— Офицеров, гайдамаков, кадетов, полагаю, раз в десять больше. И они уже вооружены.
Председатель пишет поперек списка. Звонит. Входит дежурный комендант.
— Арестовать этого гражданина, — говорит председатель. — А вот приказ об аресте и основания. — И он протягивает список со своей резолюцией.
— По вашим приказам, — говорит Пархоменко, — люди долго не сидят.
Конец апреля. В саду, возле гауптвахты, цветут яблони. Возле голубовато-зеленых, кажущихся пушистыми, листьев их — неисчислимое количество белых с розовым подножьем цветов. Откуда-то летят пчелы. Под яблонями обедают, громко чавкая, солдаты.
После обеда, перекрестившись на восток, солдат с рыжей бородой подходит к решетчатому окну, в которое смотрит на яблони Пархоменко.
— Иди, — говорит солдат, — продолжай агитацию. Приказано освободить.
— Кто приказал? — спрашивает Пархоменко.
— А наш ротный комитет. Не желаем большевиков караулить. Иди!
Пархоменко отказывается уходить. Он желает уйти по приказу исполкома Совета и когда будет подписано разрешение на право ношения оружия по тому листу, который он вручил председателю. Вот он какой! И солдат смотрит на него удивленно. Подходят еще солдаты. У решетчатого окна образуется митинг. Рыжебородый солдат бежит в роту. Рота собиралась было в баню, но, узнав, что будет выступать с речью Пархоменко, идет к гауптвахте. Рота стоит с вениками и бельем подмышкой и слушает этот громкий голос из-за решетки. Затем она единогласно пишет резолюцию-требование к исполкому освободить Пархоменко и «удовлетворить его право».
Одновременно в исполкоме обсуждается вопрос о праздновании 1 Мая. Эсеры и меньшевики основным лозунгом выдвигают: «Война до победного конца». Главным аргументом у них служит то, что самые крупные луганские заводы — гартмановский и патронный — работают на оборону, а раз они работают на оборону, то, естественно, должны требовать войны до победного конца.
— Во имя чего? — спрашивает Ворошилов. — Во имя того, чтобы наживались капиталисты, чтобы ради прибылей лилась кровь, чтобы наживались помещики и генералы, чтоб лучшие люди, как, например, Пархоменко, опять сидели в тюрьмах? Нет, с войной надо покончить. Долой ее!
Большеголовый седоволосый рабочий Барев предлагает перенести вопрос о 1 Мае на общее собрание Совета. Исполком сопротивляется, но в конце концов его вынуждают перенести вопрос. В тот же вечер Пархоменко освобожден. «Право на ношение оружия» подписано.
— Скоро сами будем подписывать «право», — смеясь, говорит ему Ворошилов.
В первомайской демонстрации преобладает лозунг «Долой войну!» Тотчас же большевики требуют перевыборов Советов и городской думы. Соглашатели и кадеты с невиданным единодушием наполняют свои газеты клеветой на большевиков. Но чем больше клеветы, тем меньше расходятся у них газеты. Все заборы и ограды покрыты надписями — мелом и краской. «Мир хижинам, война дворцам!», «Долой войну!», «Мир, мир, мир!» — требуют заводы, казармы, предместья.
В результате перевыборов большевистская фракция преобладает и в Совете и в городской думе. Председателем Совета и городским головой избран Ворошилов.
— Ну, вот мы и гласные, — говорит, возвратившись домой, Александр, торопливо хлебая жидкие щи.
По ту сторону стола сидит брат его Иван и, хитро щуря глаза, улыбается. Иван очень доволен: тургайские степи надоели ему смертельно, и он рад вернуться к работе, да еще и какой!
Входит Вася Гайворон. Он нечто вроде адъютанта при штабе Красной гвардии, расположенном в гостинице на Пушкинской улице. Он в военном, с большой красной повязкой на руке, у бедра его длинный револьвер. Бравый и ловкий, Гайворон говорит, торопливо обращаясь к Александру, начальнику луганской Красной гвардии:
— Оружие у нас только то, что осталось с тысяча девятьсот пятого года: разве кое-какие винтовки, берданки да несколько бомб. А в гвардию уже записаны шестьсот рабочих да в летучем отряде пятьдесят. Как гайдамаки и станичники пойдут, что тогда скажем?
— Ни оружия, ни денег, — говорит Александр и кладет ложку. — Взяли мы большинство в думе, а денег там ни гроша. Меньшевики предлагают водку продать. Пошли давеча мы на водочный завод. Верст на пятнадцать тянется водка. Бутылки, баки, бочки. Целая река. Если продать — миллионы, точно. Да кому тогда владеть этими миллионами?
