— Хорошо, ну а теперь, когда я все рассказал, вы намерены упомянуть меня?
Дьюкейн почувствовал, что он очень, очень устал. Ему бы хотелось, чтобы это расследование подошло к концу. Он хотел бы вернуться к своим научным занятиям. Он сказал:
— Не думаю, что удастся скрыть совершение убийства. Это мой долг, даже с профессиональной точки зрения.
— К черту ваш долг, — сказал Биран. Он встал, отбросив стул одной рукой. — Буду ли я считаться соучастником, когда об этом узнают официальные лица?
— Боюсь, что да.
— Это будет концом моей карьеры.
— Да. Мне очень жаль, Биран. Но сейчас я не вижу, как я могу защитить вас. Даже не учитывая то, что вы видели, как совершилось убийство, и то, что вы скрыли признание убийцы, я просто должен дать представление об этом деле во всей полноте. Я мог бы скрыть только то, что не имеет прямого отношения к тому, что я обязан был расследовать. Но это имеет отношение. Особенно имеет отношение к делу эта записка, которую я забираю, если вы не возражаете. Моей целью было узнать, почему Рэдичи покончил с собой. Этот клочок бумаги дает полный ответ на этот вопрос.
— Разве недостаточно, что вы знаете ответ на этот вопрос? Вы можете сообщить властям с чистой совестью, что секреты государства не пострадали. Конечно, славы вы получите меньше…
— Дело не в славе, — сказал Дьюкейн. — Просто я должен сделать свою работу наилучшим образом. Простите, Биран, я не хочу вас расстраивать, но вы должны понять…
— Да, да. Я понимаю. Долг, работа. Это должно вас волновать. Вы должны быть вознаграждены за их выполнение. Но я не понимаю теории возмездия. Я — хороший слуга общества и хочу продолжать им быть. Не хочу начинать жизнь сначала. На самом деле ничего особенно страшного в моем поведении не было, мне просто не повезло. Все казалось таким безобидным вначале.
— Я бы не назвал это безобидным, — сказал Дьюкейн. — Я думаю, вам не следует больше встречаться с Джуди Мак-Грат.
— Почему? Она вам самому приглянулась?
— Конечно, нет. Просто человек вашего ранга…
— Благодаря вам у меня теперь не будет никакого ранга. И, кажется, я могу общаться с кем пожелаю. Но надо признать, что вы теперь командуете. Вы теперь босс. Вы можете мне приказывать, вы можете ставить условия, если, конечно, вы поможете мне выпутаться, вот так.
— Довольно, довольно, довольно, — сказал Дьюкейн. Он чувствовал себя неловко. Не надо было упоминать Джуди. Он сказал: — Послушайте. Сейчас вам лучше уйти. Обещаю, что дня два-три ничего предпринимать не буду. И, вообще, ничего не предприму, пока снова не поговорю с вами. И, разумеется, я никому об этом и словом не обмолвлюсь. Я все тщательно обдумаю. Сейчас, пожалуйста, уходите.
Дьюкейн распахнул двери гостиной, и они оба вышли в холл.
— Вы пришли без пальто?
— Да, сегодня тепло.
— Что ж, благодарю за визит.
Биран коротко рассмеялся. Дьюкейн открыл входную дверь. Они помедлили на пороге.
Дьюкейн почувствовал необходимость прикоснуться к Бирану. Он на мгновение положил руку ему на плечо почти робким жестом. Биран сделал шаг назад, а потом протянул ему руку. Они торопливо обменялись рукопожатием, и Биран исчез.
Дьюкейн закрыл дверь, повернулся и понял, как он устал; тут он заметил, что стоит на письме, лежащем на коврике. Наверно, кто-то просто подсунул его под дверь. Оно было от Мак-Грата.
