в качестве мирового судьи, я желал бы, чтобы со мною обращались согласно законам Англии, и требую объяснить мне, в чем нас обвиняют и по чьему предписанию мы арестованы!
— Нет, каков глупец! — вскричал неугомонный сэр Джефри. — Мать просит милосердия у пуританина, а ты, черт тебя побери, болтаешь о законах с круглоголовым бунтовщиком! От кого ему иметь предписания, кроме как от парламента или дьявола?
— Кто говорит о парламенте? — спросил вошедший в комнату человек, в котором Джулиан узнал чиновника, встретившегося с ним у барышника. Сознание власти, которой он был облечен, придало ему еще больше спеси. — Кто рассуждает о парламенте? Объявляю вам, что найденных в этом доме улик хватит на двадцать заговорщиков. Тут целый склад оружия. Принесите его сюда, капитан.
— Это именно то самое оружие, о котором я упоминал в моем печатном донесении, поданном в достопочтенную палату общин; его прислали от старика Ван дер Гайса из Роттердама по заказу Дон-Жуана Австрийского для иезуитов, — отозвался капитан.
— Клянусь жизнью, эти копья, мушкетоны и пистолеты были сложены на чердаке после битвы при Нейзби! — воскликнул сэр Джефри.
— А здесь, — сказал Эверетт, — здесь вся амуниция их священников — сборник антифонов, требники, ризы, да еще картинки, которым кланяются паписты и над которыми они бормочут свои молитвы.
— Разрази тебя чума, подлый враль! — вскричал рыцарь. — Этот негодяй сейчас присягнет, что старые фижмы моей бабушки — облачение священника, а повесть об Уленшпигеле — поповский требник!
— Что это значит, майор Бриджнорт? — сказал Топэм, обращаясь к судье. — Выходит, у вашей чести тоже была работа и, пока мы искали эти игрушки, вы изволили поймать еще одного мошенника?
— Мне кажется, сор. — сказал Джулиан, — что если вы потрудитесь заглянуть в свое предписание, в котором, если я не ошибаюсь, поименованы лица, коих вам велено арестовать, то увидите сами, что не имеете права задерживать меня.
— Сэр, — отвечал чиновник, надувшись от важности, — я не знаю, кто вы такой; но будь вы даже самым первым человеком в Англии, я и то научил бы вас должному почтению к указам палаты. Сэр, в пределах земли, омываемой британскими морями, нет человека, которого я не мог бы арестовать на основании этого кусочка пергамента, и в соответствии с этим я арестую вас. В чем вы его обвиняете, джентльмены?
Дейнджерфилд выступил вперед и, заглянув под шляпу Джулиану, воскликнул:
— Провалиться мне на этом месте, если я не видел тебя раньше, друг мой; только не припомню где, потому что совсем потерял память, чересчур переутомив ее на благо нашего несчастного государства. Но я точно знаю злого молодчика; будь я навеки проклят, если я не видел его среди папистов!
— Что вы, капитан Дейнджерфилд, — сказал его хладнокровный, хотя и более опасный товарищ, — ведь это тот самый молодой человек, которого мы встретили вчера у барышника; мы уже и тогда хотели донести на него, да только мистер Топэм нам не велел.
— Теперь вы можете показывать на него все. что вам угодно, — объявил Топэм, — потому что он хулил предписание палаты. Кажется, вы сказали, что где-то его видели?
— Истинная правда, — подтвердил Эверетт, — я видел его среди семинаристов в Сент-Омере; он там водился с профессорами.
— Что-то вы сбиваетесь, мистер Эверетт, — возразил Топэм, — кажется, вы говорили, будто видели его в собрании иезуитов в Лондоне.
— Это я сказал вам, мистер Топэм, и готов подтвердить это под присягой, — вмешался доблестный Дейнджерфилд.
— Любезный Топэм, — сказал Бриджнорт, — вы можете теперь отложить дальнейший допрос, ибо он только утомит и затруднит память королевских свидетелей.
— Любезный Топэм, — сказал Бриджнорт, — вы можете теперь отложить дальнейший допрос, ибо он только утомит и затруднит память королевских свидетелей.
— Вы ошибаетесь, мистер Бриджнорт, вы совершенно ошибаетесь. Напротив, от этого они приучаются всегда быть начеку, словно борзые на своре.
— Пусть будет так, — сказал Бриджнорт со своим обыкновенным равнодушием, — но теперь этот молодой человек берется под стражу по моему предписанию за то, что он напал на меня при исполнении моей должности мирового судьи и намеревался освободить задержанное на законном основании лицо. Разве вы не слышали выстрела из пистолета?
