— И что? — искренне удивляется Кылыч. — Если я все правильно помню, то ваш конструктор Михаил Калашников не очень-то переживал из-за того, что из его автомата убивают людей по всему миру. Он хорошо делал свое дело, а все остальное — не его проблемы.
Вот ведь задачка… И как теперь быть? Соглашаться, а потом при первой же возможности — «на рывок»? Так далеко не факт, что такая возможность в дороге появится. А из Эрзерума сбежать — вообще из области фантастики. Местности не знаю, языка не знаю, ни оружия, ни еды… Короче, такие варианты даже в кино и в книжках не прокатывают. Попробовать время потянуть?
— А время на размышления у меня есть?
— Минут пять дам, — с невозмутимым лицом отзывается полковник.
Вот скотина! Мысли, словно белки в колесе, вихрем носятся в голове. Нет, соглашаться нельзя. А если откажешься, то, скорее всего, шлепнут тебя, Михаил Николаич, у ближайшей подходящей стенки или вообще в Ведено отдадут. То-то там народец рад будет. Твою ж маму! Одна остается надежда, что Эли про меня не забудет. А иначе — точно крышка. Почему-то вспоминается фраза Владимира Высоцкого из древнего, виденного еще в детстве, фильма «Интервенция»: «Сигарету можно взять, а вот от жизни придется отказаться». Поднимаю глаза на замершего в ожидании полковника.
— Нет, Атмаджа-эфенди, я от вашего щедрого предложения, пожалуй, откажусь. Что-то мне в убийстве русских людей участвовать даже в качестве дрессировщика в вашем «зверинце» неохота.
Кылыч долго и пристально смотрит мне в глаза, но не выдерживает и отводит взгляд первым.
— Что ж, выбор сильного человека… Не одобряю, но уважаю… Надеюсь, ты понимаешь, чем этот отказ для тебя обернется?
— Отлично понимаю.
— И не страшно?
— Глупый вопрос. Смерти только клинические идиоты не боятся. Но бывают в жизни такие моменты, когда смерть — далеко не самый хреновый выход.
— Да уж, — удивленно мотает головой полковник. — Вот теперь я готов поверить в любые истории про русский спецназ. Аллахом клянусь, я бы так не смог.
Я лишь развожу руками, мол, ничем помочь не могу.
— Ну, если так, я тебе подарок сделаю как солдат солдату. В Ведено тебя не отдам — обойдутся. И над телом твоим глумиться не позволю. Похороним, как положено.
— А каким макаром казнить будете? — решаю до последнего держать форс я, хотя состояние сейчас самое что ни на есть препоганейшее.
— Умрешь, как и положено солдату, — отвечает мне ставший враз каким-то преувеличенно серьезным Кылыч. — От пули.
— И на том спасибо, — невесело ухмыляюсь в ответ. — А то как-то никогда мне не нравилась идея быть зарезанным, как баран. Ладно, славно поговорили, пойду я, наверное. Перед казнью бы выспаться не мешало.
Встаю и не спеша направляюсь к двери, возле которой по-прежнему стоят двое охранников.
— Нет, вы, русские, — точно все сумасшедшие, — бросает мне вслед турок.
— Ты даже не представляешь насколько, — не оборачиваясь отвечаю я и выхожу из кабинета в коридор.
Бравада бравадой, а вот уснуть так и не получилось. Лежал, подложив сцепленные ладони под затылок, и пялился в темноту. Как ни странно, но в реальность всего происходящего почему-то не верилось совершенно. Даже страха как такового не было, была только какая-то щемящая тоска и безысходность. А не свалял ли я дурака? Может, стоило все же принять это чертово предложение? Ну, увезли бы в Турцию, а там, глядишь, чего-нибудь и придумал бы… Ага, мля, или не придумал… Вон, тот убитый Толей американец, как там его Кылыч назвал?.. Сержант Броуди, кажется… Тоже сначала, наверное, так же думал, мол, первое время пережду, а там уж… И никакого «там уж» не случилось. Так и пахал бывший бравый американский морской пехотинец на новых хозяев, пока не пристрелили, как пса, неизвестно где и непонятно за что. Вот тебе и «Semper fi»…[55] Нет уж — на хер! Лучше сдохнуть, чем против своих воевать.
