Кипиани было нелегко принять решение. Он нисколько не сомневался, что Виктор стал для Толика единственным человеком, который мог заменить ему и отца, и друга, и брата.
Кипиани пытался отогнать нахлынувшие на него мысли. «Черт возьми, сейчас идет война, и я, Кипиани, офицер Советской Армии, а не духовный пастырь… Хотя именно в этой войне, которая ведется против фашистов, нужно защищать не только материальные ценности — фабрики, мосты, дома, но в первую очередь людей и то, что дорого им, что их связывает. Легче всего было бы, конечно, отмахнуться от того, что тревожит этого парня», — подумал он, глядя в карие глаза Анатолия, который не уклонился от взгляда майора.
— Гм… — смущенно пробормотал Кипиани. — Значит, ты хочешь остаться здесь. Но только запомни: Виктор Андреевич выполняет специальное задание и ты не можешь быть его сопровождающим.
— Как вас понимать, товарищ майор? — спросил Толик, склонив голову набок.
— А так и понимай, как сказано было, — сухо заметил майор. — Если тебе будет приказано достать продукты, то ты должен их достать. Короче говоря, будешь делать то, что я тебе прикажу! Это тебе понятно?
— Так точно, товарищ майор, но… — Толик невольно встал по стойке «смирно».
— Что такое?
— Большое спасибо!
— Можешь идти!
Когда паренек вышел во двор, майор обратился к Виктору:
— Будем надеяться, что я правильно решил. Как только у меня окажется свободное время, я поговорю с Толей.
Виктор кивком головы подтвердил свое согласие с принятым Кипиани решением. Сам же он был просто рад, что Толя будет находиться где–то поблизости.
* * *
Толик не заметил беглой усмешки, промелькнувшей в глазах майора, а если и заметил бы, то не смог бы правильно истолковать ее. Когда майор сделал Толику выговор на глазах у пленного гитлеровского офицера, тот обиделся. Выдержку и самообладание майора Кипиани паренек принял за надменность, а его строгость — за отсутствие сердечной доброты. Во многом майор напоминал ему старика бухгалтера по фамилии Хведир из родного колхоза. Этот старик вообще не понимал никаких шуток. С ним пареньку приходилось встречаться довольно часто, особенно тогда, когда отец вместе с председателем колхоза и бригадиром полеводческой бригады уезжали в район, а Хведир оставался, представляя, так сказать, местную власть. Стоило кому–нибудь пошутить над ним самым безобидным образом, как старик сразу же вставал на дыбы и начинал защищать, как он выражался, дисциплину и порядок… Толе всегда казалось, что взрослые должны лучше понимать его и остальных ребят. До вчерашнего вечера паренек был убежден, что теперь уже никто и никогда не сможет понимать его так, как отец. Но начиная со вчерашнего дня в душе Толика что–то произошло, чего он пока и сам не мог толком понять. Его сильно избил переодетый гитлеровский офицер, а затем бросил полураздетого на морозе. Если бы его не нашел советский солдат, Толик наверняка замерз. Солдат надел на него собственную шинель, а затем взвалил себе на спину и понес. И этим он спас ему жизнь. Но Толя понимал, что его тянет к Виктору Андреевичу не только из чувства благодарности.
Когда в ту страшную ночь, лежа на земле, Толик пришел в себя и увидел на шапке своего спасителя красную пятиконечную звездочку, он был счастлив. Виктор тогда так прижал его к груди, как отец прижимает родного сына. И Толя не раз мысленно сравнивал своего нового друга с отцом, пытаясь отыскать в нем нечто такое, что еще больше сблизило бы его с Виктором Андреевичем.
4
Виктор с нетерпением ждал утра. Как только солнце окрасило золотом горизонт, он уже был на своем импровизированном наблюдательном пункте. Ему казалось, что на этот раз светило встает чересчур медленно, плохо освещает и немецкие и советские позиции, которые в этом месте находились недалеко друг от друга. По–пластунски он довольно быстро дополз до установленного на ничейной земле широкого щита.
На той стороне щита, что была повернута в сторону немецких окопов, на склеенных листах обоев широкой кисточкой были нарисованы три карикатуры на Гитлера, а под каждым из рисунков был обозначен год: на первом рисунке фюрер, в парадной фуражке, стоял в позе горделивого полководца, вытянув вперед правую руку и высоко задрав голову, а под рисунком были видны цифры 1939–1940. На втором листе обоев, под которым чернели цифры 1941–1942, фигура Гитлера была значительно меньших размеров. Парадной фуражки на голове уже не было, а щека перевязана платком, словно у фюрера болели зубы. Под рисунком подпись: «Поражение под Москвой». На третьем рисунке с цифрами 1942–1943 Гитлер, согнувшись в три погибели, стоял на костылях. Одна нога у него была забинтована, а на бинтах крупными буквами были перечислены места, где фашисты потерпели поражения: Сталинград, Кавказ, Дон, Африка, Орел и Белгород, Донец и Миус, Днепр, Ленинград.
