Однако академик считался официальной "совестью нации", много говорил о спасительной роли культуры, входил в десятки комитетов в защиту и поддержку демократии и был удостоен целой коллекции каких-то бутафорских орденов на лентах, отрабатывая которые, не задумываясь ставил свою подпись под всевозможными воззваниями и письмами, требовавшими напечатать Пастернака, отменить прописку, освободить Витухновскую, легализовать проституцию, "раздавить гадину" и "голосовать, а то проиграешь".
Когда я его увидел, академик задумчиво стоял спиной к расстреливаемому зданию Парламента и кормил, отламывая от белой булочки крошки, копошащихся возле его ног голубей. Впервые видя так близко от себя живую "совесть нации", я, как столб, остановился перед Ухаревым и стоял, разглядывая его, как разглядывают в парках гипсовые фигуры сохранившихся со времен эпохи соцреализма женщин с веслом и пионеров с горнами, удивляясь тому, как такой непрочный материал мог достоять аж до наших дней, удерживаясь всего лишь на тонюсеньких прутиках.
- Я где-то читал, - произнес, обнаружив мое внимание к нему, Ухарев, что птицы очень чувствительны к орудийным залпам... Думаю, чертой подлинно культурной нации как раз и является её гуманное отношение к нашим "братьям меньшим".
- А к старшим? - непроизвольно вырвалось у меня.
- Что? К каким старшим?
- Ну, к людям, - повторил я, кивая в сторону чадящей впереди черным дымом головешки Верховного Совета.
- А-а, к лю-юдям... - задумчиво протянул академик, кроша булочку. Люди со временем всё поймут, они - существа мыслящие... Просто сегодня наша культура ещё напоминает собой одежду с чужого плеча. Штаны спадают, рукава болтаются, плечи висят, но зато нигде ничего не жмет и очень свободно! - он подчеркнул интонацией последнее слово и на некоторое время величественно замер, созерцая голубиное пиршество. - Но ничего, ничего, - договорил он чуть погодя, - мы ещё дорастем до требуемого размера, не вечно же нам быть в недомерках... Пройдет совсем немного времени - и нам окажутся впору и постмодернизм, и концептуализм, и гей-искусство...
- ...Простите, вы что-нибудь ищете? - вернул меня из блужданий по прошлому голос девушки-продавщицы и, оглядев длинные прилавки, словно бы крупной драконьей чешуей или цветной черепицей, покрытые книгами, я возвратился в реальность и вспомнил, ради чего именно я пять минут назад зашел в букинистический магазин, и кивнул:
- Да, что-нибудь о кириллице. Исследование, курс лекций, материалы научных чтений по данной теме... Найдется?
Девушка смущенно пожала плечами и покраснела.
- Не знаю... Я здесь работаю совсем недавно и ещё слабо ориентируюсь в фондах. Но я сейчас спрошу у Арона Григорьевича - он в этом магазине уже лет пятьдесят и помнит о каждой брошюрке на складе. Обождите, я мигом, - и она юркнула в еле приметную дверь между стеллажами, а я остался стоять у прилавка и глядеть на возвышающиеся до самого потолка ряды книжных корешков. Стало даже казаться, что это вовсе и не книги, а темные плотные волны, которые только что перекатили через мол и теперь "стремительным домкратом" падают вниз. Нечто похожее я однажды читал в стихах у раннего Багрицкого, правда, запомнил только четыре строчки:
Там, где выступ холодный и серый
Водопадом свергается вниз,
Я кричу у безмолвной пещеры:
- Дионис! Дионис! Дионис!..
Конечно, вспоминая сегодня присвоенное нам в недавние времена определение "самой читающей страны в мире", я понимаю, что в интеллектуальном плане мы выше других народов не были, тут преувеличения ни к чему. Но в том-то, скорее всего, и состояло наше отличие от остального мира, что книги нам были нужны больше, чем еда, тряпки и даже деньги. Помнится, хотя мы тогда у Таракьянцев и поддавали почти беспрерывно, но я в связи с каким-то спором подумал, что основное отличие социализма от капитализма заключается вовсе не в форме собственности на средства производства, а в том, что социализм формировал собой идеалистов, а капитализм - материалистов. И хотя, казалось бы, это именно мы в наших советских школах и вузах твердили в обязательном порядке, что "первична материя, а вторично сознание", но сам-то этот закон Маркс вывел, опираясь не на что-нибудь, а на опыт товарно-денежных отношений, тогда как наш социализм строился исключительно в опоре на идейный фундамент. Именно поэтому такое первостепенное значение для нас имели кино, книга, театр, песня, поэзия. Мы даже гимн себе в те годы сочинили: "Нам песня строить и жить помогает". Не технический прогресс, не деньги, не наука, не компьютеры, а - песня... Разве сравнишь это с западным искусством, опора в котором делается единственно на материальные факторы: кулак, пистолет, доллары, телесные удовольствия, на сообразительность ума, в конце концов, но только не молитву, не на дух, не на веру и не на совесть?
