А благороднейший Кельгиор явно отрывался на своих. Отыгрывался за все! За свое позорное падение, за свой страх, за то, что его унизили на глазах у его же селян. Пусть теперь они за это заплатят, заплатят кровью своих детей! Теперь он унизит их, и унизит так, чтоб запомнили на всю жизнь, чтоб потом, ежели доведется, внукам своим рассказали. Господин обязан быть жестоким, иначе он не господин. Если вдруг исчезнет страх, не будет и повиновения, а это – прямой путь к хаосу и войне.
Виталий прикрыл глаза: о, сколь безвольными, сколь страшными в своей униженной робости казались ему сейчас эти глупые крестьяне. Да-да, глупые, ибо, если б хотели, то вполне могли бы придумать для облегчения своей участи хоть что-нибудь. Могли бы, но не хотели… не хотели идти против воли богов, против заведенного порядка, доставшегося в наследство от мудрых предков и заведенного опять же самими богами… или все же теми, кто от их имени говорил?
И кто в данном случае страшнее – зарвавшийся господинчик Кельгиор или эти холопствующие селяне? Виталий помнил свою первую практику в школе, в обычной средней школе-новостройке. Он был просто поражен, когда однажды к нему на урок в целях установления дисциплины заглянула опытная учительница… О, детишки – класс, наверное, девятый или десятый, кто-то из старших – восприняли ее появление точно так же, как пресловутые бандерлоги из мультфильма про Маугли восприняли удава Каа. «Вы слышите меня, бандерлоги?» Вы слышите? А ну встать!
До того буйствующие, враз притихшие подростки послушно поднялись, глядя на свою мучительницу по тут же, как бандерлоги на Каа, послушные, тихие-тихие, вовсе даже не понимающие своего унижения, не воспринимающие, как сейчас не воспринимали своего унижения все эти крестьяне.
Встать! Сесть… Встать! Сесть… – дрессировала опытная учительница вмиг ставших послушными старшеклассников, ни один их которых не смел раскрыть и рта. Страх! Страх сковал сердце каждого подростка, как сковал он сейчас сердца крестьян. А, может быть, то был вовсе не страх, а просто привычка… «Да, мы такие» – потом говорили дети (не маленькие не разумные детишки, а вполне половозрелые особи – юноши и девушки), «с нами так и надо – в строгости». И в самом деле? Чего еще надобно, когда можно – Встать! Сесть! Встать! Сесть! Встать… Никакого права. Впрочем, нет, все-таки право имелось – право привычки и страха. И уже иных-то учителей, иное к себе отношение эти «дети» не воспринимали никак. Но то – подростки, вырастут и, может быть, поумнеют. А здесь? Взрослые мужики, отцы семейств, убеленные сединами старосты… Оказывается, их тоже можно вот так – Сесть! Встать! И они – простые крестьяне и старосты – точно так же, как и глупые в силу своего возраста подростки, точно так же не будут воспринимать своего господина, если он не будет их унижать и гнуть в бараний рог. А как же! Любая власть должна – обязана быть – жестокой! А если она не жестокая, это не власть – так в те древние времена считали все!
Впрочем, нет, не все. Были еще римляне. И греки. Эти жили иначе. Завелись там среди них какие-то права… И эти люди – имеющие права люди – стали вдруг называться не подданными, а гражданами, и оказалось, что даже самому богатому и сильному многое нельзя было позволить по отношению к беднейшим, и даже правителю – далеко не все!
Но это в Афинах, в Риме… А тут, в Косматой Галлии, или, как ее называл Цезарь – Кельтике, тут пока торжествовал один принцип «Встать! Сесть!» И никакого другого не было.
– О, мой друид, может, мы вообще уберемся отсюда? – неожиданно возникнув непонятно, откуда Лита дернула Виталия за рукав. – Тем более, уже скоро начнет светать, а Катуманд обещал нам проводника – своего сына.