Виктор окинул внимательным взглядом склоны холма, по которым тянулись немецкие окопы. Как только взойдет солнце, щит с карикатурами будет хорошо виден из немецких окопов.
Спать Виктору не хотелось, хотя он, собственно, не спал всю ночь. Вместе с несколькими советскими солдатами он ночью сколотил щит, а затем нарисовал сапожным кремом, так как никакой краски под рукой не оказалось, карикатуры на фюрера. Потом громоздкий щит пришлось ползком тащить на себе до того места на ничейной земле, где они решили установить его и где предварительно выкопали в земле две глубокие лунки.
В гитлеровских окопах стояла полная тишина. Прошло четверть часа, полчаса… И вдруг кто–то несколько раз выстрелил по щиту из винтовки. Пули пробили щит, но он не упал. Несколько позднее по щиту был открыт минометный огонь. Одна мина взорвалась так близко, что ударной волной щит повалило на землю. Наблюдая за всем этим из своего окопа, Виктор хитро усмехнулся, решив про себя, что он обязательно использует этот случай в своей очередной вечерней передаче по ОГУ.
— Сволочи! — раздался неожиданно чей–то голос за спиной Виктора. — Нужно что–то делать, а не сидеть и смотреть на это сложа руки.
Виктор оглянулся и увидел Толика с перекошенным от ненависти лицом.
— Толик, как ты сюда попал?! — с упреком воскликнул Виктор. — Ведь майор запретил тебе ходить за мной. Если он узнает об этом…
Но паренек не дал ему договорить, перебив:
— Я же знаю, что ты всю ночь ни капельки не спал. И конечно, ничего не ел. — Толик достал из кармана ватника небольшой сверток.
Виктор невольно засмеялся, но затем нахмурил брови.
— Запомни, если ты еще раз такое выкинешь, я доложу о тебе майору. — С этими словами Виктор взял сверток и развернул газету. — Мясо? — удивился он. — Где ты его взял?
Вместо ответа паренек лишь пожал плечами. Для Виктора он мог достать и не такое.
* * *
Как только зашло солнце и стало темно, Виктор снова пришел на передний край. Поскольку машины с МГУ из соседней дивизии еще не прибыли, он взял длинный, почти с метр, рупор. Взойдя на пригорок, он остановился и поднял голову.
«Ветер дует в спину», — обрадованно подумал он.
Кипиани, сопровождавший Виктора, сначала убедился в том, что солдаты, которых им дали для прикрытия, засели в окопе и находятся в полной безопасности. Затем он вместе с Шенком нашел более удобное место, с которого можно было бы говорить через усилитель. Майор попросил Виктора, чтобы он говорил не торопясь и отчетливо произносил слова.
— Начнем, когда стемнеет, — закончил майор свой инструктаж.
Виктор молча уселся на кучу обломков кирпичей. Днем он набросал текст своего выступления и обговорил его с Отаром, так он иногда про себя называл майора. Однако, несмотря на это, он сильно волновался. Каждый раз, собираясь говорить по МГУ, Виктор боялся, поймут ли его соотечественники, прислушаются ли к его советам. Каждый раз, когда при очередном допросе пленных он наталкивался на их равнодушие, его охватывали жалость и гнев одновременно. И хотя для сохранения своей жизни у них не было другого выхода, кроме как сдаться в плен, многие немцы по–прежнему рассматривали свою воинскую часть как крохотную частичку родины. Виктор, разумеется, тоже тосковал по родине, но не по той Германии, какой она была в настоящий момент, а по той, какой она должна была стать в будущем. Если бы немецкие солдаты поняли эту разницу, можно было бы многого достичь.
Виктор решительно встал и подошел к узкой амбразуре, в которой лежала труба усилителя. Было еще темно. Стрельба совсем стихла. И только на соседнем участке глухо ухали пушки. Операция Манштейна по деблокированию все еще продолжалась.
Майор подсел к стене и, положив текст передачи на колени, включил карманный фонарик, освещая листок так, чтобы Виктор мог читать, но лучик фонарика не был бы виден солдатам противника.
— Камараден! — Виктор приблизился к радиоусилителю. — Сегодня утром вы поступили разумно. Вы повернули свое оружие против человека, который несет гибель Германии, против Гитлера, который обманул вас и предал…
Последние слова Виктора заглушила пулеметная очередь. Где–то защелкали винтовочные выстрелы.
