— Такой было бы еще лучше! — заверил я.
Все говорили наперебой. Хороший знак — мои антиквары определенно знали кого-то, кто мог продать и большой изумруд. Мне даже показалось, что и кулак мальчика их не смутил: они не возразили, что таких больших изумрудов не бывает. Хотя, возможно, я фантазирую.
Аятолла пытался что-то сказать мне. В итоге он потребовал, чтобы я прямо сейчас расплатился за свои приобретения. Я достал пятьдесят долларов.
— Бакшиш! — сказал я, чтобы закрыть вопрос о сдаче.
Старик положил мою банкноту на стол и показал над ней ладонью целую стопку долларов. Вот почему ему так срочно понадобились мои деньги!
— А! Да-да, я понимаю, что это стоит недешево! — согласился я и похлопал себя по карману. — Хуб, хуб! Хорошо!
Все снова заговорили, перебивая друг друга. Аятолла жестом заставил всех замолчать.
— Фарда! — сказал он.
Фарда! Что такое «фарда»? Что-то знакомое! Где же моя бумажка со словами, наверное, в гостинице забыл. Черт, а Хабиба уже, конечно, давно след простыл до завтра!
И тут я вспомнил. Завтра! Я записывал это слово: «фарда» на дари — «завтра».
— Фарда! — подняв указательный палец, повторил я. И показал на своих часах цифру пять. — Фарда в пять вечера.
Мужчина посмотрел на часы и назвал время для Аятоллы. Я различил «шаш». Конечно же — шашлык, «пять кусочков мяса»!
— Фарда, шаш часов! — повторил я.
Мы ударили по рукам. Я показал свой кулак: вот такой замарод хочу!
Все засмеялись: мол, таких не бывает. А когда мальчик показал свой кулачок, не смеялись.
Конечно, мне завтра не принесут сюда «Слезу дракона». И никогда не принесут — камень где-нибудь в сейфе под круглосуточной охраной. Но как-то ведь надо на него выходить!
4. Ужин в гостинице. Ремонт зарядника
У Джозефа Хеллера в «Уловке 22»… Что, кто-то не читал? Что, правда?! Я одновременно жалею таких людей и завидую им. Завидую, что они насладятся этим чтением впервые, и жалею, что они столько лет не замечают в своей жизни ситуаций, уже описанных Хеллером. Так вот, в «Уловке 22» есть такой персонаж, капитан Флюм. Он думает, что у него бессонница. На самом деле, как только он ложится в постель, он мгновенно засыпает и спит беспробудно всю ночь. Но снится ему, что он никак не может заснуть, и каждое утро он просыпается совершенно разбитым.
Вот и у меня был момент, когда я, видимо, отключился. Сколько он продлился, сказать сложно. Судя по температуре в комнате, около часа. Я заснул, когда уже подумывал о том, чтобы снова растопить печку, а проснулся от того, что холод уже пробрался ко мне под одеяло, куртку и два свитера. Почему я вспомнил про капитана Флюма — мне казалось, что я не засыпал и все так же продолжал ворочаться. И только потому, что нить моих воспоминаний и размышлений оказалась порванной, я понимал, что хотя и не надолго, но вырубился.
Что еще было сегодня? Уже вчера! Я вернулся затемно. Улицы города, не имеющие другого освещения, кроме диска луны на глубоком звездном небе, были совершенно пусты. Лишь один джип «Тойота», в кузов которого набилось человек семь бородачей с автоматами, на полной скорости пролетел мимо. Этих людей можно было понять: в последний раз они ели и пили двенадцать часов назад.
И перед нашим гостевым домом было пусто — а обычно здесь дежурят трое таких же бойцов Дикой дивизии, впрочем, дружелюбных и улыбчивых. В эти минуты город можно было бы взять голыми руками. Я уже почти пересек двор, когда из караульного помещения выскочил один из басмачей с миской в руке. Узнав меня, он приветственно махнул рукой и скрылся. Все это время он не переставал жевать.
Мои два бойца, устроившиеся вокруг весело гудящей печки, тоже вовсю работали челюстями. Перед ними дастархан — скатерть, на которой едят, здесь называлась тем же словом, что и во всей Средней Азии. На скатерти — большое блюдо с пловом, лепешки, два термоса с зеленым чаем, мед в плошке и вечернее лакомство: плоское блюдо, разделенное на секции, в которых лежали засахаренные орешки, кусочки рахат-лукума, халвы и прочее баловство. Что ни говори, быть гостями Масуда было приятно.
Я вегетарианец и к плову — раз рис уже был полит соусом с кусочками мяса — не притрагиваюсь. На этот случай — как всегда, когда я еду в страны, где баранину подают на первое, на второе и на третье, — я всегда беру с собой собственные припасы. Курага, изюм, большой пакет жареного миндаля, «сникерсы». Мои запасы из Москвы и Душанбе быстро таяли, и мы сегодня пополнили их у местного торговца.
