Атаман - Посняков Андрей 10 стр.


– Не, Миколай, все ж я мыслю – на кол.

Только что разобравшиеся соседи – рыбник и седенький дед – помирились прямо на глазах, словно ничего такого меж ними и не было. Да и правда, что было-то? Подумаешь, один кулаком по уху приложился, другой – в скулу. Как говаривал голосом Василия Ливанова мультяшный Карлсон – «пустяки, дело житейское». А чего ж!

Все вокруг вдруг пришли в движение, возбужденно заголосили, побросали все свои дела, быстро сбиваясь в кучи, на глазах перераставшие в довольно-таки многолюдную толпу, в которой опять же упоминали о какой-то «колдунье Манефе».

– Прошлолетось она посевы все потравила, Манефа-то! Говорят, мстила кому-то.

– А помните, православные, почитай, всю осень дождило? Тоже ее, колдуньи, работа! Сама призналась.

– Теперь казнят.

– Поделом ей!

– Вон, вон, люди, везут!

В полном соответствии с законами, выведенными когда-то знаменитым философом и социологом Гюставом Лебоном, собравшаяся в мгновение ока толпа охватила, сжала Егора со всех сторон, превращая в кирпичик, в клеточку ее большого и подвижного, разлапистого, как у громадной амебы, тела, захватывая и подчиняя себе сознание.

– Ма-не-фа! Ма-не-фа! – речитативом врезалось в мозг.

– Каз-нить! Каз-нить! Каз-нить!

– Выдать головою колдунью!

Захватив Вожникова, словно магнит хватает железный обломок, толпа повлекла, потащила Егора за собой, делая своей частью неудержимо и властно, так что пытавшийся выбраться хоть куда-нибудь молодой человек с ужасом понял, что сделать это уже невозможно никак, поздно уже, и просто не в человеческих силах!

– Ма-не-фа! Ма-не-фа!

– Казнити волхвицу, казнити!

– В прорубь ее!

«Лишь бы ребра не сломали, – лихорадочно думал Егор. – Вот ведь попал-то! Угодил, как кур во щи… или в ощип – как правильно? Наверное, и так и этак можно».

– Везут! – закричали откуда-то сверху. – Везут! На санях, в клетке. Сейчас на крутояре казнить будут.

Толпа уже выхлестнула из города, едва не прихватив с собою половину городских стен, и без того изрядно прореженных и разбитых, в общем – откровенно убогих, вынесла молодого человека на крутой берег, с которого, как в амфитеатре, открывался чудесный вид как вдаль, так и рядом – метрах в пятнадцати-двадцати от глаз Егора: внизу, на льду реки, расположились сани и всадники, последние – числом около двух десятков. Тоже не особенно разодетые, лишь на одном – красный, с желтыми веревочками-канителью кафтан, да у некоторых – разноцветные флажки на копьях.

– Народ Белезерскыя! – привстав в седле, неожиданно громко возопил тот, что в красном кафтане. Как и все в здешней массовке – при бороде, в круглой меховой шапке. – Иматая волхвица, Манефа именем, ворожбу свою и худодейство признала!

– Признала! – эхом откликнулась-повторила толпа.

– И княжьим судом, людьми именитыми, боярами и детьми боярскими, приговорена к битью кнутом и справедливой казни!

– Так ей и надо, колдунье!

– Будет знать, как град на посевы нагонять!

– Смерть волхвице, смерть!

Краснокафтанный махнул рукой какому-то дюжему мужику в сермяжной, с закатанными рукавами рубахе – как видно, палачу. Тот, в свою очередь, призвал помощников – парней в таких же сермягах…

«А могли б и красные рубахи надеть, – как-то отстраненно подумал Егор. – Солидней бы все смотрелось, красочней».

А колдунья-то красива, ничего не скажешь! Достаточно молодая, даже юная, сидит себе преспокойно в санях в деревянной клетке. Кого ж напоминает-то? Какую-то известную молодую актрису… Ведь знакомое, знакомое же лицо… Татьяна Арнтгольц? Гусева? Бли-ин, не вспомнить…

Кто-то опять выкрикнул:

– Смерть волхвице! Смерть!