— В укрытие! — Кипиани дернул Виктора в сторону. Едва пулемет смолк, Виктор снова оказался возле рупора–усилителя.
— Зачем вы стреляете по своему соотечественнику?! — громко выкрикнул он. — Разве вы не хотите узнать правду?! Я, Виктор Шенк из Хенигсдорфа, что под Берлином, бывший солдат… — Он назвал номер дивизии, в которой он служил, фамилии нескольких командиров, коротко описал свой родной городок, чтобы все, кто слушал его, не сомневались в том, что он немец.
И снова его слова прервала пулеметная очередь, более короткая, правда, но и более меткая.
Виктор громко выругался. Снова дождавшись тишины, он продолжал свое выступление:
— …Еще летом сорок первого года Гитлер обещал вам завоевать Советский Союз за шесть недель. С тех пор прошло более двух с половиной лет, а конца войне все еще не видно.
Ленинград и Москву Гитлер хвастливо обещал захватить еще летом сорок первого года. Под стенами этих городов погибло более миллиона ваших товарищей, однако ни Ленинград, ни Москва так и не были взяты. В своем приказе от второго октября сорок первого года Гитлер обещал: «Мы разгромим врага еще до наступления зимы». Но он и тут обманул вас.
В тысяча девятьсот сорок втором году Гитлер обещал захватить Сталинград, Саратов, Арзамас, Куйбышев и Москву. На самом же деле под Сталинградом истекла кровью целая армия.
Пятнадцатого августа сорок второго года Гитлер обещал захватить город Грозный, а двадцать пятого сентября город Баку, основные источники нефти. И снова он обманул вас.
В своей последней речи от тридцатого января этого года, то есть всего несколько дней назад, он уже не сулил вам никаких завоеваний, лишь пообещал в неопределенном будущем несомненную победу, одержать которую ему якобы поможет само провидение. Это была его очередная ложь, так как сейчас каждый немецкий солдат знает, что Германия проиграла эту войну и никогда не сможет выиграть ее больше.
Камараден! Посмотрите на Восточный фронт! Он находится в глубоком кризисе. Восемнадцатая армия группы армий «Север» под Ленинградом и западнее озера Ильмень потерпела поражение. Ее остатки панически бегут назад к Чудскому озеру. А соседняя с ней шестнадцатая армия из–за разгрома восемнадцатой настолько обескровлена, что и ей грозит подобная участь.
Группа армий «Центр» без надлежащих резервов из последних сил сражается против превосходящего противника. Из–за успешного продвижения Советской Армии на ее правом крыле она полностью потеряла связь с группой армий «Юг».
А группа армий «Юг» под командованием Манштейна в настоящее время расчленена на три части. Северное крыло ее уже оставило Ровно и Луцк и отступает сейчас ко Львову. Южное крыло полностью распалось из–за разгрома русскими семи немецких дивизий, потери Никополя, а также последнего плацдарма на левом берегу Днепра. А центральная часть группы армий «Юг», вы это знаете и сами, в районе Корсунь–Шевченковского потеряла, по сути дела, целую армию, так как десять немецких дивизий попали там в котел.
Камараден! Шесть танковых дивизий тщетно пытаются вызволить вас из окружения. Вы окружены! Верьте мне, я собственными глазами вижу, что здесь происходит! Кольцо окружения Манштейну не удастся разорвать, как не удалось шестой армии в свое время сделать это.
Несколько дней назад генерал Штеммерман сообщал в штаб армии по радио следующее: «Прорыв изнутри невозможен… Необходимо прикрытие истребительной авиацией…»
Камараден! Гитлер все время врал вам. Он предал вас. Он и сейчас бросит вас, как сделал это с шестой армией под Сталинградом. Покончите с этим! Действуйте, пока еще не поздно!
Камараден, прекращайте вести боевые действия! Переходите в одиночку или группами на сторону Национального комитета «Свободная Германия», уполномоченным которого я являюсь! Национальный комитет приведет вас на свободную немецкую родину!
Кипиани выключил фонарик.
— Камараден! — продолжал Виктор после небольшой паузы. — Если вы меня поняли, то сделайте в воздух три выстрела!
Майору с трудом удалось увести Виктора в укрытие, откуда они стали напряженно прислушиваться, не раздадутся ли выстрелы с немецкой стороны. Прошло несколько томительных минут, и вдруг сразу в нескольких местах почти одновременно послышались выстрелы, а спустя некоторое время где–то далеко раздались три автоматные очереди. Пулемет молчал.
Кипиани встал и по–дружески похлопал Виктора по плечу.
— Сегодня ты хорошо говорил, с душой! И они стреляли уже не в тебя, а в воздух!