Мои терзания прервал довольно громкий шлепок. Я недоуменно провожу рукой по стене и тихо шиплю, когда пальцы нащупывают в каменной кладке что-то горячее. Рефлексы срабатывают быстрее, чем голова. Рушусь пластом на пол под нары раньше, чем понимаю, что держу в руке расплющившуюся о камень пулю, которая явно прилетела снаружи, пробив перед этим деревянную дверь. А вот звука выстрела было не слышно. Отсюда вывод — стрелявший явно не хочет привлекать к себе внимание. Так, похоже, как в старом американском кино про ковбоев и индейцев, кавалерия пришла на помощь в самый последний момент. Теперь главное — не мешаться людям под ногами и не нарваться на случайный рикошет. Высунувшись из-под нар, буквально сдергиваю с них за ноги своего молчаливого сокамерника. Тот брякается рядом и я тут же зажимаю ему рот ладонью. Он, конечно, парень молчаливый, но мало ли… Еще начнет голосить спросонья, всю округу перебаламутит. Голосить тот не стал, просто взял мой мизинец на излом, и когда я, скривившись от боли, убрал свою лапу с его лица, шепотом поинтересовался:
— Ну, и какого х…?
— Отпусти, мля, — шиплю в ответ. — А то покалечу. Кажется, за мной друзья пришли, стреляют хорошо, но иногда промахиваются. Или ты шальную пулю ухватить хочешь?
— Промахиваются — это хреново, — шепчет сосед, отпуская мой мизинец. — Извини, погорячился.
Так и лежим мы вдвоем под нарами, чутко вслушиваясь в ночную тишину. Но слышно нам немного: и стрелки особо не шумят, и часовые, похоже, тревогу поднять так и не успели, да и толстые каменные стены нашего подвала как-то хорошей слышимости не способствуют.
Наконец минут через двадцать в замке начинает скрежетать ключ. На пороге возникает почти невидимая в темноте фигура в темно-сером, немного мешковатом комбинезоне, черного цвета разгрузочном жилете и черной же шапочке, только белая борода в темноте и видна толком.
— Миша, ты тут? — слышу сверху голос Ильяса.
— Тут, Эли, тут, — отвечаю я и, выбравшись из-под нар, начинаю отряхивать с себя прилипший к «горке» мелкий сор.
— Жив?
— И даже почти здоров.
В этот момент мой сокамерник начинает выбираться из-под нар, и Ильяс вскидывает ствол «Вала», а может, и ВСК — в темноте видно плохо.
— А это кто такой?
Тут до меня доходит, что лишние свидетели его деятельности Ильясу совершенно не нужны. Как говаривал папаша Мюллер: «Знают двое — знает свинья». Ведь пристрелит он этого киргиза, не задумываясь пристрелит.
— Он со мной, Эли.
— Друг?
— Знакомый. Но я его тут не брошу.
— Как скажешь. Все, болтать некогда, смена караула через три часа, нам за это время надо уйти как можно дальше.
— Ты уходи, Ильяс, никакого долга за тобой больше нет. У меня еще пара дел тут осталась.
— Каких дел, Миша, ты о чем?
— Во-первых, мне нужны мои вещи, которые у здешнего начальника в кабинете, а во-вторых, сам здешний начальник. Уж больно он умный и знающий, такому не в горах сидеть надо, а в Червленной, а то и в Ханкале.
Ильяс так и не смог подавить смешок.