– Смерть! – радостно подхватили рядом.

– Погодьте, сначала ее кнутом побьют, а уж опосля – в прорубь.

– И правильно – пущай помучается.

Помощники палача молча вывели «волхвицу» из клетки, тут же к этой же самой клетке и привязали, умело спустив со спины платье… Ух, как смачно ударил кнутом палач! С оттяжкой, с посвистом, оставив на белой девичьей спине длинную кровавую полосу. Несчастная колдунья дернулась, застонала… А палач ударил еще, и еще, и еще. Упали на лед кровавые брызги, волхвица задергалась, заплакала, завыла…

Бирюч махнул рукой:

– Хватит! Еще сдохнет раньше времени. Похлестал малость – пора уж и в прорубь.

Кивнув, палач бережно отдал окровавленный кнут помощнику, другой в это время отвязывал руки колдуньи от клетки, да замялся, видать, узлы-то затянули намертво, так, что и не развязать.

Выхватив из-за пояса нож, палач оттолкнул незадачливого своего помощника, разрезал путы и, схватив волхвицу за волосы, поволок к черневшей рядом с санями проруби, куда и сбросил – столкнул ногами.

Избитая колдунья исчезла было под водой… но вскоре вынырнула, забила об лед руками.

– Не принимает ее водица-матушка! – громко объявил бирюч. – Что делать, православные, будем? Топить далее, або главу рубити?

– Главу! Главу!

– Воля ваша…

Глашатай что-то приказал палачу, вмиг взявшему в руку устрашающего вида саблю. Сверкнул на солнце клинок…

Ввухх!!!

Брызнула фонтаном кровь, и отрубленная голова волхвицы кочаном покатилась по льду под крики забившейся в восторге толпы!

Господи… Егора вдруг пронзил запоздалый ужас – куда ж он пришел-то! Погулял, блин.

С громким хохотом палач поднял за волосы окровавленную голову волхвицы, показал – о, как взревела толпа! – всем и… кинул, швырнул в самую гущу. Этакий пляжный волейбол!

– Не берите! Не берите голову, православные! – предупредил кто-то, стоявший позади Вожникова. – Этак они других колдунов ищут. Дотронешься, и твоя голова с плеч!

Глава 5 Волшбица

Возбужденная казнью колдуньи толпа долго не расходилась. Как услыхал краем уха Егор, ожидали еще какого-то преступника-лиходея, да не дождались, экзекуцию перенесли на пятницу, и люди недовольно бурчали – это как же? Ведь только все так хорошо началось – молодой волхвице башку отрубили, позабавили народ, и что, все кончилось? Что-то как-то быстро. Маловато будет!

– Пошли-ка, Мефодий, прочь. Видать, ничо тут боле не дождемси!

– Пошли-и-и.

– А кат-то наш, Еремка, – хваткой! Ишь как головенку срубил – Манефка и пикнуть не успела!

– А в проруби-то не утопла, ага!

– Так это он неправильно топил! Неумело.

– Ага, неумело. Скажешь тоже! А Манефа потому и не утопла, что она ведьма – это уж каждому ясно.

Говоривший – кудлатый мужик в волчьем, мехом наружу, полушубке – размашисто перекрестился на церковную маковку:

– Ох ти, Господи еси!

Тут толпу прорезал крик:

– Православныя-а-а! Грабють!

– Кого грабють-то? Где?

– Да рыбный ряд перевернули, рыбу всю унесли.

– Ой, невелика потеря. То, верно, отроци.

– Може, и так. Все равно – имать их надоть да отдать кату!