Теперь вот, к сожалению, в нашей жизни тоже вышли на первое место колбаса и мерседесы. И мы сразу же перестали быть самостоятельным этносом и начали неумолимо превращаться в просто одних из многих...
- ...Я, молодой человек, конечно, извиняюсь, но мне сказали, что вас интересует творение Константина Философа и его брата? - прервал мои мысли появившийся из внутренних помещений старик, и, судя по тому, что из-за его спины выглядывала ходившая за ним молодая продавщица, это и был тот самый Арон Григорьевич, который помнит о каждой имеющейся на складе брошюре. Так вот, если вы действительно хотите постичь глубины кириллической азбуки, а не просто собираете тома под цвет обоев, то я могу вам предложить вот это, - и он трепетно протянул мне толстоватую потрепанную книгу с безжалостно сорванной кем-то обложкой и, похоже, не всеми страницами.
Так оно при ближайшем рассмотрении и оказалось. Потеряв обложку, книга вместе с ней утратила и своё название, и имя автора - и вообще она начиналась с семнадцатой страницы, имела несколько вырванных листов в середине и была мне несимпатична!
- И сколько вы за неё хотите? - спросил я скорее просто так и, перевернув несколько затертых страниц, остановился глазами на подвернувшихся строчках.
"...Однако хорошо известно, что знаки древнеславянской азбуки по своей природе двойственны, - излагал там неведомый автор. - Каждый Знак есть Буква-Число, а точнее: Число-Буква. В такой последовательности возникает эзотерический алфавит, сначала Число, а затем Буква-Слово... Письменный Знак, следовательно, являет собой синтез: Число+Буква. А если учесть, что каждая Буква выражается Словом, то можно записать: кириллический Знак есть Слово+Число... По существу своему каждый Знак кириллицы представляет собой Символ, а вся азбука - это целостная знаковая система... Если развернуть кириллический Знак и представить его в виде Букв-Слов и Букв-Чисел, то сразу обнаруживается много странностей... Азбучные Слова-Числа в древности представляли как первоэлементы, из которых слагается духовное Мироздание. Но Вселенная и Человек, мир открытый и скрытый существуют не раздельно, а слитно, поэтому в славянской азбуке в явном Знаке светится тайный смысл. Диалектический подход позволяет подобрать ключи к дешифровке всей структуры образно-числовых символов. В первую очередь необходимо правильно разделить азбучный Универсум. Обычно славянский алфавит изображают в виде сплошного ряда от Аза до Ижицы. Нередко Числа отделяют от Букв. Но такое представление Знаков разрушает внутреннюю структуру алфавита. Поэтому необходимо так расположить Буквы-Числа, чтобы ярче высветились принципы, коими руководствовался Константин, обустраивая кириллицу в соответствии с философско-теологическими представлениями древних мыслителей об Универсуме..."
Заинтересовавшись, я перевернул сразу ещё несколько страниц и снова наугад прочитал:
"...Будучи первообразцом стиля, Константин Философ создавал свою богооткровенную азбуку, руководствуясь логико-математическими соотношениями, проистекающими из "троичного догмата", на основе сокровенного "Плана Божьего". Любой алфавит, не содержавший тайнописного закона, считался тогда варварским, оскверняющим вероучение..."
- Так сколько это стоит? - переспросил я, отрываясь от книжки, у Арона Григорьевича.
- Не заставляйте меня краснеть! - отмахнулся продавец. - Разве такой неказистый товар заслуживает настоящей цены? Я отдаю вам эту книгу задаром - пробейте в кассе тридцать шесть рублей, и читайте себе ради вашего Бога.
- Тридцать шесть рублей? - изумился я. - За изорванную старую книжку неизвестно даже какого автора? Бутылка водки дешевле стоит!
- Молодо-о-ой челове-е-ек! - с нескрываемой укоризной покачал головой Арон Григорьевич. - Да разве же можно всё в этой жизни измерять водкой?.. За книгу, в которой раскрывается замысел вашего Бога о вашем же народе, стоило бы заплатить и в пять раз больше, а вы - жалеете каких-то тридцать шесть рублей!
- Да я и не жалею, я заплачу, я ведь понимаю, что книга интересная, забормотал я, - но вы же сами видите, в каком она состоянии. Ни обложки, ни начальных страниц...
