В этот раз он не стал сразу карабкаться к обгоревшему особняку Шиндера со стороны кладбища, а начал искать, как к нему подойти со стороны леса. Ведь должен быть у такого особняка нормальный парадный проезд. Но как Бакчаров ни старался, он его не нашел. Если он когдато и был, то в итоге пропал, решил учитель и полез к дому через джунгли черемухи.
— Зря пришел, — услышал он знакомый голос Залимихи, когда вступил во мрак ее дымной лаборатории.
— Альмира Тимофеевна, здравствуйте, — учтиво поклонился учитель. — Мне очень нужно поговорить с Елисаветой Яковлевной.
— Ишь, чего захотел! — заскрипела бабка козлиным голосом. — С Лизкою поякшаться удумал, морда злодейская…
Бакчаров потер себя по небритому подбородку.
— Я только на два слова, ничего личного, Альмира Тимофеевна. Будьте покойны, — набравшись смирения, залепетал Дмитрий Борисович. — Два слова скажу и оставлю барышню в полной цельности.
Старуха и не думала замолчать:
— …А ну давай проваливай, каланча очкастая, в томских номерах не бывали, не видали кобелей и прохвостов надушенных…
«Ну как с этой ведьмой разговаривать?» — подумал Бакчаров и вытащил из кармана фотографию.
— Иван Александрович Человек дал мне этот снимок. — Залимиха осеклась. — Посоветовал наведаться.
— А какое ему дело до моей девочки? — злобно возмутилась старуха. — Он сам по себе, а мы сами по себе. Дай сюда, — выхватила она у Бакчарова фотографию. — Это не она.
— Как? — удивился Бакчаров.
— Не она, говорю тебе, — сказала ведьма и вернула снимок учителю.
— Так пустите или нет?
— Нет!
Бакчаров повертелся по сторонам, собираясь с мыслями.
— Альмира Тимофеевна, а скажите, могли у меня после вашего зелья быть очень яркие и продолжительные видения? — как ни в чем не бывало спросил Бакчаров.
— Да, — сухо ответила она, крутя ручку мясорубки и перемалывая какието стебли. — Могли.
— Если дадите поговорить с Елисаветой Яковлевной, дам вам два серебряных рубля.
— Пошел к черту! — без дополнительных эмоций откликнулась ведьма.
— Четыре, — бросил Бакчаров, разворачивая платок с монетами.
— К черту! К черту!
— Семь. — Бакчаров почувствовал азарт в голосе ведьмы. Ему самому стало нравиться их состязание.
— Отдаю все, сколько есть! — объявил он, высыпав дюжину монет на столешницу.
Ведьма перестала крутить, вздохнула и провела тылом руки по взмокшему лбу.
— Ничего тут не разбрасывай, — сказала Альмира Тимофеевна голосом строгой, но заботливой наставницы, сгребла денежки и как бы случайно высыпала их в громадный карман своего фартука. — Нет ее здесь. На работе она. У проклятого ляхацирюльника. В Подгорном переулке, угловой дом купца Колотилова. Но учти, ты у меня ничего не спрашивал, я тебе ничего не говорила!
— Спасибо вам, Альмира Тимофеевна! — весело крикнул Бакчаров, выходя почти нищим из мрака.
Бакчаров решил, что ведьма права и лучше оформить их встречу как приятную случайность. Разговор о вчерашнем наваждении следовало превратить по возможности в легкую непринужденную беседу между едва знакомыми людьми. Он спустился с тихой Воскресенской горы в шумный центр и затопал по Почтамтской улице в густом потоке горожан.
В седьмом часу пополудни, придерживаясь за перила, он осторожно поднялся на крыльцо парикмахерской по указанному старухой адресу.
— Мы уже не работаем, — сказал изза дверей с легким акцентом милый девичий голос.
— Скажите пану цирюльнику, что я приезжий учитель из Польши, — прильнув к дверям, сказал Дмитрий Борисович.
— Tatusiu, do nas jakiśłysy polak przyszedł się ogolić![5] — попольски затараторил тот же голосок в глубине.
У Бакчарова в груди екнуло от польского трезвона, и Беата опять засмеялась над ним из какойто душевной пропасти.
Через какоето время дверь отворили.
— Добрый вечер, дорогой земляк, — хитренько улыбаясь, поздоровался парикмахер попольски, взяв учителя за плечи. — Я верил, что не умрет движение за освобождение родины! Вы, очевидно, опять подняли восстание?
— Я по собственной воле приехал, — ответил учитель машинально попольски, застенчиво поправляя очки, — чтобы учительствовать.