Все эти голоса, крики, волнения пролетали сейчас мимо Егора, он не воспринимал их вообще никак, погрузившись в нахлынувшие вдруг мысли. Вот – прошлое, оно ведь ворвалось к нему не внезапно, а как бы постепенно, складываясь в мозгу в этакую мозаику – беглецы, оружие, усадьба… вот город теперь. И – мертвая голова! Только что – на его глазах! – казненная женщина… волхвица. Надрывный гул толпы. Ну и развлечения у них. Сволочи! Впрочем, у каждой эпохи – свое: у кого-то футбол да дурацкие ток-шоу, а у кого-то вот – казни. Кстати, ежели в современной России вот этак на главных площадях городов и весей казнить – так рейтинг до небес зашкалит.

Господи! Вожников перекрестился на церковь. О чем он думает-то? Что за мысли лезут? Да как же так, как же?

Он шел сейчас, не разбирая пути, шагал, куда глядели глаза, куда несли ноги. Мысли путались, голова гудела, и шея вдруг заболела так, будто это не колдунье, а ему, Егору Вожникову, голову отрубили. Наверное, это все же был запоздалый шок, подстегнутый кровавой казнью.


Какие-то пацаны – «отроци» – с хохотом пронеслись мимо. Выглянув из-за угла, визгливо тявкнула дворняга, наверное, бродячая. С деревянной колокольни неожиданно грянул звон: бумм-бо-оммм… гулкий, как басовая струна.

– Дядько, дай пуло! – набежавшие стайкой отроки окружили низенького недотепистого бородача в лаптях и подпоясанном веревочкой армячке, по всему – крестьянина. Издевались, сволочуги малолетние, задирали:

– Долго лапти плел, дядько?

– Дай полпирога, борода многогрешная!

– Ах вы, поганцы-нехристи!

Выругавшись, крестьянин проворно распустил веревку-пояс, перехватил поудобнее да принялся хлестать огольцов. Одного-второго ожег, приласкал – остальные стали поосторожнее, правда, смеяться не перестали.

Вожников особо-то на них внимания не обращал, шел себе и шел, черт-те куда… пока один из отроков, незаметно подобравшись сзади, не сорвал с него шапку.

– Ах ты ж, гаденыш! – пришел в себя Егор. – А ну, стой!

Ага, будет он стоять, как же! Уже и след простыл… Нет! Не простыл, вон он, малолетний ворюга, завернул, гад, за забор, за угол.

Ага, будет он стоять, как же! Уже и след простыл… Нет! Не простыл, вон он, малолетний ворюга, завернул, гад, за забор, за угол.

Не думая, молодой человек бросился за подростком – не очень-то быстро тот и бежал, видать, не ждал быстрой погони. Вот он, забор, узкий проулок, а впереди… Нет, не воренок – здоровенный детина с вениками. Пегая борода растрепана, мосластый, плечи – косая сажень. Взгляд недобрый, морда нахальная да еще и нос крючком! Ухмыльнулся, сплюнул:

– Купи, господине, веник.

Сказал и осклабился. В левой руке веник держит, правой – поигрывает кистенем. Разбойник! На гоп-стоп решил развести, морда кривоносая. Ладно, поглядим…

Вожников быстро собрался, окончательно обретая реальность, и мысли уже пришли в голову совершенно иные – быстрые, «на сейчас». Тот укравший шапку пацан наверняка заманивал, да и этот оглоед с веником явно не один – слишком самоуверенно держится. Наверняка позади кто-то есть, страхует.

Егор бросил настороженный взгляд назад – ну да, так и есть, вон он, маячит – молодой, мордастый. Ла-адно…

Пряча недобрую ухмылку, Вожников картинно расставил в сторону руки:

– Берите все, жизнь только не трогайте.

– Верно мыслишь! – довольно кивнул кривоносый. – Давай, полушубок снимай. Добрый полушубок, медвежий, мне как раз впору придется.

Пожав плечами, Егор проворно скинул полушубок, подошел ближе, протянул и…

– Носи, мил-человек, на здоровье!

…и – прямым в переносицу!

Хороший такой джеб! Бухх!!!

Оглоед обмяк тут же – вот буквально только что высилась гора мышц, и вдруг – сразу! – вышел мешок с дерьмом. Не дернулся, не покатился кубарем в черный сугроб, просто выключился и тяжело осел наземь.