Мои работники, как выяснилось, не теряли времени даром. Они сняли во дворе колку дров, мытье котлов, приготовление плова и мучились, что бы еще запечатлеть такое экзотическое. А тут как раз Хусаин приставил к стене лестницу и полез на крышу с огромным ершом в руке. Ребята сообразили, что он будет чистить трубу, и с камерой полезли за ним. Хусаин не возражал и, повинуясь их жестам, делал все, как просили. Крыша была плоская, и там вообще было весело: вот проехала украшенная цветами пролетка с толстой матроной в сплошном балахоне с кучей детей, а за ней «Тойота», полная бородатых мужиков с автоматами. Но потом во дворе появился охранник гостевого дома и стал жутко на них орать, так что ребята слезли с крыши.
Димыч как раз дошел до этого места в своем рассказе, когда к нам в комнату вошел Хабиб. Я даже, испугался: он был белого цвета.
— Они что, лазили на крышу? — с места в карьер спросил он.
— Да! А что такого?
— Прямо залезли на крышу и разгуливали там с камерой?
— Ну да, снимали! Их только потом кто-то из охранников согнал.
— А вы знаете, что их кто угодно мог убить? — Хабиб даже не присел до сих пор к ужину, продолжал стоять. — И правильно бы сделал!
— Это почему же? — сердито спросил я. Хабиб все больше действовал мне на нервы.
— Потому что сверху они могли заглянуть во дворы. А там могли быть женщины без паранджи! И тогда кто угодно — муж, отец, брат — мог взять автомат и перестрелять их там на крыше. И никто бы ему ничего не сделал!
Хабиб был так взволнован, что не остался на плов.
— Советую вам объяснить ребятам, какой опасности они только что избежали, — сказал он на прощание.
Он уже начинал доставать меня со своими советами. Но этому я все же последовал.
— Я только не понял, они здесь все больные или только Хабиб? — резюмировал свое отношение к инциденту Димыч.
— Мы больные, — отозвался Илья. — Что приехали сюда.
Мы уже пили чай, рассматривая мои сокровища, когда за застекленной дверью мелькнули силуэты, а потом она без стука отворилась. Это был Асим, пресс-секретарь Масуда, в сопровождении высокого, статного парня с рыжими волосами и бородой, который был одет в камуфляж. Асим представил его: Наджаф был одним из личных телохранителей Масуда. Асим рассказал своему начальнику, что у нас полетел зарядник, и Масуд попросил Наджафа нам помочь.
Мы еще не закончили трапезу, и парни охотно присоединились к чаю. У Димыча играл плеер: он накупил в Душанбе кассет с записями местной эстрады и теперь каждый вечер потчевал нас музыкой. Как выяснилось, наши друзья афганцы не только понимали каждое слово — оба были таджиками, — но и знали пару песен. Оба бывали в Душанбе, и для них этот город был символом цивилизации, примерно как для жителя сибирской деревни Москва.
— Я передал Масуду ваше пожелание снять интервью с пленными талибами, — сказал Асим, отхлебывая из своей пиалы. Он был похож на поэта или актера — движения его были точными и изящными.
— И что?
— Вы можете сделать это завтра, прямо с утра, как мы и говорили. К сожалению, мы не сможем поехать с вами. Но Хабиб знает, где тюрьма, а там все уже в курсе. Масуд просил, чтобы вы обязательно сняли пакистанского офицера.
Нет, они что, сговорились с Москвой? Я ломал голову, как мне встретиться с пленным пакистанцем, а здесь этого хотят не меньше, чем в Конторе.
— В мире об этом никто не говорит, — продолжал Асим, — но на самом деле мы воюем с иностранной армией.
— Как в свое время с нашей?
Асим деликатно улыбнулся — он сам бы ни за что не сделал обидного для русских намека.
— Почти. С той разницей, что пакистанцы не стали вводить свои войска. Они просто дали оружие и своих офицеров.
— Асим, извините за вопрос, — мне это действительно было интересно, а уж тем более в роли журналиста. — А вы что делали, пока наши войска воевали здесь?
Асим засмеялся, тихо и как-то по-детски. Из всех, с кем мы здесь общались, он был самым симпатичным и заслуживающим доверия.
— Когда ваши пришли сюда, мне было четыре года, а когда ушли — четырнадцать. Но мой отец был капитаном, он служил в царандое. Знаете?
Я кивнул. Царандой — это были своего рода внутренние войска коммунистического правительства. Получается, его отец воевал на стороне советских.
— А где он сейчас?
— Он погиб. Когда ваши еще были здесь. Развивать тему Асим не стал, и я счел неделикатным продолжать расспросы.
