Здесь возникает ряд серьезных вопросов: как можно получить хоть какое-нибудь знание о человеческих ценностях, если не останавливаться на традиционных, которые утвердились, по крайней мере, благодаря общему согласию или же признаются делом личного вкуса или пристрастия? В главе IV я сослался на то, что состояние человеческого благополучия можно описать эмпирически и объективно, как и состояние неблагополучия; условия, способствующие благополучию, можно установить так же, как и условия, ведущие к неблагополучию, причем и физические, и духовные. Изучение системы Человек позволит привести к принятию объективно обоснованных ценностей, опирающихся на то, что они ведут к оптимальному функционированию системы. Если мы осознаем возможные альтернативы, гуманистические нормы, по крайней мере, были бы приняты большинством нормальных людей как предпочтительные по сравнению с противоположными им.
Каким бы ни был источник действенности гуманистических норм, общую цель гуманизированного индустриального общества можно определить так: изменение социальной, экономической и культурной жизни нашего общества таким образом, чтобы оно стимулировало развитие человека и содействовало его жизнеутверждению, вместо того чтобы уродовать его; чтобы оно активизировало индивида, вместо того чтобы делать его пассивно воспринимающим; чтобы наши технологические возможности обслуживали развитие человека. Если этому предстоит свершиться, нам надо сохранить контроль над экономической и социальной системой. Решения должна принимать человеческая воля под руководством разума и стремления к оптимальному жизнеутверждению.
Какова процедура гуманистического планирования с учетом этих общих целей? Компьютеры должны стать функциональной частью жизненно ориентированной социальной системы, а не раковой опухолью, начинающей разрушать систему и в конце концов убивающей ее. Машины или компьютеры должны стать средствами для осуществления целей, установленных разумом и волей человека. Ценности, определяющие отбор фактов и влияющие на программирование компьютера, необходимо выводить из знания человеческой природы, ее всевозможных проявлений, оптимальных форм ее развития и реальных потребностей, благоприятствующих такому развитию. Это значит, что человек, а не техника должен стать основным источником ценностей; критерием же всего планирования должно стать оптимальное человеческое развитие, а не максимальное производство [100]. Помимо этого, планирование в области экономики надо распространить на всю систему; впоследствии и систему Человек надо интегрировать в целостную социальную систему. В качестве осуществляющего планирование человеку необходимо осознать роль человека как части целой системы. Так как человек – единственное живое существо, осознающее себя, человек как создатель и исследователь системы должен сделать себя целью анализируемой системы. Это означает, что знания о человеке, о его природе и о реальных возможностях ее проявлений должны стать одними из основных данных для социального планирования.
Все сказанное до сих пор о планировании опиралось на теоретическое допущение, что составители планов в основном руководствуются стремлением к оптимальному благосостоянию общества и входящих в него индивидов. К сожалению, на практике нельзя делать подобного допущения. (Разумеется, я говорю не о том, что думают составители планов о собственной мотивации. Подобно большинству людей, они считают свои побуждения разумными и моральными. Большинство нуждается в такой рационализации [в идеологическом оправдании] своих действий частично затем, чтобы поддержать в себе чувство моральной правоты, частично затем, чтобы ввести в заблуждение других людей относительно их подлинной мотивации.) На уровне государственного планирования личные интересы политиков нередко служат помехой их собственной целостности, а значит, и их способности к гуманистическому планированию. Уменьшить эту опасность можно лишь с помощью гораздо более активного участия граждан в процессе принятия решений и отыскания путей и методов, с помощью которых государственное планирование контролировалось бы теми, для кого оно предпринимается [101].
