Помолчали. Если Астахов на машине приедет во двор УВД, к вечеру об этом будут знать тысячи, начнутся разговоры.
Гуров положил перед Серовым рапорт инспектора Ткаченко о проделанной накануне работе. Сначала подполковник взглянул мельком, издалека, так как был дальнозорок, затем надел очки, прочитал внимательно.
– Что же это вы делаете, майор?
– Работаю, – ответил Гуров.
– Хорошо работаете, – сказал Серов таким тоном, каким говорят о плохой погоде. – Тогда во двор чего уж. Вы следователю, – он постучал пальцем по рапорту, – докладывали?
– Меня выслушать не пожелали.
– Без разницы, придется доложить.
Раздался стук, дверь открылась, на пороге застыл Боря Ткаченко.
– Здравия желаю, товарищ подполковник. Разрешите?
– Ну?
– Вчера, около шестнадцати часов, в городских кассах Астахов купил билет на самолет, предъявив паспорт Маевской. Сегодня в шесть утра она, видимо, улетела в Киев.
– Когда не надо, ты слово «видимо» откапываешь. Жди. Буду в кабинете.
– Слушаюсь. – Ткаченко тихонько вышел.
– Да, надавали вы, майор, козырей Илье Ильичу Леонидову. Надо было мне вас оставлять? Старый дурак, трус, решил человеком со стороны прикрыться.
– Я могу улететь. Хоть сегодня, только спасибо скажу.
– Не наговаривай на себя, улететь ты не можешь. – Серов говорил тихо, спотыкаясь на каждом слове, напряженно о чем-то думал. – Да, история с географией. Вместо того чтобы преступника искать, я интригами занимаюсь.
– Пока Астахов всю правду не расскажет, с места не сдвинуться.
– А я не желаю двигаться с места ценой водворения Павла Астахова в изолятор. Слишком высока цена. – Серов махнул на Леву рукой. – Ты не понимаешь, москвич.
– Возможно, и не понимаю, – согласился Гуров.
– Не понимаешь, не можешь понять. – Серов упрямо наклонил голову. – Мы Пашу ценим за то, что он быстро бегает? Он предан, родной город любит. Здесь ему и условия для тренировки хуже, и жизнь скучнее, а не переезжает. Он нас любит, и мы его любим. А это не я тебе рупь, а ты мне колбасу. Любовью не торгуют. Сегодня он попал в беду. Врет, конечно, паршивец. Тут он виноват, а кто без греха? А ты, майор, как понимаю, его спровоцировал, и Паша не к нам, а в обратную сторону рванул.
Ничего не ответил Гуров, промолчал.
Скорее всего Астахов убийства не совершал, но человека убили, а любимец, пусть и прекрасный парень, но в первую очередь гражданин, Астахов розыску преступника активно мешает.
Через два часа приехал следователь, прибыл на своей «Волге» Павел Астахов. Эксперты сделали свое дело, сняли с колес машины отпечатки. Гуров не присутствовал, но представил, как улыбался Астахов во время процедуры. Совершенно напрасно улыбался. Гурову хотелось выглянуть из окна и крикнуть: мол, дурак ты самонадеянный, предупреждали тебя – скажи правду, не лезь в драку с профессионалами.
Астахов уехал победителем, эксперты поднялись в лабораторию проводить сравнительную экспертизу. Илья Ильич держался сегодня мягко, душевно, он и так умел. Леонидов был не только тактик, но и стратег. Если отпечатки не совпадут, то он поговорит о направлениях дальнейшей работы и откланяется. Если совпадут? Надо у окружающих вызвать сочувствие к себе, тяжко бремя блюстителя закона, не хочется идти на крайние меры, да положение обязывает.
Он только прочитал рапорт инспектора Ткаченко, как позвонили из лаборатории и сказали, что никаких сомнений. След, обнаруженный у подъезда Лозянко, оставлен задним левым колесом автомашины «ГАЗ-24», номерной знак такой-то. Официальное заключение будет готово через час.