– Катуманд? – обернувшись, тихо переспросил «друид». – Похоже, ему сейчас не до нас.
И действительно, по-прежнему стоя на коленях, бедолага-селянин все еще пытался вымолить у непреклонного господина свою дочь. Все еще надеялся. Зря. И зря старался – своими мольбами еще более разозлив благороднейшего Кельгиора.
– Да перестанешь ты наконец ныть, сиволапое рыло! – всерьез осерчал тот. – Сказано – радуйся!
– Но… – Катуманд все же не сдавался, верно, во многом благодаря рыдающей тут же жене. – Ведь мой сын Вирид… это же он прибежал, предупредил, позвал…
– Вирид? – задумчиво протянул толстяк. – А-а-а! Тот самый мальчишка, который… – тут глаза его округлись – вот оно наконец, нашел!!! Вот он, самый главный виновник сегодняшнего позора!
– …Который привел нас прямо под вражьи мечи! Сколько ему заплатили за предательство? Схватить! Немедленно схватить! Пытать… Нет, сперва приведите сюда, а мы поглядим в его бесстыжие очи!
– О, господин, смилуйся!
– И в бесстыжие очи породивших его людей!
В тот же миг воины приволокли парня, тощего, растрепанного, с кровавыми царапинами на груди и плечах.
– Смерть предателю, смерть! – живенько закричали остальные крестьяне.
Особенно старался сивобородый староста. Хоть так – криками – загладить вину. В чем он был виноват? Если честно, ни в чем, но… но господин-то вполне мог считать его виноватым, а раз так – надо было кричать, требовать немедленной и самой ужасной казни!
– Пытайте его раскаленными углями! – немедленно приказал благородный Кельгиор. – Пусть возьмет их в руки… если не будет ожогов, значит – не виноват. Если же будут – предатель заслуживает самой суровой казни!
– Пусть возьмет! – заорали селяне. – Пусть!
Амбакты подтащили мальчишку к костру, бросили на колени, кто-то из них с силой пнул мальчишку в живот… А к другому костру уже тащили несчастных девчонок. Кроме несчастного Катуманда и его супруги, всем вокруг было хорошо – толпа жаждала зрелища, его и собирался устроить благороднейший Кельгиор, таким образом реабилитируясь в собственных глазах и в глазах зависимых от него людишек. Хотя последнее было не так уж и важно.
– Друид?! Ты где там? Чего ждешь?
Не говоря ни слова, Беторикс подошел к Кельгиору и на глазах у всех наотмашь ударил его ладонью по щеке. Затем – еще раз, посильнее.
Потом обернулся ко всем, важно выставив вперед левую ногу и величаво воскликнул:
– А теперь слушайте меня все!
Все тут же притихли, даже благороднейший Кельгиор, ибо никто не мог взять сейчас в толк – что тут вообще происходит? Почему этот странный друид вдруг ни с того, ни с сего бьет их господина, словно последнюю бродячую собаку? И при этом никуда не бежит, даже не достает меч… Значит – имеет право? Так! И как иначе-то? Что же он – самоубийца, сам себе враг? По-иному здешние люди и помыслить не могли, и Виталий, как практикующий социолог, это хорошо знал. Чем и воспользовался.
– Не я говорю сейчас с вами, а Верцингеторикс, славный вождь!
Вот после этой фразы кое-кто уже кое-что начал смекать. И первым – побитый только что Кельгиор, выражение лица которого сразу же помягчело. Ах, вот оно в чем дело-то! Теперь ясно. Не толок ему – всем! Не безродный друид его ударил, а сам великий вождь! Который потом, позже может и извиниться за свой удар, и даже заплатить золотом. Да и вообще, тумаки от вышестоящих оскорблением не считались. Ясно! Теперь ясно, кто этот друид!