Следует ли тогда в дальнейшем сократить государственное планирование, а большинство планов, включая и планирование в общественном секторе, оставить на долю крупных корпораций? Аргументы в пользу этой идеи сводятся к тому, что крупные корпорации не обременены старомодными процедурами и не зависят от колебаний политического давления; что они больше преуспели в системном анализе, в незамедлительном внедрении исследований в технику; что люди, управляющие ими, более объективны, поскольку им не приходится каждые несколько лет бороться в предвыборных кампаниях за право продолжать свою работу. Особенно важно то, что, будучи сейчас одним из наиболее быстро прогрессирующих видов деятельности, управление и системный анализ наводят на мысль, что они способны привлечь многие из наиболее перспективных умов не только с точки зрения их интеллекта, но и с точки зрения того, каким им видится человеческое благополучие. Эти и многие другие аргументы звучат убедительно, однако они сомнительны с учетом двух ключевых моментов. Первый: корпорация работает ради прибыли; и хотя ее заинтересованность в прибыли значительно видоизменилась по сравнению с погоней за прибылью предпринимателя XIX века, все-таки она частенько служит помехой высшим интересам общества. Второй: частная корпорация не подвержена даже тому незначительному контролю, которому подвергается правительство в демократической системе. (Если бы кто-то возразил, заявив, что корпорацию контролирует рынок, то есть косвенно – потребитель, он не учел бы то обстоятельство, что вкусами и желаниями потребителя в значительной мере манипулирует корпорация.) Вера в мудрость и добрую волю управляющих – недостаточная гарантия того, что большинство будет планировать исходя не из безликой технической осуществимости, а во имя развития человека. Именно потому, что традиционно настроенные управляющие лишены не столько доброй воли, сколько воображения и видения человеческой жизни в целом, они даже более опасны с точки зрения гуманистического планирования. В самом деле, их личностная порядочность повышает их устойчивость к сомнениям относительно методов планирования. Именно поэтому я не разделяю оптимизма, выраженного Джоном Кеннетом Гэлбрейтом и другими. Я предлагаю, чтобы планирование в корпорациях тоже подвергалось контролю как со стороны правительства, так и со стороны независимых органов, состоящих из тех, кто является объектом планирования [102].
3. Активизация человека и высвобождение его энергии
Из всего сказанного в предыдущих главах о человеке следует, что основное требование для его благополучия – это быть активным, то есть продуктивно развивать все свои способности; что одна из наиболее патогенных черт нашего общества – это тенденция делать человека пассивным, лишая его возможности активно участвовать в делах общества, на предприятии, где он работает, а фактически, хотя это менее заметно, и в своих личных делах. Такой «пассивизацией» человек частично обязан «отчужденно-бюрократическому» подходу, используемому на всех централизованных предприятиях.
Гуманистический и отчужденно-бюрократический подходыКак это часто бывает, в данном вопросе люди сталкиваются с ложной дихотомией, происходящей от подмены понятий. Они полагают, что им предстоит выбирать между анархистской системой, лишенной всякой организации и контроля, и, с другой стороны, каким-то видом бюрократии, типичной как для современной индустриальной, так и в еще большей степени для советской системы. Но эта альтернатива – всего лишь одна из многих. У нас есть и другие варианты. Вариант, который я имею в виду, это выбор между «гуманистически-бюрократическим», или «гуманистически-управленческим» [103]подходом и «отчужденно-бюрократическим», с помощью которого мы сейчас ведем наши дела.
Отчужденно-бюрократическую процедуру можно охарактеризовать различными способами. Прежде всего это однонаправленная система; приказы, предложения, планы исходят с верха пирамиды и направляются к низу. Индивидуальной инициативе нет места. Личности – это «случаи», благополучные или медицинские, какой бы референтной системой мы ни пользовались; это случаи, которые можно записать на компьютерную карту, проигнорировав те индивидуальные черты, которые составляют разницу между «личностью» и «случаем».
Наша бюрократическая система является безответственной в том смысле, что не «отвечает» на нужды, взгляды, запросы индивида. Безответственность ее тесно связана с характеристикой человека как случая, становящегося «объектом» бюрократии. Нельзя отвечать на запросы случая, но можно – на запросы личности. Безответственность бюрократа имеет еще один аспект, бывший в течение долгого времени признаком бюрократии. Чувствуя себя частью бюрократической машины, бюрократ чаще всего не хочет брать ответственность на себя, то есть не хочет принимать решения, за которые его можно было бы критиковать. Он старается избегать принятия любых решений, коль скоро они не сформулированы ясно соответствующими правилами, а при наличии сомнений он отсылает человека к другому бюрократу, который, в свою очередь, делает то же самое. Каждому, кто имел дело с бюрократической организацией, известно, как гоняют от одного бюрократа к другому и как иногда после многих усилий человек оказывался у той самой двери, в которую он вошел с самого начала и за которой его даже не выслушали, исключая, правда, тот особый случай, когда бюрократы слушают, иногда любезно, иногда нетерпеливо, но почти всегда со смешанным отношением собственной беспомощности, безответственности и чувства превосходства над «ходатайствующим» субъектом. Наша бюрократическая система дает индивиду почувствовать, что он ничего не может ни предпринять, ни организовать без помощи бюрократической машины. В результате она парализует инициативу и порождает глубокое чувство бессилия.