— Знали, где припасать, кого спаивать, — говорит Иван. — Мне уж и то на митингах «акулы» записки подают: «Зачем водку бережете?»
— Продадите? — спрашивает Харитина Григорьевна.
— Сейчас, когда у нас нет оружия?
— По-моему, не стоит, — говорит Харитина Григорьевна. — Если уж денег нет, собрать с народа.
— А у тебя сколько накоплено, Тина? — спрашивает Пархоменко.
— Да уж скопила сто тридцать.
— Отдашь?
— Все будут отдавать — и я отдам.
— А первой?
— Понадобится — и первой отдам, — сказала она, чуть помолчав. Она не жалела денег, а опасалась, как бы соседи не подумали, что хвастается, лезет вперед.
Пархоменко спросил:
— А если внести нам предложение о самообложении рабочих? Поддержат?
— Поддержат.
— И начнем с Красной гвардии, — оказал Вася Гайворон.
Рабочие собрали по самообложению свыше десяти тысяч рублей. Городская дума несколько оправилась.
И тотчас же в Луганске появился 21-й Украинский полк. Впереди ехали офицеры со старомодными мохнатыми лицами, в странных мундирах и в шапках с длинными цветными верхами. Трубы оркестра были убраны лентами. Играл он новые песни совсем неумело. Полк расположился возле казенного винного склада, устроил митинг и прислал в городскую думу решение митинга о том, что 21-й полк приехал в Луганск для охраны города и революции. Ночью уже стало известно, что мохнатые офицеры торгуют водкой и что «акулы» тащат ее со склада ведрами.
— Ишь ты, «охрана революции» приехала, — сказал Ворошилов. — Просили их. Розоружишь, Лавруша?
— Разоружу, — сказал Пархоменко.
— Силами Красной гвардии?
— Силами ее.
— А оружия у тебя хватит?
— Оружия мало. Но, полагаю, вывернемся.
— Зачем рисковать? Надо беречь силы и бить наверняка. Поедешь в Харьков. Вот тебе записка к товарищам.
— Будет сделано, товарищ председатель, — сказал Пархоменко и через полчаса уехал в Харьков.
Он вернулся через три дня. За паровозом, на котором он стоял с бомбой в руке и пулеметом у колена, следовал вагон с оружием. Как он добыл его, так и осталось неизвестным. Весь его доклад заключался в трех словах: «Разъяснил значение Луганска».
Гайдамаки кинулись к вагону. Пархоменко поднял бомбу. Они остановились.
— Пали! — крикнул офицер, морща мохнатое старомодное лицо.
— Пали в подлецов! — ответил ему Пархоменко. За правое дело!
И он бросил бомбу. Пулеметчики открыли огонь. Гайдамаки побежали. Поезд тронулся. Пулеметчики вскочили в вагоны. Гайдамаки побежали на оклад.
Пархоменко опередил их. Он велел раздавать оружие, а сам верхом прискакал на склад, собрал солдат и сказал:
— Граждане! Ваши офицеры обстреляли наш поезд, и мы их будем судить. Я знаю, вы не согласны с ними. Я знаю, что вам хочется домой, сеять, а не воевать с нами. У нас есть предложение: кто желает идти домой, тот должен запереть сейчас ворота склада, поставить охрану, никого не впускать и обменять оружие на документ, на литер. После того откроем ворота, офицеры разбегутся, а не разбегутся — разгоним, город только что получил состав с оружием… После того поедете домой. Пахать всем надо.
Толпа молчала, оглядывая всадника. Ей хотелось найти на нем оружие, на лице угрозы, в голосе злость. Но оружия на нем не было, даже шинель не подпоясана; лицо простое, солдатское, деревенское; голос хоть и строгий, но вместе с тем доброжелательный. По небу ходили легкие тучки, предвещавшие дождь. Середина мая. Как раз пора сеять. А при такой скорой весне через неделю, пожалуй, опоздаешь.
И маленький солдат в низко надвинутой фуражке, из-под которой торчали потные розовые уши, видимо страстно тосковавший по дому, сказал:
— А табачку на дорогу дашь?
— Две осьмушки получит каждый, — сказал Пархоменко и вдруг похолодел; он вспомнил: утром председатель рабочего кооперативного общества жаловался, что махорки только два пуда. «Что ж, придется по купцам пошарить», — подумал Пархоменко и повторил: — Две осьмушки получит каждый — да не махорки, а поищу легкого. Хватит буржуям, покурили!