В кабинете Серова собрались человек восемь, пришли и эксперты, почему-то вдвоем, явился без вызова Боря Ткаченко, вспомнили, что были прикреплены к Гурову, еще два оперативника уголовного розыска. Леонидов, обычно державшийся с сотрудниками милиции сугубо официально, сегодня с каждым здоровался за руку, улыбался, говорил какие-то слова; Лева сидел в уголке и думал о том, что в провинции все приобретает космические масштабы, подобное дело в МУРе интересовало бы лишь группу да начальника отдела. Рассуждения эти не помогли, он себя чувствовал соучастником некрасивой истории.
– Борис Петрович, – сказал Леонидов, и все примолкли, – мне кажется, что на данном этапе расследования милиция свою работу выполнила блестяще, теперь дело за прокуратурой. Картина печальная, – он вздохнул, – но для нас, товарищи, Иванов совершил преступление, Петров или Сидоров – значения не имеет. Известно, что главное в нашей работе – неотвратимость наказания. Многие знают об убийстве.
– Половина Города.
– Люди должны знать: преступник выявлен и, кто бы он ни был, предстанет перед советским народным судом. – Леонидов склонил голову.
– Абсолютно с вами согласен, Илья Ильич, – сказал Серов. – Боюсь только, что прокуратуре, даже располагающей такими талантливыми сотрудниками, как вы, найти и изобличить преступника без помощи уголовного розыска сложновато.
Леонидов скорбно улыбнулся и продолжал:
– Я не могу оставлять на свободе человека, против которого имеются столь серьезные улики, а он своими действиями пытается помешать ведению расследования. На сегодня доказано, – он начал демонстративно загибать пальцы, – Астахов находился в квартире Лозянко в тот вечер, когда последний был убит. Астахов убрал из Города Маевскую, возможно, главную свидетельницу. Астахов дал ложные показания.
Илья Ильич изменился прямо на глазах, такому мгновенному перевоплощению могли бы позавидовать Смоктуновский или Евстигнеев. Маска скорби исчезла, взгляд стал прямым и твердым.
– Убежден, что милиция позаботится и Астахов не скроется из Города. Завтра к десяти часам прошу доставить его в мой кабинет. Благодарен за помощь. – Он поклонился Серову и вышел из кабинета.
Серов оглядел присутствующих, простоватость, природное лукавство пропали с его лица, голос стал глуховатым:
– Вам бы всем лучше не слышать этого разговора. Разногласий между прокуратурой и милицией нет, не было и не будет. Существуют два разных человека: Илья Ильич Леонидов и Борис Петрович Серов. Если о наших разногласиях узнают, я не стану разбираться, кто из вас болтун. – Он уперся взглядом по очереди в каждого. – Вы меня поняли? Все свободны.
В дурацкое положение попал Лева Гуров. Ведь, по сути, и Павел Астахов – человек чужой, и взаимоотношения этих людей ему ни к чему. Но если на твоих глазах человек тащит тяжеленное бревно, упал и его придавило, мимо не пройдешь, пособишь? А тут вроде бы получалось, что Гуров и подтолкнул, помог… бревну, и подполковника Серова придавило. Лева решил разрядить обстановку хирургически.
– Что, собственно, произошло? – повысил он голос, когда сотрудники вышли. – Так посидит в изоляторе, не беременная барышня! Не виноват – освободим, докажем. Гонору поубавится, врать меньше будет! – Он распалил себя, говорил искренне. – Вы мне все – во! – чиркнул пальцем по горлу. – Кто убийство совершил? Это вас мало интересует? Где убийца? Я вас спрашиваю?
Гуров добился своего, Серов улыбнулся, потер веснушки на руках, помедлил и рассмеялся:
– Правильно, майор. Наглость – второе счастье. Так где убийца? Давай выкладывай свои соображения.