— А Наджаф?
Я обратился к Асиму, думая, что его спутнику придется переводить. Но Наджаф неожиданно ответил на неплохом английском.
— Я из Панджшерского ущелья. Вся наша деревня, разумеется, всегда была с Масудом. Действительно, вся! У коммунистов в правительстве был наш земляк, Панджшери. Он был министром и не мог помогать Масуду деньгами, как все панджшерцы, — его бы расстреляли. Но он отдал нам свой дом и землю.
Я думал, что бывшими врагами за этим дастарханом были мы и они, русские и афганцы. Все было сложнее.
— А вы где были во время войны? — неожиданно спросил Наджаф.
В момент вторжения я был на Кубе, а следующие десять лет войны прожил в Штатах. Тем не менее я сказал чистую правду:
— Я вообще в армии никогда не служил. И в Афганистане впервые.
— А ваши друзья?
Мои друзья по-английски не понимали, и я им перевел вопрос. Сказать правду? Я перевел его слово в слово, не подсказывая ответа. Не только потому, что я все же опасался, что кто-то из наших гостей понимал по-русски. Мне была интересна реакция Димыча.
— Мне повезло, — сказал Илья. — У нас в институте была военная кафедра, так что от срочной службы меня освободили. Да и потом не трогали — у них, похоже, офицеров хватало.
— И у меня точно такая история, — сказал Димыч. Знаете, что я еще узнал про Димыча? Сегодня рано утром, когда мы пошли мыться и я поливал ему на спину из ковшика? Он все-таки надел под свитер тельняшку десантников. Надеялся, что я передумаю и сниму их с Масудом: два бывших врага, ставших союзниками?
— Ты уж тогда и носи ее до самого конца, — сказал я Димычу, когда он стал натягивать тельняшку на себя. — Кто-нибудь залезет в наши вещи, пока нас нет. А чья это была форма, наверное, здесь знают.
Димыч только кивнул. Потом он повернулся ко мне боком, и я увидел у него на предплечье татуировку. Эмблема ВДВ: щит, в нем парашют с крылышками, над ним — пятиконечная звезда. Сверху еще, чтобы не оставалось сомнений, слово Афганистан, а снизу — даты: 1983–1984. Это как если бы он нацепил на грудь свои медали, полученные за убитых местных жителей, — ну, почти!
Димыч перехватил мой взгляд. Но комментариев с моей стороны больше не было, и он тоже промолчал. А теперь я все время об этом думал. В одной команде с Димычем нам не следовало раздражать или огорчать наших хозяев. А учитывая мои два задания, сделать это будет непросто.
Однако я оставил его в гостевом доме не по этой причине. В технике лучше понимал Илья, а мы направлялись к связистам. Так что на нашей полярной станции в компании с восточными напевами остался Димыч.
База Масуда находилась в западной части города, чуть дальше, чем от гостиницы до центра. Но вообще Талукан весь можно было обойти за час-полтора. Асим попрощался с нами, и Наджаф провел нас в одноэтажный дом со следами пуль по всему фасаду. В угол здания попал снаряд, и под отлетевшим куском штукатурки виднелась решетка из ивовых веток.
В небольшой комнате, как и повсюду, главным предметом обстановки была печка-«буржуйка». У них тоже было тепло, даже жарко. Похоже, в Талукане мерзли только гости Масуда. Парень, сидящий слева за столом, разделся до майки. Перед ним было какое-то устройство с вывороченными внутренностями, в которые он осторожно залезал паяльником. Его напарник пробовал, видимо, только что починенный уоки-токи. Время от времени он монотонно повторял позывные: «Альмос, альмос!» Толи они плохо починили, то ли у Алмаза еще не закончился ужин, но ответа он не получал.
Парень с паяльником бросил свою стройплощадку, достал тестер и занялся нашим зарядником. Вердикт был неутешительным: полетела микросхема выпрямителя. Чинить здесь было нечего — нужно было менять схему, и на точно такую же. В Талукане взять ее было негде, возможно, и в Душанбе тоже. «Вот техника, это я понимаю! — больше жестами с восхищением сказал мастер. — Ее всегда можно оживить». Я присмотрелся к аппарату, который он ремонтировал: это была советская рация, видимо, двадцатилетней давности — с кучей транзисторов, конденсаторов и сопротивлений, напаянных на гетинаксовые пластины.
Потом связисты посовещались с Наджафом, и парень с Альмосом прошел в соседнюю комнату. Он вернулся с широким, в ладонь, поясом камуфляжной расцветки. Это был пояс американского спецназа с солнечными батареями. Наджаф перевел мне, что парень с паяльником возьмет его и аккумулятор к себе домой и попробует соединить их друг с другом так, чтобы днем аккумулятор можно было подзаряжать. Завтра у мастера был выходной, так что нам надо подъехать к нему где-то часа в четыре. Парень нарисовал мне на листе бумаги, как его найти. Его дом был последним на выезде из города в сторону гор, на востоке, за кладбищем.