Ворота закрылись. Пархоменко слез с коня, достал из кармана печать штаба Красной гвардии. Писарь притащил бумагу. В тени каштана, возле конторы склада, солдаты стали в очередь. Солдат получал документ, литер, записку в кооператив насчет табака и клал у стола винтовку.
— Будьте здоровеньки, — говорил он отходя.
— Будьте здоровеньки, — говорил он отходя.
— Счастливо! — отвечал Пархоменко.
Калитка в воротах хлопала. По ту сторону ворот слышались приказания, ругань в ответ. Видимо, вернулись офицеры. Кто-то застонал, завопил, заохал. Затем крики стали утихать.
* * *Вечером на экстренном объединенном заседании Совета и городской думы встал Пархоменко и сказал:
— Приказание Совета выполнено. Двадцать первый Украинский полк разоружен. Все же должен сказать, что водка, выпущенная гайдамаками, проникла на заводы и в деревню. Головы от непривычки к алкоголю замутились. Из деревни едут за водкой. Пьяные ломятся в ворота склада. Кто тут переодетый офицер, разобрать трудно. Ясно, что черная сотня хочет споить народ и двинуть из-за Донца казаков. Таково мое мнение.
— Надо разбить вино, — раздался чей-то робкий голос.
— Здесь говорят, что надо разбить вино. Заняв Красной гвардией склад, я пробовал просверлить баки, бить бутылки из пулеметов. Что касается бутылок, то пуля ложится в первые ряды и не идет дальше, а что касается баков, так водка течет ручьем за ограду и опять-таки в рот толпы.
— Что же вы предлагаете?
Пархоменко положил перед собой бумагу.
— Тут у меня подробный график уничтожения водки. Мер много. Основной является то, что я предлагаю раздать водку по продовольственным карточкам. Каждому попадет самое большее по две бутылки.
— То напилась бы небольшая толпа, а теперь вы предлагаете напоить весь город? — ехидно спросил бывший председатель Совета. — Или, быть может, горожане будут продавать свой паек деревенским?
— Если отдать охрану города в надежные руки, так не найдется охотников продавать свой паек.
— В какие же это надежные руки?
— Например, Красной гвардии.
— Это захват власти, — завопил бывший председатель, — это большевистский переворот!
— Какой же это переворот? Переворот будет по-другому и по всей стране. А мы просто вашей охране не доверяем и ставим свою. Не гайдамакам же нас охранять? И не вам же. И не анархистам же.
Водку роздали по карточкам. Красная гвардия выслала патрули в город. Склад опустел. Его охраняли теперь только пять красногвардейцев.
Пархоменко оказал Ворошилову:
— Винтовок, патронов, пулеметов у нас хватает. Надо позаботиться об артиллерии. Бронепоезд бы нам, Климент Ефремыч.
— Заводы у нас есть, рабочие есть, — давай сооружать бронепоезд.
Глава шестнадцатая
Сразу же после Октября к Луганску бросились эшелоны казаков, едущих с фронта на Дон. Ворошилов приказал с оружием пропускать только тех, у кого есть документы о революционной деятельности. На всех ближайших разъездах стояли большие отряды Красной гвардии. А на гартмановском усталые, голодающие рабочие, которым вдобавок приходилось ездить за углем на шахты, сооружали бронепоезда, обшивали сталью, обкладывали шпалами и мешками с песком обыкновенные платформы.
Войска генерала Каледина пробирались к станции Миллерово, чтобы захватить основную магистраль от Ростова на Воронеж.
Донбасс двинул по боковым линиям три колонны против Каледина. Одна колонна шла с севера к станции Миллерово. Другая — к станции Лихой от Луганска. Третья шла из Дебальцева на Зверево. Три эти колонны образовали как бы тройчатые острые вилы, на которые надо было подхватить и отбросить калединские войска.
В станице Каменской, там, где гарцевал недавно есаул Чернецов, собрали съезд казаков-фронтовиков. Александр Пархоменко был послан туда на переговоры. Он привел с собой отряд Красной гвардии.
— Это в помощь революционному казачеству, — сказал он.
Переговоры были кратки. Казаки образовали военно-революционный комитет и объявили войну генералу Каледину. Когда Пархоменко уезжал, они привели к нему сорок семь арестованных офицеров.
Последнее время дули сильные ветры. Они разогнали снег по балкам, и на дороге осталась только корка льда. Полозья саней, в которых везли связанных офицеров, резко визжали. Когда Пархоменко поровнялся с казаками, конвоировавшими пленных, казаки потребовали немедленного расстрела офицеров.
— На дорогу смотрят, а в поле и не повернутся! — крикнул передний казак, закрывая рот от ветра широкой синей рукавицей. — В поле-то весь хлеб пропал из-за них!