Наша бюрократическая система является безответственной в том смысле, что не «отвечает» на нужды, взгляды, запросы индивида. Безответственность ее тесно связана с характеристикой человека как случая, становящегося «объектом» бюрократии. Нельзя отвечать на запросы случая, но можно – на запросы личности. Безответственность бюрократа имеет еще один аспект, бывший в течение долгого времени признаком бюрократии. Чувствуя себя частью бюрократической машины, бюрократ чаще всего не хочет брать ответственность на себя, то есть не хочет принимать решения, за которые его можно было бы критиковать. Он старается избегать принятия любых решений, коль скоро они не сформулированы ясно соответствующими правилами, а при наличии сомнений он отсылает человека к другому бюрократу, который, в свою очередь, делает то же самое. Каждому, кто имел дело с бюрократической организацией, известно, как гоняют от одного бюрократа к другому и как иногда после многих усилий человек оказывался у той самой двери, в которую он вошел с самого начала и за которой его даже не выслушали, исключая, правда, тот особый случай, когда бюрократы слушают, иногда любезно, иногда нетерпеливо, но почти всегда со смешанным отношением собственной беспомощности, безответственности и чувства превосходства над «ходатайствующим» субъектом. Наша бюрократическая система дает индивиду почувствовать, что он ничего не может ни предпринять, ни организовать без помощи бюрократической машины. В результате она парализует инициативу и порождает глубокое чувство бессилия.
Какова природа «гуманистического управления» и каковы его методы?Основной принцип системы гуманистического управления состоит в том, что, несмотря на громоздкость предприятий, централизованное планирование и кибернетизацию, индивидуальный участник отстаивает свои права перед управляющими, обстоятельствами и машинами и перестает быть бессильной частичкой, не принимающей активного участия в процессе. Только благодаря подобному утверждению своей воли можно высвободить энергию индивида и восстановить его душевное равновесие.
Тот же самый принцип гуманистического управления можно выразить следующим образом: в то время как у отчужденной бюрократии вся власть нисходит сверху вниз, в гуманистическом управлении это улица с двусторонним движением; «объекты» [104]принятого наверху решения реагируют в соответствии с собственной волей и озабоченностью; их ответ не только достигает вершины пирамиды принимающих решения, но и заставляет их реагировать в свою очередь. «Объекты» принятия решений имеют право бросить вызов принимающим решения. Такой вызов первым делом нуждался бы во введении правила, согласно которому если бы достаточное количество «объектов» потребовало, чтобы соответствующая бюрократия (на любом уровне) ответила на вопросы, объяснила свои действия, то принимающие решения выполнили бы это требование.
К этому моменту в голове читателя наверняка накопится столько возражений против упомянутых предложений, что лучше уж мне обсудить их прямо здесь, если я не хочу лишиться внимания читателя к тому, что дальше изложено в этой главе. Сначала я займусь вопросом управления предприятиями.
Первое возражение, возможно, коснется того, что активное участие «объектов» вряд ли совместимо с эффективным централизованным управлением и планированием. Такое возражение вполне вероятно: а) поскольку нет неопровержимых доводов в пользу того, что нынешняя система отчужденной бюрократии патогенна; б) если подразумевать только испытанные и доказанные методы и шарахаться в сторону от требующих воображения новых решений; в) если настаивать на том, что, даже если бы удалось найти новые методы, от принципа максимальной эффективности нельзя отказываться даже на время. Однако если прислушаться к предложенным в этой книге соображениям и признать наличие смертельной опасности для всей системы нашего общества, заключенной в бюрократических методах, то эти возражения оказываются совсем не такими уж неопровержимыми, как они представляются тем, кого устраивает функционирование нашей нынешней системы.
