Туве Янссон Смерть учителя гимнастики
Однажды весной, как раз когда во всей окрестности возле Камбре начали зеленеть деревья, случилось нечто странное и трагическое, надолго взволновавшее Южно-Латинскую школу для мальчиков; их учитель гимнастики повесился во время weekend’a в гимнастическом зале. Привратник обнаружил его в субботу вечером. Временно уроки гимнастики в младших классах заменили рисованием, а интеллектуально-литературные занятия для мальчиков, почти для всех без исключения, приобрели крайне болезненный характер.
В день похорон школа была закрыта. По мнению ректора, это печальное событие было связано с неудачным зачетом, зачетом, необходимым для того, чтобы стать директором школы гимнастики, но многие думали совершенно иначе. Это касалось маленького леска, расположенного на расстоянии километра к западу от школы и предназначенного для сплошной вырубки. Лесок был маленький, занимавший едва ли пол гектара. Туда учитель гимнастики водил по воскресеньям своих учеников. И ходила молва, будто он разрезал колючую проволоку вокруг местности, которой «Высотное здание и Комп» окружила лесок, чтобы люди не распоясывались бы там прежде, чем его срубят. Общепринятое же мнение было таково, что трагедия эта, мягко сказано, сильно преувеличена и, собственно говоря, выглядит абсолютно ненужной.
В день похорон Анри Пиво вместе со своей женой Флоренс, которую все называли Фло, выехали из города; они были приглашены на обед к компаньону Анри из строительной компании — Мишелю. Вереница автомобилей двигалась очень медленно и подолгу останавливалась. Им предстояло два часа езды.
Когда Фло бывала в дурном настроении, лицо ее становилось уже, а уголки выразительных глаз заметно опускались, отчего глаза казались больше, чем обычно; Анри имел обыкновение шутить по поводу мозаичных глаз Фло — красиво причесанные густые волосы сочетались с этой мозаикой, но очкам не было места в этой картине. Сам Анри был наделен тем, что принято называть приятной мужественной внешностью, надежной и несколько неопределенной, она не очень запечатлялась в памяти.
— Так-так, — сказала Фло, — мы снова крепко застряли. Ненавижу сидеть в пробке, каким-то образом это унизительно, чувствуешь себя несвободной. Живи я в другом городе, у меня не хватило бы наглости приглашать гостей на обед. Вместо этого мы могли бы пойти на похороны.
Он сказал:
— Но ты ведь думала, что это незачем.
— Незачем… незачем, сколько разговоров! И почему Мишель и его жена не пригласили вместе с нами мальчиков, во всяком случае они бы пообедали, неужели она забыла, что у нас есть дети?!
— Но им ведь надо было куда-то пойти поиграть в футбол. Да и какое им дело до приглашения Николь?!
— Анри, ты ведь знаешь, как поступают; кое-кто приглашает в гости, чтобы другие могли поблагодарить и отказаться, а потом все довольны.
Вереница машин тронулась. Через некоторое время он сказал:
— Тебе она не нравится.
— Мы встречались всего один раз. В семье Шатен. Мне никто и ничто не нравится.
Ландшафт вокруг был плоский и пустынный, с повторяющимися кварталами покосившихся высотных домов, бензоколонок, все обычное, как вечная беседа в салонах, без конца повторяющаяся и безликая.
— Анри! — сказала она.
— Да, любимая!
— Я думаю только об этом.
— Знаю. Мальчики говорили что-нибудь, они спрашивали?
— Нет!
— Но во всяком случае они знают?
— Анри, милый, это знает вся школа. Какой здесь ужасный вид. Где же их дома?
— Они еще не начали строить, это лесная вырубка.
— Лесная вырубка?
— Они вырубили лес, а это вырубка.
Он тотчас понял, что его реплика была неудачной, и ждал, когда она скажет что-нибудь о деревьях и как он сам объяснит ей: что будет, если здесь станут строить дома и так далее, что люди важнее деревьев, что их стало слишком много и им надо где-то жить.
Но Фло молчала. Она протерла свои очки краем юбки и лишь через несколько миль вернулась к тому, что им в любом случае следовало бы пойти на похороны.
Он возразил:
— Мы никого не знаем. Ни одному человеку не было бы дела до того, приехали мы на похороны или нет.
— Анри! Мне худо!
— Но мы не можем остановиться именно здесь. По-настоящему худо? Ведь обычно ты хорошо переносишь автомобиль?
— У тебя есть коньяк?
— В сумке.
За окном по-прежнему мелькал пустынный ландшафт.
— Знаешь что? — спросила Фло. — Это приглашение на обед совершенно бесполезное.