С чувством глубокого уныния Дьюкейн взял его в гостиную. В комнате еще царила атмосфера напряженности и печали. Он раздраженно разорвал по краю конверт. Послание гласило:
«Дорогой сэр,
Так как вы не выполнили моей просьбы, я отправляю одно из писем заинтересованной особе. У меня остается еще одно, пока я не отсылаю его, надеясь, что вы все же выполните обещание и договоритесь со мной. Цифры те же самые, впрочем, можем все обсудить. Я осмелюсь позвонить вам завтра утром.
С величайшим уважением искренне ваш П. Мак-Грат»Кому он послал письмо? — думал Дьюкейн. Кейт еще в отъезде, Джессика не ответила на его открытку. Какая разница, думал он. Он пошлет и второе тоже на днях. Он поколебался немного, а потом разорвал письмо Мак-Грата. Он не мог предъявить ему серьезных обвинений. И они оба знали это. Конечно, он не должен был рисковать и подвергать этому Кейт и Джессику. Страдать должен он один.
Признание Рэдичи лежало на столе. Дьюкейн положил его в свой секретер и запер, даже не взглянув на его содержание еще раз. Он хотел избавиться от представления о том, как Рэдичи писал его, содрогаясь от убийственной, саморазрушительной ненависти. Дьюкейн не находил в себе сил пожалеть Рэдичи, и не надо о нем думать. Мне тошно, тошно, сказал он себе. Выключив свет в гостиной, он стал подниматься по лестнице.
В спальне было темно, но в ванной оказалось достаточно светло, Дьюкейн вошел туда, не включая свет. Он быстро разделся, стараясь не смотреть на себя в зеркало. Ему страшно захотелось уснуть, забыть все это, он вспомнил, что часто испытывал подобное желание в своем несчастливом детстве. Какая мерзость, думал Дьюкейн, ужасная мерзость. Но сейчас спать, спать, спать. Он застегнул пижаму и поспешил в спальню, включив там свет. Когда он подошел к кровати, он обнаружил, что там уже кто-то лежит.
— Я думала, вы никогда не придете! — сказала Джуди Мак-Грат.
29
— Это всего лишь маленькая Джуди.
Джуди Мак-Грат откинула одеяло и раскинулась во всей красе, опираясь на локоть. Она была обнажена. Она повернулась и гостеприимно похлопала ладонью по простыне.
— Вас так долго не было. Я немного вздремнула.
Дьюкейн видел ее тело как бы сквозь дымку. Лампы, казалось, лили блеклый свет… Или, возможно, он слишком устал. Он взял висевший на стуле шелковый белый халат и накинул его. Он спросил:
— Вы пришли с Бираном?
— Что, мой сладкий?
— Вы пришли с Бираном?
— Нет, сама по себе. Задняя дверь была открыта, и я вошла. Я догадалась, где ваша спальня. Не сердитесь на меня, сладкий.
Может быть, это какая-то интрига, подумал Дьюкейн. Он спросил:
— Где же ваш муж со своей маленькой камерой? — Когда он произнес слово «маленькой», он осознал, что пытается имитировать не только словечки Бирана, но и его голос.
— С вами я бы так не поступила, мистер сладкий. Это бесплатно. Я вас люблю.
— Сомневаюсь, что вам известно, что такое любовь, Джуди.
— Этого вы не можете знать, мистер сладкий.
Она права, подумал Дьюкейн. Он слегка качнулся и сел в кресло. Он понял, что выпил слишком много виски. Еще он понял, что выпил бы еще.
— Вам лучше уйти, Джуди. Вставайте, одевайтесь.
— Куда так торопиться, мистер С.?
— Я смертельно устал и хочу лечь, а я не могу лечь, пока вы в моей постели. Вставайте, Джуди.
— Вы можете лечь рядом со мной. Я не буду вас трогать в эту ночь.
— Не будьте глупышкой, девочка.
— Выпейте, мистер Сладкий. Немного выпивки я принесла с собой. Выпьем за дружбу.
Дьюкейн заметил, что Джуди заранее поставила на столик у кровати кожаную фляжку и два стакана. Он глядел, как она перекатилась на живот и налила немного виски в каждый стакан. Потом она приняла прежнюю позу на боку и протянула ему стакан.