— Слышал и готов в этом присягнуть, — подхватил Эверетт.
— Я тоже, — сказал Дейнджерфилд. — Когда мы обыскивали погреб, я услышал что-то похожее на пистолетный выстрел, но подумал, что это хлопнула длинная пробка из бутылки Канарского, которую я раскупорил, чтобы посмотреть, не запрятаны ли в ней какие-нибудь поповские реликвии.
— Пистолетный выстрел! — воскликнул Топэм. — Да ведь из этого может выйти еще одно дело сэра Эдмондсбери Годфри. Да ты настоящее отродье старого красного дракона! Ведь он бы тоже не подчинился предписанию палаты, если б мы не захватили его врасплох! Мистер Бриджнорт, вы мудрый судья и достойный слуга государства. Дай бог, чтоб у нас было побольше таких протестантов и мировых судей. Как вы думаете — забрать мне этого молодчика вместе с его родителями или оставить его вам для вторичного допроса?
— Мистер Бриджнорт, — сказала леди Певерил, несмотря на попытки рыцаря прервать ее речь, — ради бога, ради вашей любви к детям, которых вы потеряли, или к вашей дочери, не мстите моему несчастному мальчику! Я прощу вам все — горе, которое вы нам причинили, все то страшные бедствия, которыми вы нам грозите, только но будьте жестоки к человеку, который никогда не мог вас обидеть! Поверьте, что, если вы будете глухи к рыданиям отчаявшейся матери, тот, чей слух отверст для всех страдальцев, услышит мои просьбы и увидит дела ваши!
Страдания и слезы леди Певерил, казалось, потрясли всех присутствующих, хотя большая их часть слишком привыкла к подобным сценам. Никто не произнес ни слова, когда она умолкла и обратила на Бриджнорта блестящие от слез глаза с той мучительной тревогой, какую испытывает всякий человек, ожидающий ответа, от которого зависит его жизнь. Даже твердость Бриджнорта поколебалась, и оп с дрожью в голосе сказал:
— Видит бог, сударыня, я желал бы утолить скорбь вашу, по это не в моих силах, и я могу только советовать вам уповать на провидение и не роптать. Что до меня, то я всего лишь бич в мощной деснице, и от нее одной зависят его удары.
— Подобно тому, как мною и моим черным жезлом распоряжается английская палата общин, — сказал мистер Топам, чрезвычайно довольный этим сравнением.
Джулиан рассудил, что настало время сказать что-нибудь в свою защиту, и как можно хладнокровнее проговорил:
— Мистер Бриджнорт, я не оспариваю ни вашей власти, ни предписания этого джентльмена…
— В самом деле? — перебил его Топэм. — Что ж, молодой человек, я не сомневался, что мы быстро вас образумим!
— Итак, если вам угодно, мистер Топэм, — сказал Бриджнорт, — мы устроим дело следующим образом: завтра утром вы отправитесь в Лондон, забрав с собою сэра Джефри и леди Певерил, а чтоб они могли путешествовать прилично их званию, вы позволите им ехать в их собственной карете под надежною охраной.
— Я поеду с ними сам, — сказал Топэм. — Дербиширские дороги очень дурны для верховой езды, и к тому же у меня устали глаза от этих унылых холмов. В карете я смогу спать так же крепко, как если бы я был в палате общин, когда мистер Бозербрейнз произносит свои речи.
— Вам полезно будет отдохнуть, мистер Топэм, — отвечал Бриджнорт. — Что же до этого молодого человека, то я сам о нем позабочусь и привезу его с собой.
— Надеюсь, мне не придется за это отвечать, почтенный мистер Бриджнорт. Ведь предписание палаты распространяется и на него, — сказал Топэм.
— Почему? Он задержан всего лишь за нападение с целью отбить арестованного, и я советую вам не связываться с ним, если у вас нет охраны посильнее, — сказал Бриджнорт. — Сэр Джефри теперь стар и немощен, тогда как этот юноша в расцвете сил, и на его стороне вся буйная молодежь этой округи. Когда вы поедете через графство, здешние кавалеры наверняка попробуют его освободить.
Топэм смотрел на Джулиана, как паук смотрит на осу, случайно попавшую в его тенета, — он хочет ее схватить, но не смеет.
