Во дворе дома, в который мы влетели через будто по команде открывшиеся ворота, нам с Русланом тоже долго болтаться не позволили. Не успел я сползти с лошади и враскоряку сделать несколько шагов, разминая затекшие ноги, как нас подхватили под руки и чуть ли не отнесли в эту вот комнату. Последнее, что я успел увидеть, так это как снятого с лошади Кылыча тоже быстро тащат куда-то со двора. Наверное, в какой-нибудь зиндан, а может, и камера тут под такие цели у Эли имеется.
— Кушать будете? — поинтересовался вошедший следом за нами Ильяс.
— Я нет, посплю лучше, — тут же отозвался уже усевшийся на край одного из диванов мой бывший сокамерник.
— А я бы от чайку не отказался, а то замерз, как собака, — подаю голос я.
— Ну, так и сделаем, — кивает Эли. — Ты, парень, спать ложись, а нам с Мишей все равно пошептаться наедине нужно. Вот заодно и почаевничаем. А на будущее, если есть, пить или там в туалет захотите — перед дверью парни мои дежурить будут, им скажете, они все организуют.
Чаепитие у нас с Ильясом вышло долгое. От него я решил не скрывать ничего и рассказал все, что со мною произошло, начиная со злополучного сентябрьского утра почти три десятилетия назад. Я говорил, прихлебывая душистый чай с чабрецом и медом, а мой постаревший и набравшийся мудрости и житейского опыта друг слушал, изредка что-то по мелочам уточняя и задавая наводящие вопросы.
— Вот такие вот пироги, Эли, — закончив наконец свой долгий рассказ, пристально смотрю в глаза Ильясу.
Мол, сам смотри, дружище: верить мне или нет — тебе решать, но факт остается фактом: я тут и мне по-прежнему чуть больше тридцати, в то время как ты — уже старик совсем.
— Ничего себе история, Миша, — качает он головой в ответ. — Знаешь, не знал бы я тебя лично — никогда бы в нее не поверил. Но раз ты тут — значит, так было угодно Аллаху. Значит, у него на твой счет какие-то планы. И мой долг, и как твоего друга, и как истинного правоверного, тебе помочь.
— Эли, ты только не обижайся и не принимай мои слова за неблагодарность за все, что ты для меня сделал… Но я ведь не мусульманин! Я не верю в Аллаха. Так какие же у него могут быть на меня планы?
— Эх, Миша-Миша, — с легкой улыбкой, враз собравшей в уголках старых и мудрых глаз много пережившего и много повидавшего человека, ответил мне Ильяс, — сразу видно, что сопляк ты еще, хоть и был в свое время чуть не на десять лет меня старше… Если ты не веришь во Всевышнего — это вовсе не значит, что он не верит в тебя… Ну, а то, что решил Он какую-то важную миссию возложить не на правоверного, так кто мы такие, чтобы судить о Его замыслах? Он — создатель этого мира, и все, что тут делается, происходит исключительно по воле Его.
На несколько секунд он замолкает, достав из кармана массивные четки из черного с белой крапинкой обсидиана, и что-то беззвучно шепчет одними губами, наверное — какую-то молитву. А потом смотрит на меня своими зелеными глазами, в которых, словно у мальчишки-проказника, уже пляшут озорные бесенята:
— Так что, дружище, как ты когда-то любил говаривать: «Поздняк метаться — пол покрашен»!
Да уж, вот такого окончания нашего «теологического диспута» я точно не ожидал и, чуть было не подавившись от удивления персиковым вареньем, судорожно сглотнул и в голос расхохотался. Уже через секунду ко мне присоединился и Ильяс.
— Кстати, Эли, а когда же ты успел Хадж-то совершить? Я помню, году в девятом или в десятом из Грозного прямые рейсы летали, но ведь желающих было — мама не горюй! Как же ты билеты достать умудрился?
— А я и не доставал, — разводит руками он. — Пешком ходил. В пятнадцатом… Почти два года на дорогу ушло.