Это движение глубоко взволновало Дьюкейна. Джуди в дымке этой комнаты, облитая серебристо-золотистым светом, казалась увиденной на картине. Возможно, она действительно напомнила ему одну из работ Гойи или Веласкеса. Но это ее перекатывающееся движение со всей своей неловкостью, ее на мгновение расставленные колени, вид ее грудей наводило на мысль о трогательном уродстве плоти, но также и о ее притягательности.
Дьюкейн механически наклонился вперед и взял стакан.
— Вот и хорошо, мистер Сладкий. Теперь мы можем поговорить. Только поговорить немного, а потом, клянусь, я уйду. Нам нужно поближе узнать друг друга. Это будет мило, не правда ли?
— Я бы не назвал это милым, — сказал Дьюкейн. — Это слово не подходит, любое другое было бы лучше.
— Ваше здоровье, мистер Сладкий.
— Ваше, Джуди.
— Итак, о чем мы будем говорить? Давайте поговорим о нас. — Она грациозно потянулась, вытягивая пальцы ног и приоткрыв рот и глаза. Ее плечи выгнулись. Пятнистые тени пробежали по сжатому животу. Потом она снова расслабилась.
— Как это вышло, что вы связались с этим чертовым Мак-Гратом? — спросил Дьюкейн. Он смотрел в стакан, но все равно мог видеть темный ореол ее черных с синим отливом волос.
— Я была очень молода, мистер Сладкий. И он что-то представлял из себя. Я знала, что могу выйти только за человека, который что-то собой представляет. Из него могло что-то выйти, из Питера. Он яркий.
— Да, яркий. И он действительно кем-то стал. Он превратился в настоящего многообещающего жулика и вас сделал такой же.
— Да, яркий. И он действительно кем-то стал. Он превратился в настоящего многообещающего жулика и вас сделал такой же.
— Вы считаете, я должна бросить его, мистер Сладкий?
— Нет, конечно, нет, — сказал Дьюкейн с напором. Он принудил себя взглянуть на нее. Он пытался сосредоточиться на ее глазах цвета Северного моря. Он понял, что ее лицо вовсе не было темным. Оно сияло, из-под затененной медово-золотой кожи как будто проступала бледность. Ее тело растворялось в золотисто-неровном свете.
Гойя, Веласкес, Боже, помоги мне, взмолился он.
— Думаю, вам надо уговорить его встать на праведный путь, иначе вы оба окажетесь в тюрьме. Вам там не понравится, Джуди.
Господи, я как будто хочу причинить ей боль, подумал он. Пусть она уйдет, пусть уйдет.
— Я должна покинуть его, мистер Сладкий, другого выхода нет. Вы знаете, я не могу заставить Питера перемениться. Я должна уйти от него, мистер Сладкий, а вы должны помочь мне сделать это, — ее голос стал мягче, вкрадчивей.
Дьюкейн смотрел в ее голубые умоляющие глаза. Дай мне утонуть в них, думал он, и больше ничего не видеть, не чувствовать. Он сказал:
— Боюсь, я ничем не могу помочь вам, Джуди. Я дал вам совет. А теперь…
— Вы можете помочь мне. Только вы можете помочь мне. Только вы можете действительно спасти меня, мистер Сладкий.
— Перестаньте называть меня этим смешным именем! — сказал Дьюкейн. Он резко, как робот, повернул голову и посмотрел на дверь ванной.
— Хорошо, дорогой… Джон.
Дьюкейн встал.
— А теперь не будете ли вы так добры покинуть мой дом? — Он повернулся к ней спиной.