Перед всадниками, куда ни хватал взгляд, простиралось неубранное поле. Черные обледеневшие колосья хлебов висели сосульками. Они слипались, образуя нечто похожее на муравейники, но кое-где, собрав, казалось, последние силы, поднимали с унылым звоном длинные головы.
— Земля плачет, — сказал передний казак и поднес к глазам суконную рукавицу, как бы защищаясь от ветра.
Однажды в тесном коридоре Совета Ворошилова схватил за руку Пархоменко. Уволок в угол и сказал нетерпеливым шепотом:
— Есть настоящий бронепоезд. С артиллерией, с настоящей броней. Прикажете принять командование?
— Где бронепоезд?
— В Луганске. Анархисты привели. Их представитель в Совет пришел, желает видеть председателя.
Еще в дни разоружения 21-го полка в Луганске появилась небольшая группа анархистов, которая, захватив особняк помещика Ильенко, вывесила над крыльцом черное знамя, а поперек дома полотнище с надписью: «Анархия — мать порядка». Жилищный отдел скромно предложил им занять другое помещение. Они заявили, что анархисты даже богу, если б он существовал, не подчинились бы. Пархоменко на автомобиле с тремя пулеметами подъехал к особняку. Обитатели дома почему-то взорвали особняк, а сами перебежали на сеновал, откуда и продолжали перестрелку, пока Пархоменко не превратил половину их в трупы.
Сейчас представители бронепоезда, украшенного черным флагом, обвешанные пулеметными лентами, в распахнутых и грязных матросских бушлатах, расставив широко ноги и уткнув руки в бедра, стояли перед столом председателя Совета.
— Мы требуем наказания виновных, разгромивших нашу организацию в Луганске. А ввиду того, что нам мешают производить обыски, мы требуем немедленно снабдить нас необходимым, как то, помимо пищи: мыло, юбки, резину, духи, панталоны, пудру…
Старший представитель анархистов, мужчина с тонким задумчивым лицом и длинными волосами, положил на стол председателя длинное требование.
— У вас тут много по женскому делу, — сказал председатель.
— Любовь трепещет над миром, — задумчиво ответил старший представитель. — Человек трепещет над любовью.
— Великие слова. Сами составили? — И председатель встал. — Через час наш представитель вручит вам ответ.
Анархисты ушли.
— Лавруша, Новочеркасский совет просит у нас помощи, — сказал Ворошилов, подавая Пархоменко телеграмму.
— Прикажете направиться туда с данным бронепоездом?
— Да ты что, Лавруша, в анархисты записался? — спросил, улыбаясь, Ворошилов.
— Хочется доказать, что не «анархия — мать порядка», a большевики — дедушки порядка.
— А если узнают, что ты разоружил луганских анархистов?
— Им же страшней. На таких людей авторитет действует.
— Иди, — сказал Ворошилов. — Значит, поведешь этот бронепоезд на Новочеркасск.
Мужчины в защитном, с черными лентами на фуражках, с винтовками наперевес ходили вокруг опустевшей станции. У буфета всхлипывал буфетчик. Самовар с отломанным краном валялся у его ног. В окошке телеграфа лежал с простреленной головой юный телеграфист. Пархоменко знал его. Паренек отлично играл в шашки.
Окруженный анархистами, Пархоменко не спеша подошел к бронепоезду и постучал кулаком в броню. «Настоящая», — подумал он с удовольствием. Прислонившись спиной к броне, он подождал, когда соберется вся команда, затем сказал:
— Я начальник Красной гвардии Пархоменко. В ближайшие дома я велел поставить пулеметы, а бить вас будем главным образом из батарей. Это я разоружил ваших в особняке Ильенко. — Он помолчал, оглядел неподвижные лица анархистов и продолжал: — Совет поручил мне передать, что он отклоняет ваше требование. Прорвались вы сюда под предлогом ремонта бронепоезда, а первым долгом кинулись ремонтировать свое брюхо.
Анархисты бросились к нему. Он вынул револьвер. Они остановились.
— Убью, кто полезет. Я вашей анархии не признаю. Я считаю, что вы делаете подлое преступление. Мне на вас смотреть тошно.
Какой-то догадливый подлез под вагон и из-за колеса, протянув руку, выдернул револьвер у Пархоменко. Пархоменко обернулся. Анархисты бросились опять, опрокинули его и утащили в вагон. Догадливый хотел просто пристукнуть Пархоменко револьвером, но другие воспротивились: можно, если понадобится, выставить вперед начальника Красной гвардии — не будет же эта гвардия стрелять по своему начальнику.
Паровоз дал свисток. Бронепоезд тронулся.