- Молодо-о-ой челове-е-ек! - с нескрываемой укоризной покачал головой Арон Григорьевич. - Да разве же можно всё в этой жизни измерять водкой?.. За книгу, в которой раскрывается замысел вашего Бога о вашем же народе, стоило бы заплатить и в пять раз больше, а вы - жалеете каких-то тридцать шесть рублей!
- Да я и не жалею, я заплачу, я ведь понимаю, что книга интересная, забормотал я, - но вы же сами видите, в каком она состоянии. Ни обложки, ни начальных страниц...
- Только не смешите меня этими начальными страницами! Будто не знаете, что на них всегда печатают не нужное ни одному читателю вступление. Если бы его кто-то не вырвал, вы бы сдуру взялись его читать, да и бросили. И великая тайна кириллицы прошла бы мимо вас. А так вас от него освободили... Так что спешите с благодарностью в кассу и не задерживайте меня, пожалуйста, у меня отбою нет от покупателей.
Я оглядел пустой зал магазина и скептически хмыкнул.
- А что вы себе тут хмыкаете! - обиделся Арон Григорьевич. - Настоящий покупатель - он как шел всегда с заднего крыльца, так и теперь другой дороги не ищет. Потому что ему нужно не изобилие, а товар. Так-то, молодой человек... Не изобилие - а товар...
Я заплатил в кассу названные тридцать шесть рублей, забрал у продавца безымянную книгу и, прижимая к груди покупку, вышел на московскую улицу.
Глава В (2).
- ...ВЕДИческая религия, из которой вышел современный индуизм, и та в первую очередь основывалась на обожествлении сил природы, а значит - и на поклонении им и уважении к окружающему миру! А если смотреть на период, начавшийся после слияния ведизма с брахманизмом, то там вообще появляется понятие закона воздаяния, предполагающее творение добрых дел, и тому подобные вещи. У тебя же в романе Давыдов с Нагульновым говорят об Индии как о стране, где нирвану навязывают всем чуть ли не в обязательном порядке, как когда-то всеобщее среднее образование в СССР! - услышал я, входя часа три спустя к Таракьянцам, чей-то доносящийся из глубины квартиры незнакомый голос.
- Кто там у тебя? - спросил я Бориса, кивая в сторону открытой двери в гостиную.
- Да критик один - Перехватов. Не читал? Он сейчас много публикуется. В православно-патриотических изданиях пропагандирует постмодернизм, а в демократических - православные критерии. Короче, свой среди чужих, чужой среди своих... Они тут с Анавриным выступали недалеко перед участниками районной литературной студии, и вот после неё заехали попить кофе.
- Так, может, я в другой раз приду? А то буду тут мешать разговору, попятился я, чувствуя определенную неловкость из-за того, что притащился без предварительного звонка. Но, правду сказать, я и не собирался сюда приезжать специально в гости, просто, отправившись по одному из вычитанных в газете объявлений устраиваться на работу, неожиданно для самого себя вдруг увидел, что оказался недалеко от квартиры Таракьянцев, и, покончив с длиннющим и утомительнейшим собеседованием, решил зайти к Борису и попросить у него чашечку кофе.
- Да ладно тебе! - словно прочитывая мое желание, подтолкнул меня вглубь квартиры Борис. - Заходи, кофе глотнешь. Кому ты можешь тут помешать?.. Они все равно никого вокруг себя не видят...
- А от Фимки никаких вестей?
- Не-е... Гуляет. Да ты проходи, проходи. А то у меня там кофе сбежит...
Я прошел в гостиную и увидел там уже знакомого мне Анаврина в его неизменных, скрывающих половину лица, черных очках, и напротив него чернобородого, лет сорока или чуть больше, критика в белых брюках и светлой рубашке с короткими рукавами, в расстегнутом вороте которой болтался тяжелый серебряный крестик на черном гайтане.