— Герой! Герой! — воскликнул цирюльник. — Это великое дело не оставлять в беде свой народ и следовать за ним на край света. Ну, проходите же. Обрили вас негодяи. Небось по тюрьмам помотались. Но сейчас я вас приведу в порядок. Раздевайтесь, раздевайтесь. Тереза, помоги пану учителю! — призвал он смазливую помощницу, которая носилась по залу в фартучке и расставляла склянки.
— Скажите, а у вас работает Елисавета Шиндер?
Цирюльник наклонился к учителю.
— Жидовка она, пан учитель, — прошептал он остерегающе в самое ухо. — Жидовка!
— Так, значит, работает, — заключил учитель.
— Ох, и не говорите, пан учитель, — вздохнул цирюльник. — Одни с этими барышнями неприятности. Даже здесь, в изгнании, не дают мне жить почеловечески.
Парикмахер умыл руки и подвязал фартук.
— Прошу, присаживайтесь, пан. — Парикмахер расправил над учителем белую простынку и подоткнул ее под ворот. — Как вам угодно? Вновь наголо или с боков подравнять.
— Только побриться, — пристраиваясь поудобнее, объяснял Бакчаров. — Вы вчера, пан цирюльник, у губернатора не были?
— Уу, — прищурил глаз парикмахер и покивал в знак озабоченности. — Я скорее руки лишусь, чем переступлю порог этого масонского капища. Колдуют они там. Говорят, приехал недавно в город великий магистр тайного сатанинского общества, проведать томскую ложу. Как тут все обустроено, да какие дела творятся во имя дьявола…
«Человек!» — осенило Бакчарова, и мурашки побежали по его коже.
— Так вот, говорят, дочкато их младшая не угодила магистру, туфлю поцеловала неправильно. Не левую, как положено магистрам, а по ошибке правую, как папе римскому. Вот он и осердился. А губернатор, чтобы его умилостивить, дочкуто и пристрелил. Сами, небось, слыхивали. Похороны были сегодня. Тереза, делай пенку, — резко сменив тон на деловой, приказал он дочке и продолжил рассказывать свою страшную историю: — Еще говорят знающие люди, что магистр этот каждую ночь выходит прогуляться по улицам города в обнимку с магическим глобусом! — рассказывал цирюльник Бакчарову. — А в том глобусе — громадная дыра прямо в преисподнюю! Вы уж не сумлевайтесь, пан учитель. Скажу я вам, лучше подальше держитесь от дома губернатора. Там того и гляди наткнешься на самого дьявола.
— Чтото мне во все это даже както не очень верится, — честно признался немного ошалевший Дмитрий Борисович.
— Так ведь колдуют, пан учитель, колдуют! — страдальчески морщась, жаловался парикмахер. — А как же иначе моя старшая, Мария, в восемьдесят шестом в пансионате брюхатая сделалась…
— И как? — навострил уши учитель. — Масоны ее растлили?
— А то! Она же у меня совсем святая была, все в кармелитки порывалась. Да ведь вы сами рассудите, откуда в пансионате… Да и что грешить, Паном Богом клялась, что ни с юнкерами, ни с гимназистами не знавалась… И вот, наконец, поведала, что по ночам к ней демон повадился…
— Я вас умоляю! — взмолился Бакчаров.
— Дада, демон являлся, — настаивал пан цирюльник. — Как и сказано в Книге: «Со всей силой демоны влекутся к каждой женщине, особливо к святым девственницам».
— И кого же она родила вам от демона?
— Почему от демона? — удивился цирюльник.
— Сами, пан, только что сказали, что с демоном гхегхегхе, — закашлялся учитель.
— Дада, так все оно и было — совокуплялась с демоном, — подтвердил ссыльный брадобрей. — Только родилато она не от бесплотного демона, а от самого что ни на есть плотного младшего инспектора пансионата Иванова.
— Это еще как?!
— О, Матко! Пан учитель, не дергайтесь, — отстранив лезвие от намыленной шеи, крикнул пан цирюльник. Потом спокойно продолжил: — А зачала Марыща моя, как и в Книге сказано: «не свое семя вводит демон, но семя, специально похищенное у рукоблудника!»
— В какой это еще книге сказано?!
Тут парикмахер бросил бритву и кудато умчался. Через три минуты он стоял посреди зала с огромной, полной закладок книгой и вещал постаропольски:
— «Демон, направленный в виде мужчины к девственнице, совокупляясь, вводит в несчастную похищенное семя рукоблудника и превращается в суккуба, — читал цирюльник торжественно, почти нараспев. — Когда же спросят, чьим же сыном является тот, кто зачат таким образом, то ясно, что это не сын демона, а сын того мужчины, от семени которого случилось зачатие». — Парикмахер закрыл и поцеловал книгу. — Вот видите, пан учитель, вот видите?!