Точнее говоря, если признать наличие трудностей, но не начинать с убеждения, будто они непреодолимы, проблемы придется рассматривать конкретно и подробно. Здесь также можно прийти к выводу, что дихотомия между максимальной централизацией и полной децентрализацией отнюдь не обязательна, что можно обратиться к представлению об оптимальной централизации и оптимальном участии простых людей. Оптимальная централизация представляла бы собой такую степень централизации, которая необходима для эффективной широкомасштабной организации и планирования; оптимальное участие было бы таким, которое не мешает централизованному управлению, но допускает оптимум ответственного участия. Такая формулировка, очевидно, чересчур обща и не подходит в качестве основы для немедленного принятия мер. Если проблема подобной значимости возникает в связи с приложением научных знаний к технике, это не обескураживает инженера; он признает необходимость исследования, которое приведет к решению проблемы. Но поскольку мы имеем дело с человеческими проблемами, трудности способны отбить охоту у большинства людей или побудить их решительно признать, что «этого нельзя сделать».
Действительно, в решении технических проблем наше воображение и инициатива беспредельны, но когда мы имеем дело с человеческими проблемами, наше воображение в высшей степени ограниченно. Почему так? Напрашивается ответ: в области наук о человеке мы не располагаем такими знаниями, как в естественных науках и в технике. Но такой ответ неубедителен. Почему у нас нет необходимых знаний? Или, ближе к делу, почему мы не применяем те знания, которые имеем? Без дальнейшего изучения ничего доказать нельзя, однако я убежден, что найти практическое решение вопроса о сочетании оптимальной централизации и оптимальной децентрализации не столь трудно, как найти техническое решение проблемы космического путешествия. Действительный ответ на вопрос, почему не осуществлены подобные исследования, заключается в том, что, с учетом наших нынешних приоритетов, заинтересованность в поисках более приемлемых для человека решений в области социальной организации весьма слаба. Тем не менее, подчеркивая необходимость исследований, не стоит забывать о том, что в последние десятилетия проведено значительное количество экспериментальных исследований и дискуссий по этим проблемам. Как в области экспериментальной психологии, так и в науке об управлении можно встретить ряд ценных теоретических обсуждений и экспериментов.
В другом возражении, часто сочетающемся с предыдущим, говорится, что до тех пор, пока на политическом уровне имеет место эффективный контроль за принятием решений, нет нужды активно участвовать в делах корпорации, поскольку за ней будут должным образом надзирать законодательная и исполнительная власти. В этом возражении не учтено то, что сегодня правительство и корпорации настолько тесно переплелись, что трудно сказать, кто кого контролирует; к тому же решения правительства не находятся под эффективным контролем граждан. Но даже если бы активное участие граждан в политической жизни имело место в достаточной мере, как здесь предлагается, корпорация сама по себе должна быстро реагировать на волеизъявление не только своих участников, но и широкой общественности, поскольку решения корпорации воздействуют и на нее. Если прямого контроля над корпорацией не будет, правительству будет очень трудно осуществлять власть над частным сектором системы.
Следующее возражение укажет на то, что предложенная здесь двойная ответственность за принятие решений станет источником бесконечных трений между верхами и «объектами», и в силу этой психологической причины окажется неэффективным. Рассуждая о проблеме абстрактно, мы, видимо, сочтем ее труднопреодолимой, но согласившись на подобные изменения, мы скорее всего обнаружим, что возникшие в результате конфликты не столь уж остры и неразрешимы, как они кажутся, если смотреть на них абстрактно. В конце концов управляющие заинтересованы в исполнении решений точно так же, как и участники производства. Поскольку бюрократ становится «уязвимым», то есть начинает реагировать на желания и заявления подчиненных ему, обе стороны окажутся скорее заинтересованы в решении этих проблем, нежели в сохранении своих позиций, будь то позиция авторитета или возражающего ему. То, что такое возможно, показал ряд университетов в Соединенных Штатах и за границей, где почти не осталось трений между администрацией и студентами с тех пор, как участие студентов в управлении официально признано. То же самое продемонстрировали югославская система рабочего самоуправления и опыт множества кооперативных движений по всему миру.