– Соображений у меня много, как всегда, нет четкой версии, много соображений. Астахов у дома Лозянко был? Факт. Раз приезжал, значит, поднялся в квартиру. Предположим, Астахов не убивал. Берем как рабочую гипотезу. Он приехал и нашел труп. Зачем приехал – неизвестно, возможно, выяснить взаимоотношения. Увидел труп, испугался за Маевскую. Она шарахнула бутылкой, не она, он не знал, но на всякий случай Астахов все, что можно, протер, чтобы мы не нашли ее пальцевые отпечатки. Маевскую из города он убрал, рассудив, что девчонка, попав в наш кабинет, рассыплется. Астахов рыцарь, он должен даму уберечь. Что он следствию мешает, ему наплевать, он очень благородный, ваш Павел Астахов. Он чемпион и орденоносец, ему все можно! Он вас любит, вы его любите, все прекрасно!
Две последние фразы Гуров произнес в отместку Серову за то, что тот втянул его в чужую историю.
Подполковник, пропустив шуточки мимо ушей, ухватился за существенное. Парень очень похожую картинку нарисовал. При наличии отсутствия фактов как рабочая версия все это годится.
– И с чего же вы собираетесь начать?
– Пойду смотреть кино, – ответил Гуров.
Астахов
Гуров разыскал Игоря Белана, сказал, что к генералу обращаться не надо, слухи о любопытстве сотрудников милиции верны и он, старший оперуполномоченный, с удовольствием посмотрит фильм «Обречен на победу».
Через час в маленьком кинозале они смотрели наскоро смонтированный и лишь наполовину озвученный материал.
Над огромной чашей переполненного стадиона звучал гимн Советского Союза. Медленно ползли вверх три флага. На центральной мачте, выше всех, развевался наш алый флаг.
Павел Астахов стоял на центральной ступеньке пьедестала почета, смотрел на флаг, но флага не видел и гимна не слышал.
На него налетала тартановая дорожка, издалека надвигалась белая ленточка финиша. Уши закладывала тишина, прерываемая прерывистым дыханием и дробным топотом соперников.
Метнулась на грудь ленточка финиша. Аплодисменты, свист, рев обрушились, словно ударили.
Астахов стоял на пьедестале почета и слепо смотрел на флаг.
Экран помигал, откашлялся, засветился солнцем и яркими флагами, заговорил приподнятым комментаторским голосом:
– На старт вызываются участники эстафеты четыре по четыреста метров.
С трибун фигурки спортсменов казались миниатюрными и несерьезными. Трибуны пестрели, шевелились, словно состояли не из отдельных людей, а были огромным чешуйчатым зверем.
– Выиграем? – спросил кто-то.
– Как Павлу принесут… Если опоздают на метр-два, он выиграет.
Раздался выстрел стартера.
Небольшие фигурки перебирали ногами, но двигались медленно, с точки съемки скорость сравнительно не ощущалась. На втором этапе наш спортсмен проиграл корпус… На третьем еще метр. Астахов получил эстафету на два шага сзади.
Стадион зашумел. Многие встали со своих мест, скандируя:
– Ас-та-хов!
На середине последней стометровки Астахов почти сравнялся с соперником.
Стадион затих. Казалось, что в этой противоестественной тишине стал слышен бег спортсменов и их дыхание.
Видимо, другой оператор снимал с земли, чуть снизу, на экране несколько секунд крупным планом дрожало лицо Астахова.
Гуров почувствовал солоноватый привкус то ли пота, то ли крови, свело от напряжения ноги.
На финише Астахов проиграл. Целую секунду стадион молчал, затем обвалился свистом и грохотом.
Трибуна, мимо которой шел Павел Астахов, свистела особенно усердно. Некоторые зрители повскакивали со своих мест и что-то кричали ему, размахивая руками.