Собрав все свое терпение, он ответил:
— Ошибаешься. Оно вовсе не бесполезное. Если я работаю вместе с Мишелем и они с женой приглашают нас на обед, то вовсе не бесполезно, если мы приедем к ним. И ты это знаешь!
— Да, я знаю, прости… прости. Вы просто строите ваши дома…
— Фло, прошу тебя! Попытайся быть любезной вечером. Это важно для меня.
— Разумеется! Это правда. Я попытаюсь.
— Тебе лучше?
— Может, немного.
— Любимая моя Фло, не думай об этой истории с ним, с этим учителем. Такое случается время от времени, к сожалению. Люди слишком слабы, они не справляются, они сдаются. Но все повторяется снова. Ты понимаешь, жизнь продолжается, точь-в-точь такая же. А через какую-нибудь неделю у детей будет новый учитель гимнастики.
Она резко повернулась к мужу, посмотрела на его спокойный профиль и воскликнула:
— Ничего не будет таким же! И он не был слабым, совершенно не был, он был таким сильным, что не выдержал все это! А мы ему не помогли!
Наконец они очутились за городом среди красивых частных коттеджей и вышли из машины. Анри взял цветы, плащ Фло и сказал:
— Теперь мы сделаем все, что в наших силах, не правда ли? А потом снова поедем домой, и ты будешь спать завтра утром сколько захочешь.
Дом Николь и Мишеля выглядел шедевром архитектуры, изысканным украшением, где ничто ничему не мешало. Фло пришла на ум мысль о вернисаже, откуда нельзя улизнуть, пока тот, кто выставляет картины, может увидеть, что ты уходишь. Николь была похожа на свой дом: высокая, красивая и почти недосягаемая.
— Флоренс, — сказала она, дружок, я так рада, что Анри привез вас сюда. Мишель, к сожалению, придет немного позже. Он обещал позвонить. Опять эти ужасные конференции. Все время, все время!
— Я знаю, — ответил Анри. — Я понимаю. Business first![1] Как мило вы накрыли на стол, Николь! Просто великолепно!
В конце трапезы Анри поднял свой бокал и с любезной, само собой разумеющейся обходительностью, что столь легко ему давалась, поблагодарил хозяйку, сравнив ее с драгоценным камнем в совершенной оправе. Элегантно и весело ввернул он в свой тост рассказ о рыбалке с Мишелем в прежние времена, а также абсолютно новый анекдот, имеющий отношение к строительной отрасли, и закончил поэтической цитатой в связи с наступающей весной.
— Спасибо, дорогие друзья, — поблагодарила Николь, спасибо… Спасибо! Могу только сказать, как приятно, что вы у нас есть. А теперь, пожалуй, выпьем по чашечке кофе с коньяком в нашей гостиной. Мне очень интересно, что скажет Флоренс об ее отделке и интерьере. Подождите немного, всего один миг, я включу прожектор.
— Анри, — шепнула Фло. — Все идет хорошо? Не слишком ли я молчалива?
— Хорошо. Все идет отлично! Любимая, не забывай, что это важно для меня!
Она уклонилась от протянутой им руки и сказала:
— Я знаю, знаю, ужасно важно! Вы строите большие дома.
Николь вернулась обратно, она объяснила, что сад должен освещаться снаружи еще больше, но он не достаточно хорошо благоустроен.
— Вы не должны обращать внимание на то, что свет входит в комнату.
Фло переспросила:
— Что входит в комнату? Когда он входит…
— Как уютно, в самом деле уютно, — сказал Анри. — Здесь многое изменилось за последнее время!
Сквозь стеклянную стену они увидели прямоугольную травянистую лужайку, освещенную бенгальскими огнями и огороженную стеной.
Анри, — прошептала Фло. — Они у тебя в кармане…
Он дал ей темные очки.
Николь болтала о monsieur[2] Дешамп, о его оригинальном и вместе с тем современно сдержанном искусстве интерьера. Дорогостоящий господин, но великолепен. Ничего, что могло бы помешать, все чисто, просторно и на своем месте. Взгляните на фиолетовые и буро-зеленые цвета сирени! Они вписываются в общий фон. Как искусно, не правда ли? Особенно увядшие цветы.
Фло стало внезапно трудно фиксировать на чем-то свой взгляд, следить за слишком быстрой манерой хозяйки говорить, она осторожно спросила:
— Но зачем вы ставите мертвые цветы? И что вписывается в общий фон?
Николь засмеялась своим звучным ясным смехом.
— Мертвые цветы? Но, дружок, тогда, разумеется, бросается в глаза, что все остальное — живое! Вы выпьете коньяк?
— Нет, спасибо! Я за рулем!
— Ну а Флоренс? Малюсенькую-премалюсенькую рюмку!
