Я продолжала стучать без особой уже надежды на успех. Вдруг за дверью послышались шаркающие шаги, и мужской голос произнес:
– Сейчас, сейчас, иду…
Мне показалось, что голос звучал немного суетливо и даже подобострастно. На основании этого я решила избрать тактику напора и натиска.
Дверь приотворилась, и на пороге возник худощавый мужчина средних лет, довольно красивый, с лукавыми серыми глазами, в дорогом, хоть и неглаженом костюме. Чувствовалось, что мужчина когда-то был щеголем и пользовался успехом у противоположного пола. Кроме того, он, видимо, раньше был привычен к вниманию и уважению окружающих. Следы былого лоска еще сохранились в его облике, хотя, конечно, представительности и уверенности в себе в нем явно поубавилось. Увы, золотые дни Шумилкина уже миновали, и боюсь, что безвозвратно, так что теперь он просто пытался распушить хвост, стараясь придать себе большей солидности и значимости.
– Здравствуйте, Виталий Георгиевич! А я к вам, – с ходу звонко сказала я и, не дожидаясь приглашения от хозяина, переступила порог.
– Здрас-сьте, – удивленно проговорил он, обнажая в неопределенной улыбке ровные белые зубы.
Я безошибочно определила состояние Шумилкина как похмельный синдром. Впрочем, судя по всему, данный синдром он испытывал постоянно. Гостям, безусловно, Виталий Георгиевич рад не был – синдром обязывал, – но на этот счет у меня имелся неопровержимый аргумент в виде бутылки водки, которая лежала в пакете и ждала своего часа. Я обычно чувствовала, как вести беседу с человеком, подобным Шумилкину: в каком случае налить ему сразу, чтобы разговор шел легче, а в каком, наоборот, придержать вознаграждение до конца беседы, чтобы оно служило стимулом быть искреннее.
– Это… Вы кто?… По поводу Тамары, что ли? – скороговоркой выдохнул Шумилкин. И добавил быстро, отрывисто произнося каждую фразу высоким тенорком: – Это… Так она… Здесь больше не живет. Я ее… так сказать, удалил. – И Шумилкин попытался рукой изобразить решительный жест, свидетельствовавший о том, что выгнал он Тамару с треском, по-мужски, и полностью исключал возможность ее возвращения сюда в любом качестве.
– Я не по поводу Тамары, – четко ответила я, улыбнулась краешком губ и вытащила бутылку водки из пакета.
Эффект был ошеломляющим: взор Шумилкина вдруг прояснился, на лице появилась ухмылка, и он попытался изобразить максимум гостеприимства. Подбоченясь и гордо задрав голову, он небрежным движением выбросил правую руку вверх и как-то даже вальяжно произнес:
– Проходите… Сейчас все… Организуем, все будет высший класс… Как в лучших домах Филадельфии…
– Вы там бывали? – осведомилась я, проходя внутрь жилища Шумилкина и рассматривая обстановку.
Атмосфера в доме была противоречивой: наряду с дорогой мягкой мебелью наличествовали два старых стула – то ли Шумилкин продал те, что из комплекта, то ли Тамара забрала с собой. Навесные потолки кое-где не мешало бы подправить, а хорошие светлые обои уже начали отставать по углам. Дом хранил черты прежней добротности, но в нем уже прочно укоренились черты нынешней жизни Шумилкина, далеко не столь пышной и богатой. Бытовой техники почти совершенно не наблюдалось, за исключением такой мелочи, как видавший виды электрочайник, который стоял на полке, с оплавившимся проводом и, скорее всего, давно перестал функционировать. Что находилось в остальных комнатах, а тем более наверху, я не видела: темно-коричневая дверь с блестящей ручкой была закрыта. Я подозревала, что Шумилкин, оставшись в одиночестве, вообще довольствуется только этой комнатой. Виталий Георгиевич тем временем подошел к шкафу, достал из него блестящий галстук и небрежным движением повязал его на шею.
– Нет, не приходилось, – ответил Шумилкин, суетливо хлопоча возле стола, сбрасывая с него крошки, убирая грязную посуду. – Но в Америке бывал.
– Вот как? – Я удивленно приподняла брови.
– Да… – гордо поднял голову Виталий Георгиевич. – Я же разведчик… Бывший…
Этим он добил меня окончательно. Впрочем, потрясения были еще впереди. Шумилкин неожиданно откинул голову назад, усмехнулся и, насмешливо глядя на меня своими серыми глазками, произнес по-английски без акцента:
– Хай, май лэди! Тэйк ит изи! Иф ю уонна дринк, ю хэв ту ду ит райт нау!
Я не очень хорошо знаю английский, но по жестам Шумилкина поняла, что хозяин приглашает меня к столу и подтверждает, что сейчас все будет организовано по высшему классу.
– Ну что? – перешел Шумилкин на русский, довольный произведенным эффектом. Вот так…
Я не стала торопить события и расспрашивать, а выставила бутылку на стол вместе с закуской. Я уже поняла, что Шумилкин относится к типу пьющих хвастунов и болтунов. Это было на руку. К тому же рассчитывала, что бутылка сделает его более разговорчивым.
Взгляд Шумилкина на гастрономические прелести был скептическим, чем немало поразил меня. Словно рафинированный английский лорд, которого занесло волею судьбы в маленькую шотландскую деревню, был вынужден довольствоваться скромным крестьянским обедом.
Он выпил первые пятьдесят граммов, крякнул, причмокнул и тут же начал быстро-быстро говорить, презрительно вытянув губы трубочкой:
– Эта колбаса ненастоящая… Я вам точно говорю. Вот в Москве, еще тогда, при социализме, в одном посольстве я ел сервелат. Отличный сервелат, отличный. Сейчас такого нет.
– А вот салат попробуйте, Виталий Георгиевич, – подвинула я пластмассовую коробочку.
– Оливье, – с видом знатока резюмировал Шумилкин. – К настоящему рецепту этот ваш салат не имеет ни малейшего отношения! Где говяжий язык? Где корнишоны? Самые лучшие салаты делают во Франции.
– Вы и там были?
– Приходилось, – кратко ответил Шумилкин. – Где только бывать не приходилось… Это сейчас все развалилось, все ушли кто куда. А я вот… На пенсию вышел по возрасту, а раньше был переводчиком в КГБ. Бывало, вызовет меня Роман Абрамович, полковник, и говорит: «Виталь, дело есть одно, сложное. Никто, кроме тебя, не справится. Там нужно английский знать досконально». Я говорю – ноу проблем, тэйк ит изи! Меня сразу – в самолет, завтра я на месте, обед, виски, капитан честь отдает… Чай, кофе «Арабика» настоящий. Нормально? – спросил он и тут же сам себе ответил: – Нормально… Возвращаюсь – Роман Абрамыч говорит: «Молодец!» Открывает ящик, достает конверт, говорит – бери! Я беру, раскрываю, а там – пятьсот… Нет, семьсот… баксов. Вот так! Это еще тогда было, при советской власти…
– А что же вы делали? – решила спросить я, удивленная рассказом хозяина дома.
– О-о-о! – поднял палец вверх Шумилкин и ухмыльнулся. – Об этом я до сих пор говорить не могу. Секретность… Сорри.
Я понимающе кивнула и подлила водки в стакан бывшего разведчика. Я видела, что ему самому до смерти хочется продолжить рассказы о своем боевом прошлом и что он только ломается и тянет время, набивая себе цену. Шумилкин опрокинул еще одну рюмку и, придвинувшись ко мне, доверительно сказал, оттопырив нижнюю губу:
– Вы – умная женщина! Сразу видно. Умная. С вами можно откровенно говорить. Я… разведчик. Не говорю с первым попавшимся, а вы, я вижу, нормальный человек. Вас как зовут?
– Татьяна, – коротко ответила я.
– Чем занимаетесь? – отрывисто спросил Шумилкин, в котором неожиданно проснулись профессиональные рефлексы – если, конечно, он не врал насчет своего прошлого.
Я же внутренне отметила, что он допустил непростительную ошибку, с точки зрения разведчика, как-то: пустил меня в дом, не выяснив, зачем пришла, как зовут, и первым начал пить водку. Это означало, что он либо врал, либо после того, как его выгнали из разведки за пьянство, он полностью утратил все навыки разведчика. Во всяком случае, бдительность у него здорово притупилась.
– У меня свое дело, – уклончиво ответила я.
Шумилкин удивленно вскинул брови, но тут же принял снисходительный вид, продолжая играть свою роль.
– О, вы настоящая леди! С вами можно иметь дело. В Италии я был знаком… близко, – несколько кокетливо уточнил он, – с одной хозяйкой таверны. Ее звали Стефания. Я как-то приехал… Дверь открыта немного… была. Она стояла у окна. Я подхожу, обнимаю ее. Она говорит: «Виталий, ты, что ль?»
Я говорю: «Я!» Вот так она меня узнала! – с победным видом закончил Виталий Георгиевич, хотя я так и не поняла, к чему он рассказал этот эпизод.
– А все же, Виталий Георгиевич, насчет Тамары…
– Да! – щелкнув пальцами, тут же согласился бывший разведчик. – Сейчас насчет Тамары. Она… Безграмотная женщина. Совершенно безграмотная. Никакой культуры. Просто плебейка. Надо сказать, не только у нас такие есть. Меня как-то Роман Абрамыч вызывает… Показывает письмо… – Виталий Георгиевич сделал многозначительную паузу. – Серьезное письмо. Оно должно было в Танзанию уйти… По дипломатическим каналам. Он мне говорит – прочти, Виталь, скажи свое мнение. Ну, я прочитал… – Шумилкин выдержал паузу и категорически рубанул рукой воздух: – Там все неправильно! Я ему говорю – кто писал? Он говорит – выпускница факультета иностранных языков. Я ему говорю – никуда не годится! Давай ее сюда. Он кнопку нажимает, она приходит… Он ее давай песочить. Я говорю – тэйк ит изи, ноу проблем! Садись! Пиши! Учись! – Шумилкин при каждом отрывочном слове выбрасывал кисть правой руки вперед. – Она села… Написала, я проверил – все правильно! Я Роману Абрамычу говорю – бери! Посылай! Все будет о’кей! Вот такие безграмотные женщины после института! А вы говорите Тамара… Она институт в свое время даже не закончила! Так и осталась недоучкой!
Я, уже утомившись бессмысленным хвастовством отставного разведика-переводчика, решила наконец перейти к делу.
– Меня интересует Тамара лишь в связи с тем, чем она зарабатывала на жизнь. Она где-нибудь работала?
– Она вообще не любит работать. Вообще! Тунеядка, – развел руками Шумилкин. – И мать у нее такая же.
– Значит, не работала, – кивнула я. – И у меня есть сведения, что она в последнее время была сутенершей. Это верно?
Шумилкин вдруг вскочил со стула и как-то суетливо и нервно забегал вокруг стола.
– А я-то, я-то при чем? – спросил он, останавливаясь прямо передо мной. – Я ей сразу сказал: будешь этим заниматься – выгоню! Она не поняла. Я выгнал. Вы-гнал! – твердо повторил он, стукнув себя кулаком в грудь. – Вот так! У меня… Разговор короткий. Не нравится – иди! Живи где хочешь!
– Никто вас ни в чем не обвиняет, Виталий Георгиевич, – поспешила я успокоить разволновавшегося отставника. – Меня интересует даже не Тамара, а девушки, которых она сюда приводила. А особенно одна девушка. И вы должны ее знать.
После этих слов я достала из сумочки фотографию Гели и протянула Шумилкину. Тот взял ее, выпятив нижнюю губу, и всмотрелся в изображение. При этом рука его дрогнула.
– Так вы знаете ее? – спросила я после паузы.
– Да, – коротко ответил Шумилкин, возвращая фотографию. – И в милиции знают. Мне скрывать нечего. Человек я честный. Чего мне скрывать?
– Тогда расскажите мне, что вам известно о трагедии, произошедшей с этой девушкой.
– Не буду! – неожиданно отрезал Шумилкин и надулся.
– Почему? – удивилась я.
– Да потому что ничего я больше не знаю и знать не хочу! Все, что знал, давно рассказал!
– Но я же не из милиции, – попробовала я убедить его. – Я же не в курсе, что вы им рассказали.
– А вам это зачем? – задал наконец Виталий Георгиевич вопрос, который по идее должен был задать сразу.
– Дело в том, что я сестра матери Гели Синицыной, – в первый раз за время беседы соврала я. – И хочу узнать, кто сделал это с моей племянницей. И я очень прошу вас помочь, поскольку вы, как человек интеллигентный, должны понимать, что это просто варварство и самое настоящее злодейство.
– Да, – коротко кивнул интеллигентный человек Шумилкин. – Да. Вы правы. Вот у нас в разведке такого не допускали. Многое случалось – но такого не было. Не было! Вы правы. Варварство. Но… я ничего не знаю. Чем помочь могу? Не знаю. Все, что знал, давно рассказал.
– А вы мне повторите то, что говорили милиции, – попросила я.
Шумилкин выпил еще одну рюмку, снова оттопырил губу, потом закурил принесенные мной «Мальборо». Небрежно выпуская дым в потолок и закинув ногу на ногу, он наконец заговорил…
Виталий Георгиевич поведал, что в то раннее майское утро он вышел из дома, мучимый вполне естественным для него желаением: опохмелиться. Так как ближайшая точка, торгующая спиртными напитками, находилась за два квартала от его дома, ему пришлось пройти через двор, где жила Геля Синицына. Проходя мимо ее подъезда, он увидел лежавшее под лавочкой скрюченное девичье тело. На всякий случай Виталий Георгиевич подошел поближе и обнаружил, что девушка вся в крови и в синяках. Кроме того, она была без сознания. Будучи от природы человеком мягкосердечным и сердобольным, Шумилкин, не раздумывая, побежал вызывать «Скорую», а также милицию, потому что сразу понял, что здесь явно попахивает криминалом. Более того, он назвал свое имя и честно дождался приезда обеих машин. Гелю увезли в больницу, а самого Виталия Георгиевича – в милицию, где он в течение часа давал показания, после чего его наконец отпустили домой. Правда, потом еще вызывали несколько раз, уточняли, перепроверяли, а затем оставили в покое… Видимо, дело зашло в тупик и его закрыли, как считал сам Виталий Георгиевич.
– Сейчас не умеют раскрывать преступления, – со вздохом подвел он категорично итог своему рассказу. – Не умеют! Совершенно не умеют работать! Вот у нас в разведке…
Я, обеспокоившись тем, что сейчас потянутся бесконечные воспоминания о золотых днях службы Виталия Георгиевича в разведывательной службе, быстро прервала его, спросив:
– А вы узнали эту девушку?
– В смысле? – Шумилкин сделал вид, что не понял вопроса.
– Вы же видели ее до этого происшествия? И видели у себя дома.
– А это вы с чего взяли? – отвел глаза в сторону Виталий Георгиевич.
– Ее опознали ваши соседи, – пошла напролом я. – Несколько человек подтвердили, что видели, как она посещала ваш дом. Я понимаю, что милиции вы об этом не сообщили, но обещаю вам в свою очередь, что и я не стану их информировать. У меня совсем другие цели. Мне нужно лишь узнать, кто совершил это надругательство над моей племянницей.
Шумилкин тяжело вздохнул, молча шевеля губами и по-прежнему глядя в сторону. Затем он одним махом выпил еще одну рюмку, вытер рот тыльной стороной ладони и снова вздохнул.
– Ментов точно не будет? – уточнил он.
– Точно, я же сказала вам, какие цели преследую, – твердо повторила я.
– Ну, хорошо. Да, знал я ее, девчонку эту. Знал даже, что Гелей зовут.
– Она часто у вас бывала?