— Интересно, что произошло там, в пулеметном гнезде? — задумчиво спросил Виктор.
— Возможно, об этом нам расскажут сегодня новые пленные. Вероятно, там произошел спор с офицером: солдаты хотели послушать тебя, а он не позволял им этого.
В эту же ночь Виктор выступал с воззванием еще в четырех местах на участке этой же дивизии: на опушке леса, прислонившись к дереву, из–за большого сугроба, из–за сожженного танка и даже стоя на бруствере заброшенного окопа. И каждый раз его мучил только один вопрос: удастся ли вырвать своих соотечественников из плена лжелюбви к фатерланду, чтобы спасти их ради нового, свободного отечества?
В одном месте, выслушав Виктора, немецкие солдаты не ограничились одними выстрелами в воздух, они стали громко кричать, что хотели бы лично поговорить с ним.
— Иди к нам! — закричали сразу несколько человек. — Подойди поближе!
Виктор обрадованно вскочил на ноги.
— Товарищ майор, вы слышите?! Они зовут меня. Они хотят поговорить со мной.
— Я слышу.
— Я пойду, товарищ майор.
— Вы этого не сделаете, — спокойно заметил Кипиани и медленно встал.
— Но ведь такая возможность… Ее нельзя упускать!
— Неужели вы забыли, что произошло с одним из уполномоченных Национального комитета? — И Кипиани коротко напомнил Виктору, что немцы точно так же пригласили на переговоры к себе в окоп уполномоченного, а когда тот подошел к брустверу, застрелили его.
— Но не все, кто еще сражается на стороне фашистов, негодяи, товарищ майор, — защищался Виктор. — Если бы мы с вами придерживались именно такой точки зрения, то сидели бы сейчас не с рупором, а за пулеметом.
— Не забывайте, что список погибших из числа членов Национального комитета и без того слишком длинен. Мы не имеем права поступать необдуманно и легкомысленно.
Тем временем Виктора еще раз позвали с немецкой стороны. Нетерпение его росло.
— Товарищ майор, вы же знаете, что на место одного убитого встанут десять новых бойцов. Я должен, я обязан пойти к ним.
Кипиани хорошо понимал состояние Виктора. За полгода, пока они находились вместе, деля все тяжести и невзгоды фронтовой жизни, они сблизились, Кипиани считал, что он нашел в Шенке многие черты, которые, по мнению майора, относятся к национальному характеру немцев. Дядя майора, Нодар Кипиани, известный грузинский писатель, в свое время учился в Германии, в Мюнхене, и был лично знаком с Герхардом Гауптманом и Томасом Манном. Из многочисленных рассказов дяди майор составил для себя представление о немцах, которое как бы подтвердил теперь Виктор Шенк.
— Я отвечаю за вашу жизнь и безопасность, — твердо произнес Кипиани. — Было бы легкомысленно идти туда, полагаясь на счастливый случай.
Возбужденный Виктор сорвал с головы шапку.
— Товарищ майор, вы не должны мешать мне выполнить мой долг! — выпалил он. — Когда я стал уполномоченным комитета «Свободная Германия», мне была обещана всяческая поддержка…
— Я лично за вас отвечаю! — оборвал его Кипиани. — И вы никуда не пойдете!
Заложив руки за спину, майор молча прошел мимо Виктора и поднялся на небольшое возвышение. Остановившись, он смотрел в ту сторону, откуда время от времени все еще доносились крики: «Иди к нам!» Майор, конечно, понимал, что не ответить на этот призыв плохо, так как это может породить у немцев сомнения и даже в какой–то степени лишить их надежды.
Виктор не спеша подошел к майору и тихо начал:
— Товарищ майор, у меня есть предложение…
— Хватит с этим!
— Я могу ответить им, что готов встретиться с их невооруженным представителем на полпути, на ничейной земле, вон у той сосны!
Немного подумав, майор согласился с предложением Виктора. Однако не успел Виктор двинуться с места, как к ним подошел капитан и передал приказ из штаба дивизии, который гласил, что майор Кипиани вместе с антифашистом Шенком должен немедленно покинуть передовую и отправиться в город, так как дивизия готовится к наступлению.
Кипиани кивнул. Так было всегда: когда войска начинали новое наступление, немецких антифашистов переводили из опасной зоны. Майор посмотрел на часы: семнадцать минут пятого. Если бы капитан пришел чуть раньше, Кипиани не пришлось бы попусту спорить с Виктором. Однако он тут же подумал о том, что споры с Виктором Андреевичем, являющиеся своеобразным воспитанием дисциплины, вовсе не напрасны, ведь после окончания войны Виктору и его товарищам в Германии придется решать массу очень сложных задач, а для этого голова Виктора должна быть ясной.