– Этот человек – друид – мои глаза и уши, – так сказал вождь, – покачиваясь, нараспев произнес Беторикс. – То что он слышит – слышу я, то что он видит – вижу я… Я вижу – благороднейший Кельгиор, славный воин…
Бедолага толстяк при этих словах приосанился.
– Благородный Нетубад – тоже славный воин… – не меняя темпа, продолжал молодой человек.
А вот тут все еще больше притихли.
– Оба благородных господина – мои верные люди, так бы сказал Верцингеторикс. И еще б он спросил: а почему тогда они друг другу – враги?! Какая лошадь их вдруг укусила? Какой ястреб пролетел? Что они не поделили? Женщину? Воинскую славу? Земли? Если земли – пусть немедленно доложат моим ушам или явятся сами.
– Земли, земли! – благороднейший Кельгиор яростно затряс двойным подбородком. – Этот прощелы… благородный господин Нетубад давно на мои земли зарится. Те, что за ручьем. Говорит – его. Но ведь это же не так! И то все знают. И я сейчас же доложу тебе, благороднейший друид – уши правителя.
Видно было, что толстяк по-настоящему обрадовался и решил не упускать столь удобного случая решить все свои проблемы и поквитаться со старым врагом.
– Я скажу… я скажу все! Слушай, о, благороднейший друид!
Беторикс резко взмахнул рукой:
– Постой, славный господин Кельгиор. Мы разве будем говорит здесь, а не в доме?
– О нет! Нет, конечно же, о бла…
– И я не понял – что делают здесь все эти люди? Путь идут по домам, праздник уже закончился. А жертвы богам принесете осенью, на празднике урожая. Не людьми, а тем, что уродится.
– Так и сделаем, о, благородный друид. И эти все… да-да, пусть идут. Эй, старосты, слышали?! Так что стоите, любезные мои? А ну, пошли все прочь!
– Так и сделаем, о, благородный друид. И эти все… да-да, пусть идут. Эй, старосты, слышали?! Так что стоите, любезные мои? А ну, пошли все прочь!
Толстощекий аристократ аж завизжал – околица тотчас же опустела.
– Там сын этого крестьянина, Катуманда… он мне понадобится с утра.
– Нужен – приведут! Не изволь беспокоиться, о, мой друид.
– Живым и здоровым!
– Живым и здоровым. Мы же не успели его пытать? Ну что, пойдем, поговорим, наконец о землях? О, у меня есть, что сказать!
Сколь подобострастно, с какой нешуточною надеждою смотрел сейчас на друида благороднейший Кельгиор! Беторикс опустил голову, поспешно пряча усмешку. Принцип «Встать! Сесть!» – основной принцип российской школы – прекрасно сработал и здесь. Еще б не сработал, еще не знавшие государственности галлы по сути были народом-подростком. Таких дрессировать – милое дело: Сесть – Встать… Встать – Сесть!
Глава 6. Весна 50 г. до Р. Х. Галлия
ПаломникиГряда давно потухших вулканов становилась все ближе, на глазах превращаясь из дымчатой и туманно-синей в нежно-зеленую, такую, что, казалось, можно вот-вот дотянуться рукой, потрогать, ощутив прикосновение высокой травы, аромат барбариса и жимолости, пряную сладость клевера и иван-чая. Голубые озера, протоки с прозрачной водою, небольшие болотца, тянувшиеся иногда по всей узкой низменности, со всех сторон обступали покрытые лесами горы, на склонах которых лишь иногда виднелись поля и пастбища. Впрочем, и того, и другого вполне могло быть и больше – просто было не разглядеть, так же, как и укрывшиеся в лесах селения – по утрам поднимались над деревьями дрожащие светло-фиолетовые дымки, а ни хижин, никаких других строений видно не было, все скрывал плотный покров листвы. Тянулись ветвями к небу раскидистые богатыри-платаны, расправляли плечи кряжистые дубы, буки, грабы, гнулись к ручьям и озерам плакучие красавицы ивы, а празднично-нарядные липы приманивали солнечные лучи, хватали кронами, доили солнышко, словно корову, проливая в густой подлесок тоненькие зеленовато-зеленые струйки.