Мы с Ильей вернулись домой в момент, когда движок выключили и наша веранда погрузилась в темноту. Солярку здесь экономили — в следующий раз свет дадут утром, чтобы все смогли позавтракать перед восходом солнца. Комната едва освещалась пламенем в печи, которую заправлял поленьями Хан-ага — тот хмурый некрасивый мальчик из обслуги с темным, на вид давно не мытым лицом. Дополнительные заправки дров уже лежали на железном листе рядом с печкой. Хан-ага зажег нам свечу и повернулся к выходу. За два дня нашего знакомства он не произнес ни звука.
— Подожди! — сказал я ему. По-русски, разумеется, но он понял.
Я залез в сумку, достал «сникерс» и протянул мальчику.
— Вот, держи! Спасибо тебе, Хан-ага! Ташакор! Хан-ага не сказал в ответ спасибо, не кивнул в знак благодарности, даже не взглянул на меня. Он молча сунул «сникерс» в карман и снова повернулся к двери. Но теперь, когда он думал, что его уже не видят, лицо его озарилось робкой, затаенной улыбкой.
Ночь третья
1. Ослики. Талибы
Теперь я лег спать в майке, и мне все равно было жарко. Вчера я пожаловался на холод Асиму, и днем нас переселили в другую комнату. Мы приехали со съемок, а все наши вещи уже были перенесены сюда.
Новая комната была намного меньше: всю ее меблировку составляла печка, место для дастархана и три матраса вдоль стен. Зато она была в самом доме, и ее достаточно оказалось протопить перед отходом ко сну, чтобы даже сейчас, часов через пять, в ней по-прежнему было жарко. То я не мог заснуть от холода, а теперь говорил себе, что не сплю из-за духоты. Хотя, наверное, дело было не в температуре.
А ведь это была третья бессонная ночь, да и мы встали задолго до рассвета, в половине шестого. Я хотел еще до восхода солнца снять вереницы осликов, направляющихся в город на базар. Это был местный нефтепровод, снабжавший город энергоносителями. Одни ослики были гружены поленьями дров, другие — хворостом, третьи — пучками сухой толстой травы. Трава, объяснил мне Хабиб, тоже предназначалась для печек.
— Но она же прогорит в момент! — удивился я. — Печка даже не успеет нагреться.
— Так она и дешевле! — невозмутимо отвечал наш переводчик.
Я представил себе хозяина такого ослика. Его сыновья заготовляли траву, каждое утро на рассвете он отвозил два огромных пучка на рынок, выручал за них… Не знаю, сколько, вероятно, несколько центов или десятков центов, судя по масштабу местных цен. А потом крестьянин возвращался с этими деньгами домой, и его рабочий день был оправдан.
Но не это было важно. Мне хотелось снять вечный Афганистан. Другого, правда, и не было. По мусульманскому календарю шел 1420 год, но поправку на разное летоисчисление можно было бы и не делать. Вот точно также и сто, и двести, и тысячу лет назад вереницы осликов утром въезжали в город. Их погоняли крестьяне, и выглядевшие точно так же, и одетые в те же одежды, что и тогда. Те же пакули и чалмы на головах, те же шерстяные чапаны или толстые стеганые халаты, на женщинах — те же сплошные балахоны с затянутой вуалью прорезью для глаз. Вы уже поняли, снимать репортажи оказалось невероятно увлекательно.
Хабиб появился с машиной, как мы и договаривались, ровно в шесть. Мы допили чай — Хабиб к нам присоединился для дозаправки на долгий день постящегося — и приехали на точку на въезде в город минут за пятнадцать до момента, когда солнце выкатилось из-за гор. Ослики со своими хозяевами тянулись в город почти сплошным потоком. Они шли, уткнувшись взглядом в бурую землю, с тем покорным и немного насупленным выражением, которое я иногда наблюдаю у нашего кокер-спаниеля мистера Куилпа. Это когда его заставляют что-то делать, а ему не хочется, но в то же время он знает, что это неизбежно.
Чтобы не привлекать к себе внимания, мы поставили штатив с камерой в кустах. И тем не менее Илье приходилось снимать группы издали — это называется «на длинном фокусе». Иначе, как только нас замечали, люди тут же начинали громко нас приветствовать и принимать позы. Один басмач верхом на низкорослой грязно-белой лошадке даже приостановил нас жестом, потом вытащил из-за пазухи пистолет Макарова и воинственно поднял его в воздух. Недружелюбно по отношению к европейцам-телевизионщикам не вел себя никто.