Вот это ничего себе! Теперь становится понятным, откуда у Ильяса-хаджи среди горцев такой авторитет. Пеший Хадж в Мекку — сам по себе поступок незаурядный, а уж после Большой Тьмы, превратившей в радиоактивную пустыню почти весь мир, — так и вообще подвиг. Человек, отважившийся на такое, может себе позволить и куда больше, чем нейтралитет в войне. И никто его ни в чем упрекнуть просто не рискнет.
— Силен! — уважительно качаю головой я. — И как это было?
— Страшно, Миша, — задумчиво отвечает Эли. — Я ведь тогда и поседел, в пути. Такого нагляделся — врагу не пожелаешь. Правильно эти древние греки говорили: «Если боги хотят наказать — они лишают разума». Те, кто начал эту бойню, были полными безумцами. А вслед за ними обезумел и весь остальной мир. Те, кто выжил после взрывов и пережил первые годы Тьмы, уподобились зверям. Честь, достоинство, совесть, доброта — все было забыто. Только сила, только ярость, только злоба… Страшное было время, Миша, и страшные вещи творились.
— Как же ты смог добраться до Мекки?
— Видимо, так было угодно Аллаху, — Ильяс снова начал перебирать костяшки своих четок. — Зато как я был вознагражден в конце пути! Представляешь, Мекка цела, девять минаретов Аль-Харама,[60] как и прежде, подпирают небо, а Кааба[61] по-прежнему стоит в ее внутреннем дворе, служа киблой[62] всем правоверным… Ладно, что-то занесло меня, расчувствовался, ты уж прости. Похоже — старею. Давай, отправляйся-ка ты спать. Да и мне вздремнуть не помешает. А то, чувствую, через пару-тройку часов вокруг турки такой шухер подымут…
И вот уже больше суток мы с Русланом обитаем в этой комнате. Уже успели и поспать, и поесть густого, острого и горячего хаша и маринованной черемши под свежий лаваш, и чаю попить. Теперь вот он валяется на тахте, а я, борясь со скукой, чищу и без того идеально ухоженный полковничий пистолет. Ну, и лясы точим, не без того. Все расспросы о прошлом казаха-снайпера и об обстоятельствах, которые привели его в турецкую камеру, я решил отложить на потом. Часовой за дверью — парень, конечно, молчаливый, но ведь не глухой же? Думаю, не стоит лишние проблемы создавать, давая повод ко всяким ненужным подозрениям. Уж если представились знакомыми, то не стоит сейчас подробностями биографии друг друга интересоваться. На это время еще будет. А пока просто травим всякие байки, коих и у меня, и, как выяснилось, у Руслана в запасе превеликое множество.
Дверь вдруг распахивается. На пороге — Ильяс. Вид у него боевой и задорный: глаза сверкают, усы воинственно топорщатся, ни дать ни взять — старый, но еще не потерявший сил котяра после хорошей драки.
— И что ты все с этой ерундовиной возишься, Миша? — тычет он пальцем в «Кольт», который я продолжаю вертеть в руках. — Бестолковая ж машинка, клянусь Аллахом. Весит много, патронов в магазине мало. Вот какой добывать нужно было.
С этими словами Эли достает из кобуры и демонстрирует мне свою «Беретту», кажется «девяносто вторую», если я ничего не путаю.
— Ничего ты, борода, не понимаешь в оружии, — укоризненно качаю головой в ответ. — Это ж не просто пистолет. Это легенда! Его же еще в начале двадцатого века на вооружение приняли. Да я, кроме него, вообще ни одного ствола, который бы так долго использовался, вспомнить не могу. Ну, разве что пулемет «Браунинг», они с «Кольтом» почти ровесники. Так что тут дело не в весе, не в скорострельности, не в точности и не в емкости магазина. Просто это — Пистолет с большой буквы «Пэ». Опять же, я ведь с ним в бой идти не собираюсь. Он мне как сувенир нужен, чисто с эстетической точки зрения: смотреть и любоваться.
— Да, Миша, да ты, оказывается, этот… Фетишист, маньяк оружейный, — улыбается Ильяс.
— А даже если и так? Кому от этого вред? Ладно, давай, рассказывай, с кем ты там воевал сейчас?
— Что, неужели так заметно?
— Не то слово. Выглядишь, как бойцовый кот, разве что не воешь и шерсть не топорщишь.
— Ну-ну, — снова скалит в улыбке свои белые, совсем не стариковские зубы Ильяс. — В общем, по вашу душу тут мамелюки были. Правда, предъявлять какие-то обвинения сначала поостереглись, скорее так, намеками… Мол, не видали ли мы чего, не слыхали? А под конец так и высказались: мол, ты с кафирами не воюешь, пленника видел, думаем, от тебя информация ушла…
— А ты?
— А я наехал на них, как бульдозер. Под конец так разошелся, чуть сам не поверил, что вас никогда в жизни не видал. Да еще и про оскорбление чести наплел, про нарушение традиций гостеприимства, про то, что они в наших краях все же гости, а уже начинают хозяевам указывать, как жить и что делать. Там, кроме мамелюков, еще и Непримиримые были, так те уже косо на турок поглядывать стали. Нехорошо так поглядывать. Старший их, Али-аскер, как понял, чем дело кончиться может, аж с лица взбледнул. Извинялся долго и красиво, потом уехал дальше терских диверсантов искать. Но, думаю, подозрения у него все равно остались. Так что еще несколько дней сидеть вам у меня тихо, как мышам, и не отсвечивать. А потом я вас с торговым караваном в Дагестан вывезу, есть у меня один фокус в запасе…
Ну, блин, старый друг! Ну, Ильяс-хаджи! Не ожидал я от тебя такой подставы! Отличный фокус, нечего сказать… Хорошо сейчас Руслану: лежит себе в тайнике, среди ящиков с товаром в кузове грузовичка прямо у меня за спиной и в ус не дует. Еще лучше господину полковнику, того, связанного по рукам-ногам, будто кавказская пленница, прежде чем в «специально обученный» ящик запаковать, еще и дрянью какой-то опоили. Так что у Атмаджи-эфенди сейчас принудительный «тихий час». А слишком здоровый и высокий для всех этих контрабандистских ухоронок Миша, как самый распоследний камикадзе, едет себе внаглую в кабине замыкающей машины, трясется, как осиновый лист, и от страха потеет. Интересно, кстати, а на кой вообще нейтралу Эли все эти тайники? Да, видно, мой старинный друг не только бензином приторговывает…
Ну, блин, старый друг! Ну, Ильяс-хаджи! Не ожидал я от тебя такой подставы! Отличный фокус, нечего сказать… Хорошо сейчас Руслану: лежит себе в тайнике, среди ящиков с товаром в кузове грузовичка прямо у меня за спиной и в ус не дует. Еще лучше господину полковнику, того, связанного по рукам-ногам, будто кавказская пленница, прежде чем в «специально обученный» ящик запаковать, еще и дрянью какой-то опоили. Так что у Атмаджи-эфенди сейчас принудительный «тихий час». А слишком здоровый и высокий для всех этих контрабандистских ухоронок Миша, как самый распоследний камикадзе, едет себе внаглую в кабине замыкающей машины, трясется, как осиновый лист, и от страха потеет. Интересно, кстати, а на кой вообще нейтралу Эли все эти тайники? Да, видно, мой старинный друг не только бензином приторговывает…
Одет я в такой же серый комбинезон, черную разгрузку и вязаную шапочку-маску, что и остальные охранники Ильясова каравана. На коленях вместо привычного «калаша» — в меру покоцанная, что называется, видавшая виды немецкая штурмовая винтовка G-36, та, которая С, в смысле, совсем короткая. Так что вроде как все нормально, внешне я ничем от всех остальных не отличаюсь, но, врать не буду, все равно как-то не по себе. Вот попадется блокпост с каким-нибудь параноидально-бдительным или слишком ретивым служакой, потребует он маску снять, и все — хана всей конспирации. С чеченцем меня разве что слепой спутает. Правда, Ильяс перед выездом заверил, что все желающие сунуть нос в перевозимые им товары или докопаться до его парней в здешних краях давно уже повывелись, но сейчас ситуация особенная. Все ж-таки не каждый день тут штабы гарнизонов вырезают, пленников освобождают да полковников воруют. Так что турецкие вояки могут и бдительность проявить. С другой стороны, если Ильяс решил все устроить именно так, значит, в правильности своих действий уверен. Это мне, как тому хрестоматийному пролетарию, кроме своих цепей (ну, и жизни), терять нечего. А на нем ответственность за целый тейп, пусть и небольшой. Ладно, бог не выдаст, свинья не съест!
Пока я кручу все эти соображения в голове, колонна наша, гремя на ухабах железом и цокая копытами по камням, неспешно ползет по прижавшейся к стене широкого заснеженного ущелья дороге. Хотя колонна — это слишком громко сказано: три автомобиля в окружении примерно взвода всадников. Все наши грузовики — два бортовых и одна «керосинка» — уже и сами, наверное, давно забыли, на каком заводе их когда-то произвели. А я еще в свое время принадлежавшие болгарским оружейникам «КамАЗы» в реквизит для «Безумного Макса» сватал. Нет, оказывается, те выглядели еще вполне прилично, в отличие от этих монстров чеченского народного автопрома. Думаю, «керосинка» в прошлой жизни была каким-нибудь «ЗИЛом»-молоковозом, а вот о происхождении «хозяек» я даже гадать не возьмусь. Больше всего они напоминали очень большие пустынные багги, с более-менее закрытыми кабинами и вместительными кузовами, на дуги которых были натянуты выцветшие от времени и во многих местах заплатанные брезентовые тенты. Но, при всей своей внешней уродливости и несуразности, были они, похоже, в отличном состоянии. По крайней мере, двигатели работали куда ровнее, чем у грузовика мамелюков, на котором меня в эти горы завезли. Да и едет довольно шустро, чувствуется, что могла бы и раза в два, а то и в три быстрее, вот только тогда верховое сопровождение отстало бы, да и груз на рытвинах горной дороги растерять не долго. Хотя были и недостатки: через разнокалиберные щели и дыры, коих в кабине было очень много, сквозило немилосердно. Несмотря на теплое шерстяное белье и свитер, поддетые под комбез, я уже начал понемногу подмерзать.
Ну, да ничего, не так уж далеко тут ехать: по Кирийскому мосту, тому самому, на котором много лет назад наш блокпост стоял, через Шаро-Аргун перебраться, потом проехать развалины сел Кири и Кенхи, и — все, граница Дагестана. Там, правда, по словам Ильяса, тоже первые полтора десятка километров только глухие горы, зато потом — форт, вроде как в Аргуне. В нем — гарнизон. А в гарнизоне по-любому связь. Большего мне и не нужно. Свяжусь напрямую с Исмагиловым, пусть нас отсюда вытаскивает, если ему цельный турецкий полковник в комплекте с какими-то документами, картами и даже ноутбуком нужен, конечно. Кстати, вот ноут, после того как «особисты» с него все им нужное скачают, надо будет попытаться себе зажилить. Конечно, Олег и его коллеги могут и не согласиться с такой постановкой вопроса, но уж тут я в своем праве. Трофей? Трофей! Опять же, «Falcon» с негра-морпеха снятый, мы с Толей им без разговоров отдали. Так что шансы есть.