— Да, спасибо! И не обязательно малюсенькую. Фло медленно добавила:
— Если б я только могла понять…
Анри прервал ее.
— Как жаль, что Мишель не смог быть дома.
— Да, не правда ли! Но он обещал приехать. Боже, как я устала от его конференций! Все время — конференции, конференции…
— Разумеется, Николь! Мне это знакомо. Но Мишель ведь понимает всю свою ответственность.
Фло повторила:
— Если б я только могла понять почему. Почему он это сделал…
— Фло, — прервал ее Анри, но она горячо продолжала:
— Почему? Ведь не идут и не вешаются из-за пустяков!
Она опорожнила свой бокал и посмотрела прямо на Николь.
Николь слегка приподняла плечи, но быстро взглянув в сторону Анри, отвернулась.
— Простите, но позвольте мне поговорить об этом, нам необходимо попытаться понять, что же с ним произошло, не правда ли? Что он имел в виду всем тем, что сказал тогда, в тот раз, когда мы не слушали его, Анри? Мы не прислушивались, а это было важно!
Николь, глубоко вздохнув, произнесла:
— Ведь речь идет об учителе гимнастики из школы, не правда ли? Я слышала об этом. В самом деле печальная история. Но вы ведь почти не знали его?
Фло не слушала. Опустив лицо, обрамленное тяжелой копной волос, она пыталась вспомнить…
— Было что-то важное во всем, что проходит мимо тебя, потому что не… Нет, подожди немного. Он полагал, что все время, пока живешь, нужно…
Неужели теперь слишком поздно? Что было так важно?
Обернувшись к Николь, Анри быстро объяснил:
— Он ходил со своего рода листком протеста, ну вы знаете. И хотел, чтобы родители учеников подписали его.
— Вот как!
Фло выпрямилась и воскликнула:
— А мы не подписали!
— Флоренс, мой дорогой друг, этого всегда следует остерегаться. Никогда ничего не знаешь заранее. Они всегда имеют в виду совсем другое, а не то, что говорят, а потом ты увяз, Мишель и я понимаем это лучше, чем многие другие. Это может быть связано с политикой.
— Нет, речь шла о лесе.
— Фло, любимая, это не имеет ничего общего с тем делом!
Зазвонил телефон, и Николь быстро поднялась. Пока она отсутствовала, Фло спросила:
— Думаешь, он повесился?
— Милая Фло, оставь это. Не теперь!
Хозяйка вернулась. Неправильно набран номер.
Я думала, это Мишель. Вы не выпили ваш кофе? Позвольте, я добавлю немного горячей воды.
— Кофе! — воскликнул Анри. — Почему теперь не пользуются термосом! Я вспоминаю, как уютно бывало в те времена, когда мы с Мишелем выезжали рыбачить…
Но Фло повторила свой вопрос:
— Что ты имеешь в виду, говоря, что это не имеет ничего общего с тем делом?
— Ничего. Поверь мне, ничего. Это совершенно не имеет никакого отношения к лесу.
Николь отворила стеклянные двери, ведущие в сад. Моросил мелкий дождик, совсем слабо. Она ненадолго задержалась на пороге, вдыхая мягкий влажный ночной воздух. Ей хотелось, чтобы Мишель наконец вернулся домой, чтобы помочь ей, она хотела, чтобы у его компаньонов-бизнесменов не было бы жен. Красивая, высокая Николь горячо желала: пусть ту жизнь, что она создала из покоя и удовольствий, жизнь, насколько это возможно не нарушаемую всем уродливым и непонятным, что вторгается извне, оставят в покое. Почему бы им не поговорить о чем-нибудь приятном, ведь это так легко?
— Леса, — сказала она, отодвигая незаметно графин с коньяком чуть подальше, — я всегда была очарована лесами. Однажды у нас с Мишелем выдалась совершенно свободная неделя в Дании. Эти неправдоподобные буковые леса! Тогда тоже была весна. Совершенно невероятно! Анри, не попробуете ли сигару?
— Да это же наша с Мишелем старая любимая марка!
Они улыбнулись друг другу.
— Знаете что, — сказала Фло, — я люблю запах сигар. Ощущение, словно никто и ничто не торопится.
— Это так верно! — благодарно воскликнула Николь. — Не то что сигареты! Немного «Виши»?
— Нет, спасибо!
Фло рассматривала красивую хозяйку дома, та внезапно показалась ей такой дружелюбной и простой, она почти застенчиво взяла ее за руку и доверилась ей.
— Николь, возможно вам понятно, я все время думаю об этом. Ощущение такое, что ему причинили зло, не подписав этот листок.
Телефон зазвонил снова, и снова номер оказался неправильным. Вернувшись, Николь пылала благородным негодованием.