— Через минуту, Джон, через минуту. Не сердитесь на меня. Я знаю, что делала много плохого, и не только Питер виноват в этом. Прежде, чем я встретила Питера, вы знаете, я была с другими мужчинами. Это звучит так естественно. Но я чувствую совсем другое, встретив вас. Вы — первый мужчина, кто так спокойно относится ко мне, и вы такой добрый. Вы можете спасти меня, мистер Джон, и никто другой. Я ничего не прошу, только иногда видеть вас, разговаривать с вами. Вы можете сделать мою жизнь совершенно иной. Я сделаю все, что вам угодно, я научусь всему. Я стану, ну, не знаю, нянькой…
Из уст Дьюкейна вырвался звук, который можно было понять как смех или как возглас отвращения. Он сам не был уверен, что это.
— Спасите меня, Джон, милый, помогите мне. Вам это ничего не стоит, а для меня это так важно. Вы же сами сказали, что если я останусь с Питером, то окажусь, в конце концов, в тюрьме.
— Я этого не говорил, — сказал Дьюкейн. — Но не обращайте внимания. Оденьтесь.
— Еще минутку, милый, Джон. Вы не знаете, что такое для женщины — быть в отчаянье. Я боюсь Питера. Мне не к кому обратиться за помощью. У меня нет друзей, есть только мужчины, а они — плохие. Такие люди, как вы, чувствуют себя спокойно. Вы — важный, всеми уважаемый, у вас есть настоящие друзья. Вам не нужно карабкаться из низов общества. Я должна расстаться с Питером, просто должна. А что со мной станет после этого? Будьте мне другом, Джон, это все, чего я прошу. Скажите, что вы не оставите меня на произвол судьбы, что мы будем видеться. Пожалуйста, скажите это, это так просто, пожалуйста.
В ее голосе послышалось легкое всхлипывание. Я не должен жалеть ее, думал Дьюкейн. Она думает, что говорит не всерьез, но на самом деле она говорит правду. Она может причинить мне вред. Я могу причинить ей вред. Что ж я смотрю на нее как на прокаженную? Какая разница, как я смотрю на нее? Я ничего не могу для нее сделать.
— Я не могу ничего для вас сделать, — сказал он тусклым голосом.
Наступило молчание. Джуди сказала:
— Я так устала. Я скоро уйду. — Она всхлипнула и закрыла лицо.
Дьюкейн повернулся и посмотрел на нее. Она лежала ничком, уронив голову в подушку. С внезапной сосредоточенностью он смотрел на ее тело, с тем же вниманием, с каким мог бы рассматривать картину в музее, любоваться шедевром, который больше никогда не увидит. Но любоваться ею он не мог.
Дьюкейн разрешил себе осознать свое сильное возбуждение. В своих мечтах он очень нежно опустил руку на ее золотую шею, пониже темных сухих, электрических волос, на эту особенную линию позвоночника, и притронулся к ее шелковому плечу, ее спина слегка бы вздрогнула и пошевелилась, он бы погладил ее крутое скользкое бедро, ее ягодицу, которую он видел сейчас, бесшумно подходя к постели, она бы укрыла его золотом своих волос.
Предположим, я трахну ее? — спросил себя Дьюкейн. Он никогда обычно не употреблял это выражение, даже мысленно, и сейчас то, что оно всплыло в его уме, еще больше возбудило его. Слово повторилось в уме теперь голосом Ричарда Бирана. Биран наверняка употреблял это слово. Что ж, предположим. Дьюкейн бесшумно поставил стакан на столик у кровати. Девушка лежала сейчас совершенно неподвижно, только простыня с неосвещенной стороны слегка колебалась в ритм ее дыхания. Должно быть, она уснула. В его воображении он трогал ее тело почти невесомым прикосновением, легким касанием надвигающейся страсти, желая почувствовать ее плоть. Он склонился над ней.
От тела Джуди исходил слабый запах. Он не был неприятным, смесь сладостей и косметики. Он посмотрел на ее лопатки, но увидел груду мертвых голубей. Он открыл рот и поглощал запах Джуди. Он почувствовал опять люциферическую легкость и увидел написанное почерком Рэдичи, поперек голых плеч Джуди, послание: «Делай что хочешь — в этом весь закон».