На ветвях деревьев и кустов щебетали птицы, где-то деловито долбил кору дятел – тук-тук, тук-тук, а чуть выше – слышно было – облюбовало толстую ветку семейство черных дроздов. Вот закуковала кукушка – как же без нее-то, к ней тут же присоединилась еще одна, словно бы отвечала – ку-ку, ку-ку…
Виталий хотел было загадать – кукушка, кукушка, сколько мне жить? Да тут же и плюнул – всерьез побоялся сглазить. Путники шли втроем, друг за другом, первым – проводник, большеглазый, гибкий, словно тростинка, Вирид сын Катуманда, за ним – переодетая мальчиком Лита. Беторикс замыкал шествие, иногда останавливался, прислушиваясь – нет ли погони? Хотя кто тут мог за ним гнаться-то? Просто давно въелась в подкорку привычка быть готовым ко всему: к любой неожиданности, к любой пакости.
– Передохнем? – останавливаясь, Вирид подождал остальных, бросив вопросительный взгляд на «друида», в величии и могуществе которого не сомневался.
Виталий пожал плечами:
– Как скажешь. Ты же проводник, тебе видней. Долго еще идти?
– Сегодня к вечеру пройдем перевал, – мальчишка показал рукой. – Вон он меж тех гор, синий.
– Ага, вижу.
– А от него до Герговии – дорога. Там уж не заплутаете.
– Ну, вот и славно.
Кивнув, молодой человек спустился к ручью, наклонился, зачерпнул ладонями воду и долго, с наслаждением, пил. То ли действительно почувствовал жажду, то ли вода оказалась больно уж вкусной.
– Я искупаюсь? – раздвинув кусты, подошла сзади Лита.
– Купаться? – Беторикс удивленно моргнул. С чего б это такая любовь к чистоте? Нет, дело, конечно, хорошее, но не сейчас же. Можно и потерпеть хотя бы до вечера, ведь будут еще на пути и ручьи, и озера.
– Мой друид… – девчонка замялась и неожиданно покраснела. – Понимаешь, мне помыться надо… Ну, бывает такое у женщин.
Ага. Молодой человек хлопнул себя по лбу – ну, конечно же!
Затем, махнув рукой, поднялся на ноги:
– Мойся. А за Виридом я послежу. Чтоб не приперся.
Поднявшись к порядком захламленной сухими ветками и упавшими стволами опушке, на которой путники и устроили небольшой привал, Беторикс подозвал проводника и снова поинтересовался дорогой, специально затягивая разговор. Вирид послушно пояснял, что-то рассказывал…
– А откуда ты вообще этот путь знаешь? – неожиданно спросил молодой человек, памятуя, что древние люди – а в особенности, крестьяне – обычно не шибко-то далеко уходили от своего родного селения. Самое дальнее – сенокос, пастбище, охотничьи угодья. Ну, еще ближайший город, святилище – там, впрочем, бывали нечасто, раз в год – в лучшем случае.
– Моя матушка родом из этих мест, – немного замявшись, пояснил подросток. – Нет, она не из арвернов, но ее род – эдуи – жил в той долине, что мы недавно прошли.
– Что-то я не заметил там деревень! – Виталий покачал головой.
– Их нет, великий друид. Сожгли… Мальчишка внезапно опустил глаза и замкнулся – как видно, не очень-то хотел разговаривать на эту тему.
Ну да – не хотел. Вот оглянулся:
– Великий друид, я выкупаюсь в ручье? Я быстро!
Молодой человек озадаченно кашлянул: ну, вот, и этот туда же! Ладно… раз уж так хочет.
– Выкупайся. Вон там, чуть ниже по течению – удобное место.
– Но… там же мелко, великий друид!
– Вот и хорошо, что мелко – не утонешь.
– Но я же хорошо…
– Не спорь с друидом, мальчик!
Вот так. Достаточно было просто немного повысить голос, чтобы Вирид беспрекословно – да еще с поклоном – повиновался и, скинув сагум, быстро зашагал в указанное место. Впрочем, по пути обернулся:
– А где твой слуга Лит, великий друид? Вместе б нам веселей было.
– Живот у него прихватило – мучается, бедолага, – не моргнув глазом, соврал Беторикс. – Так что купайся уж один.
– Живот? Так надо заварить траву… я знаю – какую.
– Ладно, ладно, успеешь еще, заваришь.
Молодой человек отмахнулся и, проводив мальчишку взглядом, оглянулся на дальние кусты: ну, скоро она там со своими делами справится? Кстати, а не быстро ли они идут? Девушке в такой ситуации, верно, приходится не очень-то легко. Хотя Лита не ныла, не жаловалась, шла ходко. Может, просто не смела жаловаться? Или стеснялась?
Ага, вот выбралась…
– Ну все, – виновато улыбнувшись, Лита уселась рядом, обняв руками колени. Скосила глаза:
– Прости, мой друид, что обременяю тебя такими…
Виталий махнул рукой:
– Не стоит.
Снизу, от ручья, вдруг прибежал Вирид, прибежал с поспешностью, голым, словно бы узрел нечто важное, о чем нужно было срочно доложить. Лита быстро отвернулась.
– Великий друид, выше по течению – раненый или убитый, – взволнованно произнес подросток. – Я видел в воде кровь!
– Я знаю, – Беторикс спокойно поднялся на ноги. – Там, чуть выше, в кустах – туша косули. Видать, медведь завалил да оставил.
– Да, – согласно кивнул Вирид. – Медведь тухлятину любит. Как бы он на нас не напал, вдруг решит, будто мы на его мясо позарились?!
Молодой человек расхохотался, искоса поглядывая на необычно притихшую девушку:
– Так одевайся скорей, дружище Вирид, да в путь! Что нам тут зря терять время?
– Да-да.
Вновь спустившись к ручью, подросток живо натянул браки и башмаки, набросил на плечи короткий галльский плащ – сагум. Собственно, это и составляло весь его костюм, весьма удобный, особенно здесь, в лесах. Ноги закрывали браки, застегивающийся на груди сагум надежно прикрывал от колючек плечи и спину, вот только живот оставался голым, но на эти царапины проводник внимание не обращал. А вот на медведя – так очень!
– Теперь надобно осторожно идти, великий друид, вдруг та зверина за нами пойдет? Медведь – зверь хитрый, опасный, в лесу от него не спасешься, не скроешься. Везде догонит, везде найдет. Его только напугать или убить можно.
При этих словах Беторикс поправил висевший на перевязи меч – добрый клинок, подарок врага – благородного Нетубада. А ведь и в самом деле – благородный поступок. Нетубад ведь мог бы и…
– Эй, эй, – увидев, куда свернул проводник, Виталий тут же окликнул его, как мог, громко. – Зачем мы пойдем по ручью?
– Как зачем, великий друид? – Вирид тут же подбежал ближе и поклонился. – А медведь? Мы запутаем следы, и он нас не почует – ветер-то от нас, потому и запаха тухлого мяса не чувствуется.
Дался ему этот медведь! Да еще и эта хороша – Лита. Прямо давится от смеха, только что рожи не корчит, еще немного и расхохочется.
– Ой, Лит, друже, – вдруг озаботился проводник. – Я смотрю – ты кривишься от боли! Как твой живот? Прости, я еще не нарвал травы… но по пути нарву обязательно! Великий друид, твой слуга может идти?
– Может, – молодой человек посмотрел в небо, на парящего где-то в голубой вышине ястреба, и, пряча усмешку, жестом показал путь. – Идем. Не по ручью – рядом. Ты сказал – нам во-он к тому перевалу, так?