– Да раз восемь-десять, наверное, – почесал затылок Шумилкин. – И ведь сопливая совсем! Нет, сейчас нравы не те! Не те нравы! Симпатичная девка, ей бы учиться, а потом – глядишь, в Штаты, глядишь, во Францию! Нет! На постели с мужиками валяться лучше! Куда катимся! – закончил он, сокрушенно качая головой и по новой наполняя рюмку.
Я заметила, что непроницаемый сотрудник органов госбезопасности впал в сентиментальное настроение. Глаза его увлажнились, движения стали более расслабленными, потеряли свою нервозность, судорожную быстроту и ожесточенную жестикуляцию.
– Так вы мне все же расскажите, при каких обстоятельствах она бывала здесь, с кем, когда примерно? – наталкивала его я на интересующую тему, хотя во многом разделяла настроение Шумилкина.
– Да с мужиком каким-то еще зимой первый раз появилась. Тамара их обоих привела, – решился на признание Шумилкин, отчаянно махнув рукой. – Я с ними и не разговаривал, они сразу в той комнате уединились и вышли только часа через два. Тот с Тамарой-то сразу расплатился, а она потом из этой суммы девчонке чего-то отстегнула. Та прямо аж просияла вся.
– Это было один раз?
– Нет, не один, куда там! Я ж говорю – раз десять она приходила, наверное. А может, больше. Я не считал.
– То есть тогда вы узнали ее? Когда обнаружили тело?
– Нет, сразу, конечно, тогда не узнал… Мне помочь хотелось просто. А потом, когда узнал, то решил милиции не говорить. Зачем мне проблемы? И так уже затаскали дальше некуда – где нашел да как нашел. А Тамара все это дело, конечно, знала – вот и стала, как выгнал, пугать, что ментам меня сдаст, что, мол, я эту Гелю и изуродовал, потому что якобы она со мной спать не захотела, – Шумилкин сдавленно засмеялся и разлил остатки водки.
Нужно сказать, что эта информация уже во второй раз поразила меня. Очень уж не хотелось верить в то, что юная девочка Геля могла находиться в объятиях незнакомца в этом доме. Неужели она настолько нуждалась в деньгах, что радовалась любой сумме за свои услуги? Я покачала головой и вновь обратилась к Шумилкину:
– Так, Виталий Георгиевич, а не можете ли вы вспомнить, с кем в последний раз приходила к вам сюда Геля?
Бывший переводчик напрягся – он был уже достаточно пьян и сидел, покачивая головой из стороны в сторону, опершись на локти, – и после некоторого молчания ответил:
– А она в основном с одним и тем же и приходила.
– С кем? – быстро спросила я.
– Я не знаю, – пожал плечами Шумилкин. – Как зовут – не знаю. Он только все ворчал – это ему не так, то ему не эдак. То подушки якобы грязные, то постель жесткая… А я что – мне не больно-то это все сдалось, пускать сюда всех подряд… Это Тамара все, ей все мало… Я ей говорю – Тамар, я устроюсь на работу. Зачем это все надо? Меня зовут в турфирму, в университет… Я отказывался, меня коллектив не устраивал… – пояснил он. – А тут вот прижало, я решил согласиться…
Я с сомнением посмотрела на хваставшегося переводчика, который отчаянно желал показаться передо мной более значимым, чем он был на самом деле. Кто может пригласить этого человека работать? Только тот, кто сознательно решил разорить свою туристическую фирму. Или декан, которому совершенно наплевать на репутацию своего факультета как в глазах студентов, так и в глазах ректората.
– Ну вот, – продолжал тем временем Шумилкин. – Мне предлагали полторы тысячи баксов в месяц. Нормально? Нормально! А Тамара все отмахивалась, не хотела жить по-нормальному. Я ее и выгнал поэтому…
– Так, Виталий Георгиевич, давай по делу, ты все же вспоминай: как выглядел тот клиент? – Я решительно прервала Шумилкина.
– Ну как выглядел, как выглядел… – сразу засуетился тот. – Обычно выглядел… Нормальный мужик, не то, чтоб молодой, но и не старый, не худой, но и не толстый, не низок, не высок.