— Всегда знал, что ты дурак, Тюкалов. Но дуракам Аллах помогает. Давай бегом за своими вещами, там живых уже нету, никто не помешает.
Я метнулся через двор к бывшему райотделу. В дверях, прямо на пороге, тело одного из охранников, перепрыгивая через которое я чуть не рухнул, поскользнувшись на луже крови, натекшей из его простреленной головы. Еще один труп обнаруживается в «дежурке», рядом с ящиком, в котором на гвоздиках висит десяток ключей. Бирки на них на турецком, поэтому я сгребаю все. Уж какой-нибудь, да подойдет.
Дверь в кабинет открылась с четвертой попытки. Свет зажигать нельзя, приходится рыскать в потемках, почти что на ощупь. Сослепу вписываюсь коленом точно в угол стола и начинаю сквозь зубы материться. От боли аж светлые пятна в глазах запрыгали.
— Может, так лучше будет? — раздается от двери голос соседа по камере, а по полу пробегает тонкий луч фонаря, с синим маскирующим светофильтром.
— Намного, — соглашаюсь я. — Ты где его достал?
— В «дежурке» в столе лежал.
— Блин, проглядел… Старею. А сам чего здесь?
— Ну, во-первых, ружьишко свое прибрать, — с этими словами он снял со стены так понравившуюся мне снайперскую винтовку и нежно, будто ребенка, прижал к себе. — Во-вторых, тебя поблагодарить. Сдается мне, этот милый старикан, если бы не ты, прихлопнул бы меня, как комара, не задумываясь.
Ты гляди-ка, не дурак парень! Да вдобавок еще и снайпер… Интересно, что если?.. Хотя нет, пока рано.
— Тебя хоть как звать, сосед? А то хороши мы с тобой «знакомые», даже по имени друг друга не знаем. «Милый старикан» снаружи мне, конечно, друг, но излишней доверчивостью не страдает.
— Руслан, — отвечает он.
— Михаил, — представляюсь я в ответ. — Ладно, помоги лучше. Тут где-то, возможно, мой автомат и кое-какие вещи лежат… Хотя, может — и не лежат, но поискать один черт нужно.
— Хорошо, — соглашается Руслан, откидывая портьеру, закрывающую дверь в соседнюю комнату. — Поищем.
На спешное, но, можно сказать, тотальное обшаривание полковничьего кабинета у нас ушло минут десять. Однако результаты меня совершенно не порадовали: у висящего на стене «Винтореза» кроме проблем с прикладом еще и затворная рама оказалась изуродованной, скорее всего, пуля попала. Коллиматор на американском карабине тоже был чистой фикцией: один только корпус. Пришлось удовольствоваться снятым с «семьдесят четвертого» подствольником. Из моего же имущества нашлись только «сто третий» с ГП и «Стечкин». Да по одному магазину к ним. И ни единого патрона… Твою ж мать! Хотя чего удивляться? Господин полковник их на роль экспонатов готовил. Кто ж музейные экспонаты заряженными хранит? Радоваться нужно, что он УСМ в неисправность не привел или еще какую гадость не сделал. Кроме того, Руслан за почти незаметной во мраке шторкой в углу кабинета обнаружил дверцу вмурованного в стену сейфа. Да уж, хорошая, конечно, находка, но без ключа — совершенно бесполезная. А ключ господин полковник наверняка при себе держит. Так что — не судьба… Но вот в остальном — полная амба: ни баула моего с вещами, ни РПС и набедренной кобуры, ни удостоверения, ни орденов в кабинете не нашлось. Главное же — не смог я обнаружить подарка для Насти. Ну, значит, по-любому нужно господина полковника навещать. Поздновато, конечно, для визитов. Но он — человек военный, к форс-мажорам привычный. Думаю, не обидится. А если и обидится — мне плевать с самого высокого минарета!