Забавно, блокпост на Кирийском мосту, можно сказать, и не изменился с 2008 года: все те же четыре будки из дикого камня и шлагбаум. Разве что Непримиримые невысокую, примерно мне по грудь, стену с бойницами из камней вокруг него построили да какое-то подобие ДОТа из крупных валунов сложили. Зато служба тут налажена куда лучше, чем на вырезанном нами с Толей «блоке» возле Белгатоя. Колонну нашу тормознули метрах в пятидесяти от стены. В бойницах замелькали занимающие позиции бойцы, а к головной машине, в кабине которой рядом с водителем сидел Ильяс, направились сразу трое — двое Непримиримых и один, судя по форме и нашивкам на ней, турок, по-моему, лейтенант. Эли вылез из кабины, поздоровался со всеми троими за руку, начал о чем-то разговаривать. О чем именно, я так и не разобрал: далековато все же, да и говорили они слишком быстро, я не настолько хорошо язык знаю. Но подробности мне и не нужны были, потому как все можно было понять и так, по мимике, жестам, тональности голосов. Сначала с Ильясом говорил один из Непримиримых, говорили вполне спокойно, даже дружелюбно. Потом в разговор влез турок, Эли ответил довольно резкой тирадой. Лейтенант начал повышать голос, Ильяс в долгу не остался. Оба чеченца попытались было разгорающийся конфликт уладить, но безуспешно. Турок что-то громко и презрительно выкрикнул в лицо Ильясу и попытался вытащить из кобуры пистолет. Ну-ну, наивный ты наш! Вокруг защелкали предохранители и громко заклацала сталь затворов. Сам я, последовав примеру водителя, выскочил из кабины и, укрывшись за передним колесом, принял изготовку для стрельбы с колена. Турок, увидев, какой оборот приняла ситуация, руку от кобуры быстренько убрал и начал что-то доказывать своим спутникам. Те быстро загалдели, обращаясь то к нему, то к Ильясу, то друг к другу. А Эли зловещим театральным шепотом что-то угрожающе цедил сквозь зубы. Ну, понятно, старая горская игра «меряемся пиписьками»… Можно слегка расслабиться: если сразу пальбу не открыли, то теперь будут друг дружку запугивать и «строить». У кого лучше выйдет — тот и выиграл.
Так и получилось. Минут через пять отважный офицер армии Великого Турана потребовал у одного из стоящих за стеной бойцов принести радиостанцию (слово «раций» я расслышал вполне отчетливо), с кем-то связался и что-то долго втолковывал в микрофон, прижимая один из наушников к уху рукою. Видимо, ответ его не удовлетворил, потому что, закончив разговор, он со злостью швырнул рацию в руки принесшего ее боевика, от неожиданности чуть не уронившего дорогостоящую аппаратуру на землю и, скривив лицо, молча дал отмашку Ильясу, мол, проезжайте. Эли презрительно сплюнул себе под ноги, вежливо попрощался с обоими Непримиримыми и забрался назад в кабину. Фу, блин, кажется все нормально!
На территорию дагестанского пограничной крепости нашу колонну, разумеется, никто не пустил. Торговля происходила на небольшой площадке рядом с дорогой, метрах в пятистах от ее ворот. Похоже, в прежние времена тут была автозаправочная станция, о которой теперь напоминают только торчащие из-под снега ржавые металлические люки подземного топливного резервуара да обвалившийся невысокий кирпичный цоколь будки. Когда мы поставили свои машины в рядок с одного края площадки, а наша охрана спешилась, из ворот выехали две армейские «шишиги» и бензовоз «Урал». Из кузова одного из «шестьдесят шестых» повыскакивал десяток пограничников. Вот и вся охрана. Хотя, а зачем она? Площадочка эта со стен крепости простреливается вдоль и поперек, и ничего, хоть отдаленно напоминающего укрытие, в радиусе пары сотен метров вокруг нас не наблюдается. Так что подвоха местные не опасаются.
А вот Ильяс, старый горный лис, точно что-то (а может, и кого-то) тайком возит, причем не первый раз. Уж больно у него все отлажено: перебросился парой слов со старшим из числа пограничников, одними глазами показал ему на меня, а потом дал команду на разгрузку. Бензин из одной машины в другую начали перекачивать мотопомпой, а вот ящики и тюки из наших грузовиков в ГАЗоны пришлось Ильясовым парням и погранцам, закинув автоматы за спину, совместно перетаскивать вручную. Я, как и было обговорено заранее, перенес пару ящиков, а потом забрался в самую глубину кузова грузовика, в котором проехал всю дорогу, и, достав из-под ящиков большой мешок, начал переодеваться в лежащие в нем «горку» и полковничий разгрузочный жилет. Серый комбинезон, маску, черную разгрузку и штурмовую винтовку убираю на освободившееся место и оставляю в кузове, закидываю за спину свой «калаш» и, взяв в руки большой тюк, неторопливо выбираюсь наружу. Что интересно, продолжавшие все это время заниматься разгрузочно-погрузочными работами пограничники и бойцы Ильясова тейпа не обратили на мои манипуляции ни малейшего внимания. Значит, видели такое уже не один раз. Ох, не прост мой друг!