— Флоренс, милая, — сказала она, — какая была бы разница, если бы подписали? Возможно, совесть Ваша стала бы чище. Вообще-то, приходило ли вам когда-нибудь в голову, что испытывать угрызения совести чрезвычайно претенциозно. Где-то я читала, что когда люди умирают, были ли они дружелюбны или недружелюбны, все равно их мучает нечистая совесть, это просто свойственно людям, и нечего принимать это всерьез. Мучает ли ваших мальчиков нечистая совесть? Нет! Они наверняка гоняют мяч или что-то в этом роде.
Наступила абсолютная тишина.
— Минутку, — сказал Анри. — Послушайте теперь меня. Вы обе! Его ученики, в том числе наши мальчики, побывали там и разрезали колючую проволоку во многих местах.
— Они сделали это! — воскликнула Фло. — Как прекрасно!
— Но как им это удалось? Думаю, это могло бы вас утешить! — сказала Николь.
Фло рассмеялась.
— Видите ли, моя дорогая Николь, они приняли это всерьез! Это ли не доказательство их благородства, или нет? Они не пожимали плечами и не отмахивались от всего этого как от скучной истории!
Николь медленно краснела.
— Говорили о каком-то зачете. Возможно ли, что они в самом деле сдают зачет? Обыкновенному учителю гимнастики? А он не справился с этим, пошел и… о Боже! Что он должен был сделать?
Анри ответил весьма кратко:
— Влезть в петлю. Чтобы стать штатным директором школы гимнастики.
— А он не мог этого сделать?
— Нет. Он пытался ежегодно…
— Он пошел и повесился. На веревке? Он был старый? Или слишком толстый?
Фло поднялась из-за стола.
— Он был единственным человеком, который что-то попытался сделать. И он хотел этого так сильно, что смог умереть за это. И никто ему не помог!
Николь была уже по-настоящему взволнована, она выдавила из себя:
— Ему, вероятно, пришлось, карабкаться наверх самому!
— Николь, — предупредил ее Анри.
Некоторое время было тихо, слышался лишь шум автомобилей, проезжавших за стенами дома.
— Флоренс, — сказала Николь, — я понимаю, вы пережили неприятные минуты, я понимаю вас прекрасно, абсолютно! Но неужели его так утешило бы теперь, если бы вы написали свое имя на его листе. Вы только подумайте!
— Не знаю. Возможно, в утешении нуждаюсь я… Но я не слушала его. Он что-то говорил о том, что мы несчастны и даже не знаем об этом, стало быть, ничего лучше уже быть не могло… Неужели все так просто, Анри? Что было так просто? Имело это отношение к природе?
— Фло, не начнем ли мы понемногу собираться домой?
— С выступлениями этих зеленых давным-давно покончено… — начала было Николь, но ее резко прервали.
— Этих зеленых, говорите вы, зеленых! Вы не понимаете! Вообще-то здесь нет ни единого цвета, который можно было бы назвать зеленым, даже трава по-настоящему не зеленая, здесь одни только ужасные декоративные цвета — совершенно безвкусные! Нет, не говори ни слова, я знаю, что веду себя плохо! Где мои очки, я имею в виду другие, те, что были на мне, когда мы приехали!
Анри протянул ей очки и сказал:
— Николь, я в самом деле думаю, что нам пора собираться домой!
— Правда, пора? А я подумала о маленьких бутербродах на ночь?
— В другой раз. Кроме того, у нас дома мальчики.
— Конечно, естественно. Как они вообще-то поживают?
— Чудесно! Просто чудесно!
— Николь, — сказала Фло, — я знаю, я была ужасна. Это непростительно. Но вы, вероятно, должны были бы все понять, если бы увидели его. Он был в каком-то смысле таким невинным. И любознательным, и интересующимся всем, и готовым рисковать. А теперь скажите мне — как кто-нибудь из нас сможет справиться с чем-либо, если такой человек, как он…
— Дорогая Флоренс, естественно, вы взволнованы; право же, легко сделать людей боязливыми и неуверенными, играть в лесу в Тарзана[3] и говорить, что все могло бы быть таким простым и счастливым, а потом пойти и повеситься. Думаю, это значит обмануться. И стать несчастным, не зная об этом. Какая мысль! Если не знаешь об этом, то, верно, ты не несчастен!
— Конечно, можно быть таким, как он! — воскликнула Фло. — И он не обманывал никого, это мы обманули его!
Она потянулась за коньяком и наполнила свой стакан:
— Я желаю, пусть что-нибудь будет так же важно для меня, чтоб я могла умереть за это!
После этих слов она прошла через стеклянные двери.
Зазвонил телефон. Анри ждал, он очень устал. Но вот Николь вернулась. Звонил Мишель, просил передать большой привет и сказал, что вернется, как только сможет.