Выскочив на улицу, мы обнаруживаем на крыльце, помимо Ильяса, сразу пятерых крепких парней, одетых так же, как и он. Разве что на них не просто вязаные шапочки, а маски, скрывающие лица. Ну, да, Ильясу с его-то бородищей такую и не натянуть. И вооружены все серьезно: у Эли — «Вал», двое — с ВСК-94 с ночной оптикой, оставшиеся трое — с «девятками».[56] Ну, прямо штурмовая группа «Альфы», разве что «Алтынов» на головах не хватает.
— Ну, что, Миша, все нашел? — Ильясу явно не терпится убраться отсюда.
— Нет, Эли, почти ничего не нашел. Только оружие, и то — без патронов. Так что придется все-таки к полковнику в гости идти.
— И что, ты думаешь, что он так запросто тебе дверь откроет?
— Почему нет? — искренне удивляюсь я. — Главное — хорошо попросить. Из твоих ребят по-турецки кто-нибудь говорит?
— Все говорят, но Висхат, — Эли показывает рукой на одного из своих спутников, — лучше всех.
— Вот и отлично, тогда пошли, навестим Атмаджу-эфенди.
По аулу крадемся в быстром темпе, но соблюдая при этом предельную осторожность: прячемся в тени высоких каменных заборов, зорко оглядываясь по сторонам. Оно, конечно, глубокая ночь на дворе, но, кто знает, кому и зачем может приспичить на улицу выползти? Но, на наше счастье, добираемся до места без приключений. Как же все-таки хорошо, что мусульмане собак не жалуют! Нет, пастухи в горах один черт кавказских овчарок или алабаев держат, иначе волки всю отару порежут — глазом моргнуть не успеешь. Но вот домашний Шарик или Бобик в здешних краях даже в былые времена был явлением очень редким. Теперь — и подавно. И это очень здорово! Попробовали бы мы вот так, тихой сапой через русскую деревеньку проскочить. Да дворняги бы всю округу на уши поставили. Здесь же — тишина и благолепие.
А вот дом, в котором расположился турецкий полковник, я не помню. Не было в мое время этого дома. Если мне память не изменяет, тридцать лет назад тут вообще ничего не было, разве что огород чей-нибудь. Теперь — вот эти хоромы. Хотя о том, что это именно хоромы, я пока только догадываюсь, опираясь на то, что видел в кабинете Кылыча. Внешне ничего особенного в нем нет: обычный сложенный из дикого камня большой сарай, крытый тяжелой глиняной черепицей и окруженный высоким, каменным же забором. Тут таких — двенадцать на дюжину. Это на равнине еще как-то стараются свои дома снаружи украсить, а в горах их украшают изнутри. Снаружи же — голая функциональность. Я опасался, что во дворе может быть пост охраны, но Ильяс заверил, что его там нет и никогда не было. М-да, расслабило вас, ребятки, в глубоком-то тылу. Хотя, а почему только их? У Костылева во дворе дома часового под караульным «грибком» тоже не видно было…
Через забор Ильясовы хлопчики перебрались — любо-дорого глянуть, будто кошки: вроде только что рядом стоял, а потом оп-па, а он уже на ту сторону со стены соскальзывает. Причем — почти бесшумно. Да уж, сразу видно, гонял их мой старый друг серьезно. У меня так же хорошо не получилось: ливер после «обработки руками» не прошел еще. Пришлось мне, как старперу какому-то, вместе с Эли и низкорослым Русланом, который до верхней кромки этого забора при всем желании допрыгнуть бы не смог, входить в приоткрытую для нас изнутри калитку. Позор на мою начинающую седеть голову!
— Ну, мы на месте, как в дом попасть думаешь? — шепчет мне на ухо Ильяс.
— Да есть одна идейка, — так же шепотом отвечаю я. — Висхата позови, а то они пока что для меня все одинаковые.