В то же самое время Дьюкейн внутри был совершенно холоден. Холодный наблюдатель внутри него видел эту сцену и знал, что он не должен далее мимолетно прикасаться к шелковой золотой спине Джуди Мак-Грат. Он думал, что она знает: я не притронусь к ней. Она знает, что я этого не сделаю, возможно, она предполагает, что я не могу. Он опустил руку и притронулся вместо Джуди к самому себе — сдерживая себя и успокаивая.
Я — настоящий гроб повапленный, думал Дьюкейн. Я запутался в отношениях с двумя женщинами и скомпрометировал их, одной я не принес счастья, а для другой был просто катастрофой. Я приношу зло в мир, как Мак-Грат. Я не могу пожалеть несчастных и подарить надежду и покой проклятым. Я не чувствую сострадания к тем, чьим судьей я себя считаю. Я даже не могу заключить эту девушку в свои объятия. И это не потому, что так велит долг или не ради нее, а ради моего представления о себе как о незапятнанном существе, из-за моего представления о себе как о творящем добро, эта идея всегда во мне, как бы мерзко я себя ни вел.
— Вставайте, Джуди, — сказал Дьюкейн мягким тоном, отворачиваясь от кровати. — Вставайте, девочка. Одевайтесь. Пора домой. — Он оглядел комнату. Легкая невесомая груда белья лежала рядом с одним из стульев. Летний наряд Джуди, вышитый зелеными и голубыми цветами, висел на спинке стула. Дьюкейн поднял мягкое, пахнущее духами нижнее белье и бросил его на кровать. Джуди перевернулась и застонала.
— Я ухожу в ванную, — сказал Дьюкейн. — Чтобы вы были одеты, когда я вернусь.
Он вышел в ванную и запер дверь. Он открыл кран. Пригладил пышные волны темных волос и пристально посмотрел на свое лицо в зеркале. Его лицо было загорелым, сияющим, потным. Глаза как будто были навыкате и пристально смотрели на свое отражение. Он высунул язык, широкий и похожий на лопату. Он слышал, что в спальне происходит какое-то движение. В дверь осторожно постучали.
— Я уже готова, — сказала Джуди. Она оделась. Голубое и зеленое платье тесно обхватывало ее тело. Ее груди, думал Дьюкейн, о, ее груди, всего лишь мгновение назад я мог ласкать их. И он подумал: как она красива в одежде. Было похоже, как будто они только что занимались любовью, и теперь он чувствовал себя умиротворенным, а страсть, явилась под покровом нежности, как это бывает при виде одевшейся возлюбленной.
Он быстро прошел мимо нее и открыл дверь спальни.
Послышался какой-то шум, и на лестнице появился Файви, он посмотрел Дьюкейну в лицо в полутьме лестницы. Файви был одет в черные брюки и белую рубашку и напоминал своим видом лидера какой-то балканской революции. Он стоял с бессознательно вызывающим видом, откинув голову и крутя усы рукой.
Дьюкейн сказал, верней, почти закричал:
— Файви, как это прекрасно, что ты еще не спишь. Ты можешь вывести машину и отвезти эту даму домой.
— О, но… сказала Джуди, отступая обратно в комнату.
— Давайте уходите, — сказал Дьюкейн. Не касаясь ее, он обошел ее сзади и вынудил ее выйти. Он включил свет на лестнице.
— Доброй ночи, — сказал Дьюкейн. — Мой слуга отвезет вас домой. Файви, иди заведи машину. Миссис Мак-Грат подождет тебя у входной двери.
— Очень хорошо, сэр, — сказал Файви с видом, исполненным достоинства. Он спустился по лестнице.
— Спускайтесь, — сказал. Дьюкейн Джуди. — Я останусь здесь. Ждите Файви у дверей. Он сейчас будет. Спокойной ночи.
— Вы на меня не сердитесь? Мы увидимся еще? Пожалуйста?