Джулиан ответил на это сам:
— Не знаю, для чего вы нас разлучаете, мистер Бриджнорт, но я желал бы разделить участь своих родителей и даю вам честное слово, что, если вы оставите меня с ними, я не стану замышлять ни своего бегства, ни их освобождения.
— Не говори этого, Джулиан, — возразила леди Певерил, — оставайся с мистером Бриджнортом; сердце подсказывает мне, что он не желает нам столько зла, как можно заключить из его грубого поведения.
— А я говорю, что между дверьми моего отчего дома и вратами ада нет на земле другого такого злодея! — сказал сэр Джефри. — И я для того только хочу освободить себе руки, чтоб снести с плеч эту седую голову, которая одна замыслила зла больше, чем весь Долгий парламент.
— Молчи! — вскричал ревностный чиновник. — Твой грязный язык недостоин произносить слово «парламент». Джентльмены, — добавил он, обращаясь к Эверетту и Дейнджерфилду, — вы должны это засвидетельствовать.
— Засвидетельствовать, что он поносил палату общин? Черт побери, я готов! — сказал Дейнджерфилд. — Будь я проклят, если это не так.
— Разумеется, — согласился Эверетт. — Когда он говорил о парламенте, он оскорбил также и палату лордов.
— Вы, жалкие негодяи, которые живут ложью и питаются клятвопреступлением, неужто вы станете перетолковывать в худшую сторону мои невинные слова, едва они успели слететь с моих уст? — сказал сэр Джефри. — Так знайте же, что государство уже устало от вас, и если англичане когда-нибудь образумятся, то тюрьма, цепи, позорный столб и виселица будут достойной наградой для таких подлых кровопийц. А теперь, мистер Бриджнорт, вы со свое! братией можете делать все, что вам угодно; я не скажу более ни слова, пока буду в обществе подобных мошенников.
— Быть может, сэр Джефри, вам следовало бы пораньше принять это спасительное решение, — отвечал Бридж порт. — Язык человеческий мал, но он навлекает большие беды. А вы, мистер Джулиан, потрудитесь идти за мною без споров и сопротивления; вы сами знаете, что у меня. есть средства вас принудить.
Джулиан слишком ясно видел, что ему остается толь ко повиноваться превосходящей силе; однако, прежде чем выйти из комнаты, он опустился на колени перед отцом; и старик со слезами на глазах напутствовал его в следующих энергических выражениях:
— Да благословит тебя бог, сын мой, и да поможет тебе пребывать верным церкви и королю, с какой бы стороны ни подул ветер!
У матери едва достало сил положить руку на голову Джулиана и тихим голосом взмолиться, чтобы он не прибегал к дерзким средствам для их освобождения.
— Мы невинны, сын мой, мы невинны, и потому господь нас не оставит. Да послужит нам эта мысль утешением и защитой.
Бриджнорт дал знак Джулиану следовать за ним, и тот повиновался; его сопровождали — или, вернее, вели — два стража, которые еще раньше его обезоружили. Когда они вышли в прихожую, Бриджнорт спросил Джулиана, может ли он дать слово, что но станет предпринимать попыток к бегству.
— В этом случае, — сказал майор, — я отпущу стражу, ибо мне довольно будет вашего обещания.
Благосклонное обращение человека, на чью жизнь он недавно покушался, внушило Джулиану какую-то надежду, и он тотчас отвечал, что дает слово в продолжение суток не делать попыток бежать или освободиться силой.
— Разумные слова, — сказал Бриджнорт, — ибо никакими усилиями, никаким пролитием крови вы не поможете своим родителям. Лошадей! Лошадей сюда, во двор!
Вскоре послышался конский топот, и по знаку Бриджнорта верный своему слову Джулиан сел в седло и приготовился покинуть дом своих предков, оставить родителей своих пленниками и ехать неведомо куда по приказу старинного врага своего семейства. Он не без удивления заметил, что они с Бриджнортом едут только вдвоем.
Когда они сели на лошадей и медленно двинулись к воротам замка, Бриджнорт сказал:
— Не всякий отважится путешествовать ночью с глазу на глаз с тем отчаянным юношей, который только что хотел лишить его жизни.
— Мистер Бриджнорт, — отвечал Джулиан, — скажу вам по чести, что я не знал, на кого направляю свой пистолет; но должен также добавить, что, если б даже я узнал вас, дело, за которое я заступался, едва ли позволило бы мне вас пощадить. Теперь я знаю, кто вы; я не питаю к вам зла и не должен защищать свободу своего отца. К тому же вы взяли с меня слово, а когда же Певерилы ему изменяли?