Бакчаров в ужасе застыл. Парикмахер тоже не стал нарушать священного молчания и, выдержав паузу, продолжил скрести его по горлу.
— Ох, — тяжко вздыхал он, — одна у меня теперь Терезка молится. А вот вы, пан учитель, как человек образованный, скажите, демоны болезни переносят?
Бакчаров закашлялся. Кокетливая дочка цирюльника бойко протирала зеркало, меняла туалетные воды в посеревших бутылочках, одним словом, вертелась перед креслом учителя.
— Так что с ребенкомто? — спросил покрасневший от кашля Дмитрий Борисович.
— А я не знаю. Я ж ее выгнал — нечего с демонами сообщаться! — кричал парикмахер, выпучив глаза, размахивая бритвой и при каждом шипящем звуке плюя на запрокинутое лицо Бакчарова. — Я сразу сказал ей: «Вот к инспектору Иванову и ступай».
— Так он же, повашему, ни в чем не виноват? — удивился учитель, вовлеченный в совершенно нелепый с его точки зрения разговор.
— Как же не виноват! — протирая очки краем простыни Бакчарова, возмутился пан цирюльник. — А кто рукоблудничал, кто семя разбрасывал где ни попадя? Вот взять бы и навести на него ведьму, да чтоб она ему… Да ведь грех большой, — вздохнул он. — А то помните, как в главе седьмой написано об одном юноше, который чародейственным образом потерял мужской член. Ох, как он помучился, — довольный парикмахер покачал головой. — Правда, он потом вымолил у ведьмы прощение, и та приказала ему подняться на одно высокое дерево и из находившегося там гнезда, в котором лежало большое количество двигающихся членов, взять себе один. И вот когда этот тип хотел взять из них тот, что побольше, ведьма сказала: «Нет! Этот не тронь, — и при этом добавила, — он принадлежит одному учителю!»
Бакчарова передернуло, и цвет лица его изменился.
— Вам нехорошо? — взволнованно сказал поляк, хлопая его по липкой влажной щеке. — Держитесь, сейчас я принесу вам освященной воды!
Парикмахер передал дочери полотенце, которым обмахивал Бакчарова, и выскользнул из небольшого зала.
— Фу, — сказал учитель, расстегивая тугой ворот кителя. — Откуда у вашего папеньки такой бред в голове?
— Не слушайте его, он чуточку сдвинутый, — сказала девушка, и они надолго замолчали.
Бакчаров лежал с закрытыми глазами, запрокинув голову в кресле. Вдруг он ощутил дыхание у левой щеки, вздрогнул и открыл глаза.
— Я много думаю о вас, господин учитель, с тех пор, как увидела вас на вечере у губернатора, — шепотком залепетала девушка в самое ухо Бакчарову. — Вы так прекрасно танцуете! Я тайная подруга Анны Сергеевны. Она мне много чего о вас рассказывала. Только вы ее в этом не упрекайте. Лучше вообще не говорите, что мы с вами виделись. Аннушка очень ревнивая. Если она хоть чтото заподозрит, она меня задушит. Не говорите, умоляю, а я в ответ ничего не скажу ей о том, что вы навещаете эту странную Елисавету Шиндер. Вы же ради нее пришли, не правда ли? У вас на лице написано, что вы влюблены в нее. Ну, признайтесь, признайтесь же! — страстно лепетала девица, обнимая холодными руками голову учителя и касаясь влажными губами его виска. — А ведь еще недавно вы пытались застрелиться изза другой, а потом сражались на дуэли с третьей. Разве не вам принадлежат строки:
— Разве не вам?
— Ээ… нуу, — замялся Бакчаров, тараща глаза в потолок.
В этот момент в зале появился парикмахер со стаканом в руках и с изумлением уставился на дочь, почти оседлавшую пана учителя.
— Это что такое?! — воскликнул он вне себя от возмущения. — А ну, марш в свою комнату! На минуту оставить нельзя…
— Awe Maria gracia plene… — убегая из зала в обход отца, испуганно затараторила молитву девушка.
— Ради Бога, простите, пан учитель, право, неловко мне, — рассыпался в извинениях цирюльник, брызгая на него пальцами, вымоченными в стакане. — Поймите эти юные неопытные сердца, они так падки на все новое и свежее. Впрочем, вы в учительском звании, и я думаю, все сами об этом знаете…
— Вы не так поняли вашу дочь, пан цирюльник, — заступился Бакчаров за девочку. — Она простонапросто делилась со мной коекакими новостями и соображениями. Скажите, а когда у вас появится Елисавета Яковлевна?
— Она здесь, — сообщил цирюльник. — Занимается с ребятишками. Я вам сказывал, Дмитрий Борисович, что она жидовка и тоже, по всей видимости, участница бесовского сообщества.