- ...Получается, что, пропагандируя буддизм, ты, сам того, может быть, не замечая, преподносишь его не как позитивное, а как негативное учение, не столько, кажется, убеждая своего собеседника, сколько объясняя ситуацию самому себе, говорил, когда я вошел в комнату, критик. - Ведь, утверждая иллюзорность реальности мира, твои персонажи перечеркивают тем самым существование и всех тех материальных и духовных ценностей, которые в нем существуют. И получается, что они абсолютно не понимают того, что понимал пропагандируемый ими самими Будда: то есть - того, что путь к осознанию великой истины проходит только через возвышение и облагораживание натуры, через позитивные усилия, а не через отрицание всего и вся. Я не богослов и не помню наизусть буддийских писаний, но, если не ошибаюсь, там говорится, что для того, чтобы в сердце человека проникла умиротворяющая тишина нирваны, он должен проделать громадную работу, очистив его сосредоточенными усилиями, а также закалив и возвысив свой дух в школе самоуглубления. А у тебя в романе? "Солнце светит иль темно, в этом мире всё - говно..." Главное для твоих героев - это достигнуть нирваны и раствориться в великой Тишине, оберегающей их от треволнений жизни, а каким путем - наплевать. И поэтому вместо всех усилий и самоуглублений они предпочитают заливать себя по самые глаза чачей, накуриваться с самого утра дури, нанюхиваться кокаина либо же идти в лес и нажираться там бледных поганок или мухоморов. Чтобы, значит, сразу напрямую оказаться в астрале...
- В дзэн-буддизме есть такое понятие "сатори" - то есть неожиданное, внезапное просветление, открывающее путь к освобождению от печалей, подал, наконец, голос отмалчивавшийся всё это время и только куривший подряд одну за другой тонкие коричневые сигареты Анаврин. - Вот на него мои герои и рассчитывают, заменяя долгие занятия медитированием быстрым и сильным кайфом.
- Ну да, они у тебя почти мгновенно освобождаются от печалей, но какой ценой - утраты своего собственного "я"! Нужно же ведь учитывать, что в оцепенении медитативного транса, как и в алкогольном "вырублении", не только снимаются страдания, но и - истребляется сам индивидуум, исчезает личность!..
- ...А вот кому бодрящий напиток? Вах-вах-вах, какой напиток, "Чибо" называется. И душу греет, и личность не разрушает, - появился из кухни Борис, неся на подносе кофейник и чашки. - Я думаю, что такие споры, как у вас, надо разрешать творчески. Не нравится тебе идеология, проповедуемая в таком-то произведении? Чувствуешь, что его герой уводит читателя к погибели? Не спорь с автором, а сядь и напиши свой роман - да так, чтобы читатель сказал: вот, все другие идеологии и все другие герои - фигня, и отныне этот роман будет моей настольной книгой!
- Да, собственно, так у нас, по-моему, раньше и было, - рискнул вступить в разговор и я. - Вспомните такие романы как "Овод", "Как закалялась сталь", куваевская "Территория" или повесть Виля Липатова "И это всё о нем" - их героям действительно хотелось подражать, и это были не единственные литературные образы, которые, как сказал бы Маяковский, являлись для молодежи эталоном того, "делать жизнь с кого". А вот что касается сегодняшних персонажей, то они не вызывают ни малейшего желания быть на них похожими! Ни Терминатор с его бицепсами, ни пресловутый агент "007" со своими бесчисленными победами над встреченными дамочками, ни тем более однозначно-безликие супермены сегодняшних наших романов не пленяют воображение так, как его пленяли когда-то образы капитана Татарникова, Штирлица, адъютанта его превосходительства - Павла Андреевича Кольцова, ученых Юрия Германа и множества других романтиков тогдашней литературы.
- Ну ещё бы! - вздохнув, отозвался критик. - Ведь в книгах, написанных по законам соцреализма, герои, проходя через уготованные им по сюжету испытания, обязательно становились хотя бы на один вершок духовно и нравственно взрослее. А вот сегодняшние персонажи, сколько бы соблазненных баб или трупов за их спиной ни валялось, взрослеют только физиологически, не дорастая в духовно-нравственном смысле ни до мужчины, ни до гражданина. Так что прав был Николай Гаврилович Чернышевский, написавший в свое время, что "без приобретения чувства гражданина ребенок мужского пола, вырастая, делается существом мужского пола сначала средних, а потом и пожилых лет, но мужчиною он так и не становится..." А именно этим сегодня грешат почти все современные романы, и особенно, - кивнул он в сторону Анаврина, - твои.
- Какие именно?
- Да практически все. "Желтая струна", "Жизнь Насти Комовой", "Гений рации-П". Ни в одном из них нет такого фактора как единство исторической судьбы, ни один не изображает народную жизнь изнутри, все они напоминают собой только компьютерные игры, и не более того.
- А разве не такова наша настоящая реальность? - нехотя разжал губы для ответа Анаврин. - Разве Бог не коротает Свою Вечность перед компьютером, развлекая Себя тем, что возводит на нашем пути всё новые и новые уровни испытаний - ну там всякие революции, войны, коллективизации, репрессии, эпидемии, перестройки, инфляции, взрывы домов, аварии - и смотрит, как мы всю эту муть преодолеваем? Или - если брать в личном плане - то болезни, измены, интриги и тому подобное?..