Эли жестом подзывает к нам одного из своих спутников. Остальные грамотно занимают позиции, беря под контроль территорию вокруг дома. Я растираю озябшие руки, все же не май месяц на дворе, а зима, хоть и без снега, а на мне — только «горка» да футболка под ней. Все остальные вещи в бауле лежали. Быстро объясняю Висхату свою задумку. Тот в ответ молча головой кивает, мол, все понял, сделаю. Ильяс снова усмехается:
— Нет, Миша, все-таки ты псих, но, знаешь, вполне может сработать. А если не купится, можно будет просто сквозь дверь его завалить.
— Не хотелось бы, Эли. Так что этот вариант оставим на самый крайний случай.
Втроем крадемся к входной двери. Висхат пристраивается слева, прижавшись к стене, я точно так же — справа, а Ильяс присаживается на одно колено прямо перед дверным проемом в паре метров от порога, выставив вперед ствол «Вала». Я даю отмашку Висхату.
— Работаем.
Тот начинает негромкой, но частой дробью стучать в дверь. Через пару минут изнутри послышался заспанный и недовольный голос Кылыча. Турецкого я не знаю совсем, но по интонации несложно было догадаться, что слова господина полковника можно перевести примерно как: «Какого хера?» Висхат тут же скороговоркой затараторил по-турецки. Во время инструктажа я велел ему изображать заполошного посыльного из штаба, которому совсем не хочется беспокоить господина полковника, но приходится, потому что его полковничью светлость срочно требует на узел связи какое-то очень большое начальство из Эрзерума. Причем начальство явно чем-то недовольное. Авантюра, разумеется, полная, ведь полковник может заподозрить неладное, не узнав голоса посыльного. Хотя тут уж я рассчитываю на человеческую психологию: когда это большие начальники обращали внимание на всякую мелкую сошку типа часовых или посыльных? Это дежурного по штабу еще помнят или еще кого, рангом повыше, а обычные рядовые так и остаются для старших офицеров подобиями живых манекенов: ходят, козыряют, выполняют распоряжения, даже говорят иногда, когда им это позволяют или приказывают. Одним словом, почти что деревянные солдаты Урфина Джуса — одинаково безликие. Так что вполне может прокатить. И прокатывает. Начальственного гнева побаиваются в любой армии. Снова бросив какой-то короткий приказ, Кылыч, судя по удаляющемуся звуку шагов, уходит одеваться.
— Велел ждать, — чуть слышно сообщает мне Висхат.
Отлично! Встаю прямо перед дверью, краем глаза подметив, как чуть сместился вправо Эли. Ну, да, я же ему линию огня перекрыл, а так он по-прежнему готов бить на поражение, если полковник нас все-таки вычислит. Но не пришлось. Где-то там, наверху, сегодня точно болеют за нас. Когда входная дверь распахивается, я незамедлительно пробиваю «тройку». Первый удар — правой в горло, два последующих — в переносицу. Турок рушится на пол, как подрубленный. Врываюсь внутрь и с размаху сажусь ему на грудь, прижав коленями его руки к полу, а ладонями зажав рот. Полковник даже не пытается сопротивляться. Блин, я его не пришиб часом, от излишнего усердия? Нет, живой, вон как глаза пучит, бедняга. Знаю, мужик, знаю, удар в кадык — это дико больно. Ну, а что мне было делать? Иначе ты ж воплями своими мог весь аул на ноги поднять. Оно мне надо? Так что уж лучше полежи, родной, повспоминай пока, как именно дышать нужно. Сзади слышен треск распарываемой ножом ткани, а буквально через пару секунд Висхат протягивает мне рукав форменной камуфлированной куртки, скрученной в рулончик. На глаз прикидываю размеры, да, вполне приличный кляп получается.
— Он не задохнется? — интересуется мой помощник, когда я затрамбовываю тряпку в рот толком не продышавшемуся еще турку.
— Нет, не должен. Я ж ему кадык не раздробил, ушиб только. Минут через пять отойдет. Мешок есть?