Туда и дорожка! Но оставался еще и второй. Ага, вот он – с ножичком. Егор быстро подхватил упавший к забору кистень, завертел, идя на мордастого, и, приблизившись до трех шагов, швырнул… все равно, куда. Лиходей на секунду отвлекся, отмахнулся, пригнулся…

И получил апперкот в челюсть! Славный удар, славный – чистый, действенный – Егору самому понравился, да и тренер бы похвалил, жаль, не видел.

Стукнувшись затылком о забор, толстомордый медленно сполз вниз по доскам.

– Ловко ты их, господине Егорий!

Вожников поднял голову, увидев в конце проулка тощую фигуру Федьки. Удивился:

– Ты как здесь?

– Тоже в город подался, – меланхолично пожал плечами отрок. – Хотел было с тобой, господине, да постеснялся спроситься.

– Ишь ты…

– Господине, пасись!!!

Выкрикнув, Федька бросился на Егора, толкнул в грудь… оба упали, просвистел над головами с силой пущенный нож, воткнулся в забор, задрожал зло.

– Смотри-ка, в себя пришел! – вскочив на ноги, Егор с неприязнью глянул на крючконосого детину.

Тот уже встал, кривился, но, увидав, как Вожников поднимает упавший в черный подзаборный снег кистень, счел за лучшее спешно ретироваться. Сбежал, гад, бросился прочь со всех ног, и это после нокаута!

– Однако силен, братец, силен, – с каким-то уважением вымолвил молодой человек и, посмотрев назад, столь же удивленно поинтересовался: – А где, кстати, второй-то?

– Да уполз давно, – подсказал Федька. – Если хошь, так мы его быстро догоним.

– Черт с ним. – Егор махнул рукой и подмигнул отроку. – Спасибо, Федор, вижу, ты парень глазастый.

Парнишка смущенно моргнул:

– Так не будем за лиходеем гнаться?

– Не будем. На что он нам? Мы, Федя, лучше сейчас в церковь пойдем. Самое время.


В тот самый храм и зашли, что располагался поблизости – деревянный, с сияющим золотистым крестом. Внутри было благостно, кругом горели свечи, строго смотрел с большой иконы Иисус, с неизбывной добротой взирала на молящихся Богоматерь. Иконы помельче изображали особо чтимых святых – Георгия Победоносца, Николая Угодника, еще кого-то, кого именно – Егор не знал, а спросить у Федьки стеснялся.

А потому стоял да, периодически крестясь, молился, уж как умел:

– Господи, дай мне силы все воспринять, выстоять и, самое главное, дай надежду вернуться. Туда, к прежней своей жизни, ибо быть здесь я вовсе не должен… Ведь не должен же, правда?

Строго смотрел Иисус. Поигрывал копьем Георгий Победоносец. Николай Угодник вскинул руку в благословении…

– Господи, и вы, все святые, помогите же… помогите… хотя бы для начала – все здесь понять и принять.

Оба, Егор и Федька, пробыли в церкви где-то с полчаса или чуть больше. Отрок молился истово, бухался на колени, плакал, что-то просил…

– Еще бы свечки поставить, – тихо промолвил Вожников. – Да жаль, денег нет.

– Денег-то, господине Егорий, на них и не нужно. Пула или полпирога хватит, вона. – Федька подкинул невесть откуда взявшуюся на ладони монетку из позеленевшей меди. – Сейчас у дьячка куплю.

Поставив свечки, кому – за упокой, кому – за здравие, помолились еще немного, вышли и, повернувшись на паперти, перекрестились, отвесив глубокий поклон.

– Ну что – теперь в корчму, господине? Или у тебя какие другие дела есть?

Егор грустно улыбнулся:

– Нету никаких таких дел, Федя. Пошли покуда в корчму, а там… там видно будет.


Солнце клонилось уже к закату, цепляясь на холмах за черные вершины сосен. Тянулись по городу длинные темные тени, сгущались, фиолетились сумерки, лишь крест на маковке храма все так же сиял, озаренный оранжевыми лучами заката.