— Она дает уроки вашим детям?
— Да. У меня их семеро. Я бы ни за что не пользовался ее услугами, если бы не мое финансовое положение. А она берет совсем недорого. Ну, вы сами понимаете. Мы едва сводим концы с концами, снимая этот дом у купца Колотилова. Дерет он с нас нещадно, а сам считает, что это еще побожески, что якобы снижает плату за то, что сдает дом с нечистою силою и худой славою. Все горожане знают, что у Колотилова злой дух поселился. Настоящая кикимора. Иной раз такого страху сила бесовская на нас наводит, что мне думается, что Колотилов еще приплачивать нам должен за такие жилищные условия…
— А когда закончатся занятия у Елисаветы Яковлевны? — с напускной легкостью поинтересовался Бакчаров. — Мне нужно переговорить с ней кое о чем.
— Это без всяких затруднений, пан учитель, будьте покойны, — заверил его парикмахер. — Мы объявим перерыв и устроим вам чаепитие, на котором вы все и обсудите. Как это ни парадоксально, но я всегда радуюсь новым ссыльным из родной земли. Особенно людям такого ума и такой образованности. Мой дом всегда открыт для вас, пан учитель…
Спустя несколько минут в гостиной цирюльника, расположенной во втором этаже деревянного готического особняка, Бакчаров пил чай в окружении семейства цирюльника.
И вот появилась она, деловая и прекрасная. Бакчаров вскочил изза стола и поклонился. Она поприветствовала его и присела за стол.
Наедине их не оставили, и разговор получился очень салонным. Начальствовали в слове болтливые хозяева, а Дмитрий Борисович и Елисавета Яковлевна только обменивались редкими общими фразами и ироничными взглядами, когда цирюльник начинал рассуждать на тему демонологии. Перерыв в занятиях продлился так долго, что их попросту отменили. Прислуга замоталась подавать чай, и вскоре чаепитие перетекло в полноценный ужин, начавшийся с католической молитвы и закончившийся горячими ночными прощаниями.
Тут Бакчарову повезло, и на него выпала миссия провожать Елисавету Яковлевну.
Когда они вышли, гостеприимный парикмахер крадучись подошел к дверям, выглянул на улицу, спрятался и, бесшумно повернув в замке ключ, развернулся и спешно принялся кропить кресло, где сидел Бакчаров и все кругом освященной водой.
— Masoneria![6] — повторял он в настигшем его мистическом ужасе.
9
У нее было выразительное лицо, темные густые волосы, собранные сзади в проколотый спицей тяжелый пучок, полные губы; большие, строгие, черные с глянцем глаза глядели пристально, бескомпромиссно.
Елисавета Яковлевна не походила на обыкновенных барышень из провинциальных семейств. Бакчарова с первого раза поразило в ней удивительное спокойствие, четкость и уверенность. Елисавета была очень странная, задумчивая, с характером, настойчивая, сосредоточенная и быстрая. Но уже в этой их первой настоящей беседе учитель подметил, как внезапно сквозь эту консервативную броню лукаво просвечивают светлые лучики совсем юного и озорного создания. Задумчиво говоря о чем— нибудь серьезном, она украдкой бросала на учителя хитрый взгляд, словно тихо смеясь над его серьезностью или тайно обладая чемто разоблачительным для своего робкого собеседника.
Несколько раз она, усмехаясь, как бы естественно для себя прикусывала губу, глядя на Бакчарова, чуть наклонив голову и лукаво прищуривая глаза. Несколько раз как бы случайно, переступая лужу или ямку, хватала учителя за руку.
И тогда Бакчаров робел, забывал на мгновение, о чем говорил, и внезапным вопросом, якобы вдруг припомнив то, что давно уже хотел спросить, менял тему беседы, говоря: «А кстати, Елисавета Яковлевна…».
— А я уже видела вас сегодня на похоронах Марии Сергеевны. Люди шепчутся, что она погибла через вас. Это правда?
— Вы тоже были там, — печально удивился Бакчаров. — Вы знались с покойницей?
— Нет. Да. Нет. Но, в общем, мы были знакомы, — сбивчиво отвечала Елисавета Яковлевна, — В городе едва ли найдешь светскую барышню, которая не была бы знакома с дочерьми губернатора. Впрочем, не будем об этом. Это так грустно…
Дойдя до Кузнечного взвоза, они остановились возле обрыва под рябинами.
— Я как будто предчувствовала, что мы с вами сегодня встретимся. Мне всю ночь снились какието странные сны. Право, я таких ярких еще никогда не видала.
— И о чем же были те сны?
— Я, — она помедлила с ответом, задумчиво наклонив голову набок, — я… В общем, мне было так хорошохорошо, словно ктото другой руководил мною. И я танцевала…