Мелькнули лица – Кепко, затем Краева… Чье-то радостное лицо…
Метрах в двадцати от Астахова упала пустая бутылка. Он, проходя мимо, неторопливо поднял ее и, спускаясь в раздевалку, выбросил в урну. Кепко и Краев пошли тоже в раздевалку.
В зале зажегся свет.
– Так выглядит обратная сторона медали, – сказал Белан. – Паша не имеет права проигрывать.
– Интересно, – Гуров кивнул. – А кто эти люди, что последними были на экране?
– Тренеры, – ответил Игорь. – Ростом пониже – Кепко, воспитывал Павла в спортивной школе, высокий – Краев – тренирует сегодня…
Зажегся экран. На стадионе проходила тренировка. Краев щелкал секундомером, что-то кричал Астахову.
– Синхронно снять не удалось, придется озвучивать, – пояснил Игорь. – Вы знаете, Астахов больше уважает и даже побаивается своего первого тренера, Анатолия Петровича Кепко, хотя тот и очень мягкий.
На экране Краев махнул рукой, Астахов убыстрил бег, миновал вираж, последнюю прямую, финишировал, побежал медленнее, пошел, захлебываясь, хватая ртом воздух, неожиданно как-то боком неловко опустился на траву. Его стало рвать всухую, лишь пот и слезы текли по лицу.
Камера наезжала, он посмотрел в объектив, плюнул, но слюна лишь повисла на подбородке. Он махнул на камеру рукой, вяло, словно в замедленной съемке. Кинокамера не отставала, настырно лезла к нему в душу.
Белан незаметно наблюдал за Гуровым и довольно усмехнулся, увидев, как старший инспектор поморщился и откинулся на спинку кресла, как и Астахов, отталкивая кинокамеру.
На экране замелькали белые снежные хлопья, выпрыгнула студенческая аудитория.
Девушка смотрела удивленно, немного обиженно:
– Вы такой обыкновенный. Не обижайтесь, вы красивый, статный.
Студенты зашумели:
– Посадите ее!
– Светка, замолчи!
Астахов стоял около кафедры и улыбался.
– Уйдите от меня! – Светлана отталкивала товарищей, которые пытались ее усадить. – Вы ведь не обижаетесь? Олимпионики! Они же не были обыкновенными!
– Замолчишь ты?
Девушку усадили. Астахов поднял руку. Аудитория попритихла.
– В свое оправдание могу лишь сказать, – Астахов сделал паузу, – что необыкновенными являются лишь люди… – Он снова замолчал. Наступила тишина. Астахов очень серьезно закончил: – Которых мы любим. – Астахов улыбнулся и исчез.
На экране возникла надпись: «Москва».
Камера отъехала, и стало понятно, что это надпись над выходом в каком-то иностранном аэропорту.
Группа советских спортсменов шла к дверям, над которыми горела надпись: «Москва».
Последним шел Астахов. Неожиданно к нему подбежал молодой мужчина, что-то говорил, жестикулируя, отвел в сторону. Мелькнула телевизионная камера. Мужчина с микрофоном в руке, видимо, наш комментатор телевидения, обратился к Астахову:
– Павел, как вы оцениваете выступления наших спортсменов?
– Мы старались! – Павел рассмеялся. – Оценивать – дело зрителей!
– Как в сказке! Вы даже не представляете, Павел, как много дали нам ваши выступления. Словно состоялась встреча на высшем уровне. Решаются вопросы, которые мы не могли решить несколько лет. Вы приехали, прыгнули, пробежали, и пожалуйста… Так фокусник из пустого цилиндра достает живую курицу. Вы даже представить себе не можете, Павел… Вы что мне улыбаетесь, словно ребенку? Вы мне не верите?
– Вы рассуждаете так, словно дипломаты делают одно дело, а мы, спортсмены, совершенно другое, – ответил Астахов. – Это вы не можете себе представить, что такое «прыгнули» и «пробежали». Мы с тобой одной крови, ты и я! Будет трудно, звони. Мы придем!