– Ворота закрывают в детинце, – услыхав донесшийся откуда-то мерзкий достаточно громкий скрип, прокомментировал Федька. – В корчме вечером поснедаем?

– Думаю, что да. – Вожников рассеянно повел плечом. – Неужто Борисычи пожадничают?

– А Борисычи – они завсегда с нами будут? – Отрок тут же задумался и уточнил: – То есть мы с ними.

– Не знаю, – честно признался Егор. – Думаю, нет, уйдут, куда им надо. Да мы уж как-нибудь и без них проживем, верно?

– Верно! Ватажку с Антипом соберем – чего не жить-то? Главное, чтоб людей поболе.

Федька радостно засмеялся, в светлых глазах его заиграли багряные остатки солнца.

Ишь ты, ватага! Вожников снова задумался, не обращая внимания на промокшие ноги – лужи кругом, все-таки – весна! Что и говорить – апрель, звенит капель. Даже здесь, на севере, скоро реки вскроются, пройдет ледоход, спадет водица, пути-дорожки высохнут, вот тогда и…

А тогда – куда? Ему-то, Егору, все равно абсолютно, что здесь, в Белеозере, что в каком-нибудь другом месте. Раньше хоть было занятие – шли. А теперь что? Что делать и чего возжелать?


На постоялом дворе к вечеру оказалось людно до такой степени, что буквально не протолкнуться. В корчме за столами свободных мест не было, все скамейки да лавки забиты полностью – кто-то уплетал за обе щеки щи, кто-то лакомился пирогами, большинство же тупо хлебало медовуху, время от времени закусывая квашеной, уже почерневшей капустой.

Бритоголовый кабатчик Ахмет Татарин, завидев новых своих постояльцев, кивнул:

– Господа гости у себя в овине ужинают, и язм вам в ригу пирогов и квас пришлю, лады? Хотя можете и тут присесть, пождите только, пока кто-нибудь не упьется.

– Не, уважаемый, ждать мы не будем, – с ходу отказался Егор. – К себе в ригу пойдем, Антип-то, товарищ наш, там, верно?

– На посад ушел, еще не возвращался. Вы его там не встречали?

– Нет.

Отрицательно мотнув головой, Вожников вышел во двор и, обходя купеческие возы, направился к риге – дощатому сараю для обмолота и сушки снопов. Борисычи обретались чуть подальше – в овине, представлявшем собой приземистый сруб с печью – опять же, все для той же сушки.

– И овин у Ахмета, и рига, – на ходу покачал головой Егор. – А не все одно? Лучше б два овина выстроил, так?

– Не, Егорий, не так, – входя вслед за Вожниковым в ригу, охотно поддержал беседу Федька. – Тут – как какое лето. Когда в овине лучше хлебы сушить, а когда и в риге – в риге-то попрохладнее, да и ветер. Это на зиму, вона, хозяин щели заткнул, да печь истоплена… и все равно – не так уж и жарко.

Жарко точно не было, но и не так, чтобы холодно, вполне хорошо, нормально – лишь бы ночью не прихватил морозец. Впрочем, туристы-спортсмены – люди привычные.

– Правду татарин рек – нету еще Антипа-то, – присев на длинный дощатый ларь, застланный волчьей шкурой, Федька устало вытянул ноги и скинул армяк. – А тут хорошо, спокойно. Вон и свечечка сальная – поди, хозяин велел принести. Я зажгу, а то темно тут.

– Давай, – махнул рукой Вожников, присаживаясь на точно такой же ларь. – Углей вон, в печи посмотри… Ох, тут и запах – не угореть бы!

– Не угорим, щелей много.

Затеплилась, закоптила сальная вонючая свечечка, восковую-то пожалел кабатчик. Снаружи послышались чьи-то быстрые шаги, тут же распахнулись двустворчатые двери-ворота.

– Хозяин-от пирогов прислал да кваску, – проворный корчемный служка поставил на низенький, как видно, недавно принесенный в ригу стол глиняный кувшин да большое деревянное блюдо с пирогами, поклонился. – Угощайтеся.

Назад Дальше