Астахов махнул на камеру рукой и побежал догонять своих товарищей.
«Маугли, Хемингуэй, Джек Лондон, – подумал Гуров, раздражаясь. – Рисованный герой, – заключил он уже совсем несправедливо. – Меня хотят убедить, что он из чистого золота, а душа у него бриллиантовая. А Игорь Лозянко упал и ударился затылком». И Гуров, прикрыв глаза, чтобы не видеть киноэкран, заставил себя вспомнить, как Лозянко лежал навзничь и мертво смотрел в потолок. Вокруг его головы расплылось черное пятно.
– Я, между прочим, это вам показываю, а вы спите! – Белан толкнул Гурова в плечо. – Куба. Пресс-конференция.
– Я не сплю, – виновато сказал Гуров.
На экране толпились люди с фотоаппаратами, магнитофонами, блокнотами. Комнату или залу, в которой они толкались, заливал рвущийся из окон яркий свет. Звука не было, люди на экране вдруг рванулись в одну сторону, навалились друг на друга, с экрана раздался треск и уже знакомый голос:
– Ну ладно, успокойтесь, я же пришел, а не убегаю. Давайте ваши вопросы, только не о политике и не о сексуальной революции. – Астахов, вытирая пот полотенцем, оглядел собравшихся журналистов.
– Жизнь в спорте коротка. Чем вы собираетесь заниматься, когда уйдете из спорта?
– В первую очередь отдавать долги.
– Не понял. Вы должны много денег?
Журналисты притихли.
– У меня есть прадедушка, дедушка, бабушка, отец, друзья, тренеры, всю жизнь я только беру: внимание, ласку, заботу, знания. Они мне открыли неограниченный кредит. Мужчина должен отдавать долги…
– Вы романтик?
– Можно сказать и так, но мне кажется, что я просто человек с нормальной психикой.
– Сегодня ваш звездный час, не будет ли вам скучно после возвращения со звезд?
– До звезд я еще не долетел.
Гуров вышел на улицу, попрощался с оператором, который становился режиссером, и пошел в сторону стадиона. «Скоро девять вечера, на стадионе никого нет, зачем ты туда идешь, сыщик? – начал Гуров привычный и уже поднадоевший монолог. – Перед законом все равны: и олимпийские чемпионы, и те, кто даже трусцой не бегает. Ты не судья. Ты сыщик, археолог, ты обязан раскопать госпожу Истину. Но и судья учитывает личность обвиняемого… Астахов еще не обвиняемый. Что-то часто спортсмены встречаются на твоем пути, третий раз. Дважды ты приходил слишком поздно. Денис Сергачев закона не преступил, не успел, он лишь деградировал, уничтожил себя. Как он сегодня? Надо бы узнать, встретиться. Ни черта ты не станешь узнавать и не встретишься, занимаешься словоблудием. Красивым хочешь смотреться, перед собой позируешь, тебе стадионы не рукоплещут, пресс-конференций не устраивают. – Он вспомнил Олега Перова, спивающегося, запутавшегося в воровских комбинациях. Он пришел с повинной, и ему дали ниже низшего срока. Сколько же ему дали? На суд ты не пошел, Гуров, ты занятой человек, на людей тебе вечно времени не хватает. Гробокопатель. Освободился уже Олег? Как его юная голубоглазая жена? Ты ей даже не позвонил. Ветрова убили, Шутин застрелился, Олега посадили, она осталась одна. А ты даже не позвонил. Душевный ты человек, только очень занят, так загружен, что отступать тебе больше некуда. Если ты с Астаховым по-человечески не разберешься, тебе надо менять профессию».
Олег Борисович Краев вместе со своим радикулитом мог обмануть любой консилиум, но не Толика Кепко. Тот пришел, взглянул, выключил духовку, в которой раскалялся песок, и сказал: