– Твой браслет – дар Адгемара?
– Да! – Как просто лгать. А может, дело в том, кому лжешь и зачем.
– Обнажи запястье.
Эпинэ предпочел бы обнажить шпагу и проткнуть мерзкое серое существо, но пришлось повиноваться. Убийство магнуса одного из семи орденов непозволительная роскошь для изгнанника.
Впившиеся в золотой обруч глазки жалили, как муравьи, только бесцветных муравьев не бывает.
– Я вижу знак Дома Молнии, но извращенный, – голос Клемента стал жестким и колючим, как толченое стекло, – это символ одного из изгнанных Создателем демонов.
Магия гоганов и впрямь то ли от богов, то ли от демонов, и один из них повелевал молниями. Только вот ничего этот демон ему не рассказал ни о прошлом, ни о будущем. Не успел. Янтарный конь сбросил больного седока слишком быстро, осталась только метка на браслете, метка, которая может погубить всех.
– Это очень старая вещь, – выпалил Робер, – очень… Адгемар говорил, она сделана еще до Эрнани святого. Как она попала в сокровищницу Кагеты, никто не знает. Казар решил, что она принадлежала моему предку, и вернул ее…
– Казар Адгемар хорошо знал прошлое, – медленно произнес Клемент. А ведь он поверил! Поверил, что эту штуку раскопал Адгемар!
Пусть подозревает покойника, хоть в тройной игре, хоть в чернокнижии, Лису хуже не будет…
– Ты носишь на руке Зло, – объявил магнус, – и долг наш – освободить тебя от него.
А может, уйти? Кто посмеет его остановить, он не монах! Он гость Эсперадора. Юний вышел из ордена Милосердия, «голуби» никогда не любили «мышей»…
– Именем Создателя нашего святейший Эсперадор определил мне, недостойному, разрывать путы Зла и освобождать безвинных, попавших в сети.
Слова были пышными, но лишенный выражения голосок магнуса делал их сухими, незначительными и потому страшными. Юний выжил из ума, Оноре уехал, и теперь Эсперадором вертят «истинники». Что еще они выторговали? А ведь ему в бреду что-то такое мерещилось, что-то, связанное с орденом…
– Ваше Высокопреосвященство, это украшение не стоит вашего драгоценного времени. Я немедленно отправлюсь к ювелиру, он переплавит браслет.
– Сын мой, это золото осквернено печатью Зла. Ее необходимо разрушить!
Опять этот сухой, шелестящий голос, на что же он похож? На шорох змеиной чешуи по мозаичным плитам… Закатные твари, он – талигоец, а думает то ли как кагет, то ли как гоган. Не сметь думать о гоганах, ты – Человек Чести, ты ничего не знаешь о магии и не хочешь знать.
– Ваше Высокопреосвященство, я даже не знаю… Это – Залог, я поклялся Честью…
– Нет чести превыше покорности воле Его. Это Истина первая и Последняя. Сын мой, ты выйдешь из обители очищенным от скверны, что задела тебя.
Или вообще не выйдешь… Последних слов магнус не произнес, но Робер все понял и так. Его не выпустят! Ну зачем он сюда полез, да еще не сказавшись Енниолю? Хотя, спрячься он или бросься за советом, было бы еще хуже. Его бы искали, и кто знает, что нашли. «Истинники» умеют спрашивать…
– Сын мой, не бойся. Положи обе руки на стол и смотри мне в глаза.
Под браслетом какой-то след, Енниоль говорил… Не думать о Енниоле! Браслет – подарок Адгемара, Адгемара и никого другого. Казар надел гостю браслет на террасе с оранжевыми розами, и после этого Клемент… Другой Клемент взбесился. Крыс почуял зло, заключенное в браслете. Это все от Адгемара! И след на руке тоже! Путсь его режут на куски, жгут, топят, вешают, это от Адгемара. Он привез браслет из Кагеты, значит, зло оттуда. Там был Адгемар, там был Ворон, Ворон застрелил Адгемара, а он вернулся в Агарис, вернулся обрученным…
– Тот, чье сердце открыто пред слугами Истины, защищен. Открой свое сердце, открой свой разум, открой свою память, и ты спасешься.
Спасаться? Мерзкое слово и еще более мерзкое дело. Нужно спасать других, а не себя. Он должен вынести все, что на него валится, раз уж не удосужился умереть ни в Ренквахе, ни в Сагранне. Открыть разум, говоришь? Открыть память? Нате, читайте! Там только Адгемар и Ворон, Ворон и Адгемар…
2Голубая звезда Нугатис поднялась над верхушкой одинокого платана. Дом засыпал, последний раз что-то стукнуло, раздались знакомые шаги – отец отца проходил коридорами, проверяя курильницы, затем все стихло, лишь время от времени взлаивали псы на дворе. Во внешнем доме гуляли и пили гости, но в защищенной части рано ложились и рано вставали, только отец и его подручные приходили под утро, когда разойдутся последние гуляки. Может быть, ее принц сейчас в «Оранжевой луне», а она об этом не знает. Ну почему, почему, почему она должна сидеть в четырех стенах, когда женщины внуков Кабиоховых свободны?
Мэллит сжалась в клубочек на кровати, глядя в окно. Послезавтра будет Ночь Луны, два дня, как долго! Когда Мэллит мечтала о свидании с Альдо, она ничего не боялась – ни темных улиц, ни ночных грабителей, ни родительского гнева. Страх наваливался после прощания, страх и желание поскорее забиться в свою норку и, как скупец перебирает сокровища, перебирать минувшую встречу. По словечку. По каждой улыбке, каждому наклону головы, жесту, вздоху.
Провожать себя Мэллит не позволяла – это было опасно. Кто-то мог случайно заметить принца Ракана в странное время, в странном месте, кто-то мог связать это с нежданным богатством Робера, да мало ли кто что мог… И Мэллит ласково, но твердо высвобождалась из любимых рук и уходила в темноту. Впереди лежали бесконечные пустые улицы, ветер раскачивал фонари, плясали черные тени, а в небе сиял одинокий лунный глаз, неотступно следя за грешницей, презревшей и честь, и веру, и обычай. Мэллит бежала домой, держась поближе к стенам домов, клянясь себе и Ему, что это последний раз и следующую Ночь Луны она проведет, как и положено правнучке Кабиоховой, молясь и вспоминая.
Как жаль, что она не смогла взять с собой розы, присланные любимым. «Золотистые розы к золотистым глазам и золотому сердечку»… Так велел передать Первородный. Какие дивные слова, их может сказать лишь любовь, но Альдо из рода Раканов скоро уедет. Разлука ранит сильнее шипов и сильнее укрытого в аре кинжала. Золотые розы растут из крови… Поля золотых цветов, поднявшихся из чужой беды, а над ними вечное небо.
Мэллит провела рукой по усыпанным росой лепесткам. Эти розы были без шипов, и они не пахли. Почему? Они мертвы? Смерть – это тень жизни, а равнодушие – тень любви, но без тени нельзя понять свет. Гоганни тронула другой цветок, он пах полынью. Налетевший ветер пошевелил золотое море, он искал ее, он хотел что-то сказать, что-то важное…
Девушка вздрогнула и проснулась. Она была дома, в своей постели, голубая звезда еще не зашла, ночь только начиналась. Мэллит села, обхватив коленки, борясь с нелепым желанием одеться, вылезти в окно и бежать, бежать, бежать куда угодно, лишь бы подальше от этого мирно спящего дома. Дочь Жаймиоля потрясла головой, пытаясь отогнать дурацкие мысли, затем впилась зубками в запястье, ведь боль вытесняет из головы все лишнее. Не помогло.
Мэллит понимала, что не должна никуда идти, ее никто не ждет, а выбираться из дома в обычную ночь и вовсе безумие, но справиться с собой не могла. Девушка вскочила, быстро оделась и распахнула окно. Остатки здравого смысла заставили ее замереть на подоконнике. Тоскливо взвыла собака, прошелестел ветер, дрогнула и покатилась по небу звезда. Кто-то умер или умрет… Гоганни вздрогнула от холода и прыгнула. Старый платан был ее давним другом, он ни разу еще ее не подвел. Девушка перебралась на верхнюю галерею, пробежала по переходам, юркнула в подвал. Мэллит осознавала, что делает, ее движения были выверенными и расчетливыми. Она не забывала прислушиваться, прежде чем переложить какую-либо вещь или сдвинуть занавес, запоминала, как все было, чтобы вернуть все на свои места, она была хитра, как лисица, но лисица обезумевшая.
Может, выпить много вина, упасть и уснуть? Торопливо переодеваясь во франимское платье и открывая потайной ход, дочь Жаймиоля пыталась остановиться, но не могла. Неужели она одержима демоном? Такое бывало, хотя нет, демон захватывает тело, вытесняя душу, а она понимает, что с ней происходит. Мэллит промчалась тайным ходом и выбралась наружу между двумя каменными сараями. Это место всегда было безлюдным, тем более ночью. Гоганни прижалась к прохладной стене, пытаясь успокоиться. Не получилось – ее по-прежнему гнало прочь от родительского дома. Воля и здравый смысл уступили, Мэллит выбралась в узкий переулок, прошмыгнула мимо увитой плющом стены и выскочила на неширокую сонную улицу.
Резкая боль в груди заставила девушку тихонько вскрикнуть, однажды она уже испытала нечто похожее. Гоганни торопливо расстегнула куртку и сунула руку за пазуху, боясь и ожидая нащупать кровь, но рана не открылась, по крайней мере пока. Нужно вернуться – не хватало, чтобы ей стало плохо на улице. Несмотря на нарастающую боль, Мэллит заставила себя сделать несколько шагов, но у входа в спасительный переулок маячила какая-то фигура. Путь домой был отрезан.
Магнус, кресло с мышью, серые своды, где они? В мутном адском вареве не было ни верха, ни низа. Зрение, слух, обоняние отказывались служить, а тело одновременно окаменело и растворилось. Живыми оставались только сердце и мозг. Сердце бешено колотилось, пытаясь вырваться из сжимавшей его холодной пустоты, мозг ломала дикая, ни с чем не сравнимая боль, боль, которая высасывает разум, память, осознание того, что происходит, ощущение себя.
– Сын мой, что ты знаешь о силе Раканов?
– Ничего… Ее нет… Это сказки… Альдо Ракан – верный сын эсператистской церкви.
– Почему Адгемар Кагетский пожелал ему помочь?
– Не знаю… Он не любит Олларов… Он хотел получить Варасту…
– Он говорил о реликвиях Раканов?
– Каких реликвиях?.. Я ничего не знаю.
Его размазывало, раздирало, растаскивало в клочья, словно из его тела заживо вырывали душу, а может быть, так оно и было. Единственное, что он мог – не дать высосать из себя все до единой мысли, он помнил. Там был Адгемар… Адгемар и Рокэ.
– Что говорил Адгемар о реликвиях Раканов?
– Ничего!
Это правда… Адгемар не говорил ничего, и Ворон не говорил ничего… Да и откуда им знать? Там были эти двое, только они… Сначала – казар, потом – маршал, и они ничего не говорили.
Серая бездна обещала покой и забвение, если он сдастся. Покой и забвение вместо адской боли, это так прекрасно… Нужно только рассказать то, что он знает. Но он не знает ничего. Ни-че-го!
– Сын мой, ты видел вещи с такими символами?
– Не помню… Кажется, нет… Не обращал внимания.
– Смотри внимательно, смотри и вспоминай, это очень важно!
Зигзаг молнии, такой, как на браслете… Два странных завитка… Один… Один похож на волну, а другой, как вихрь… И еще что-то вроде горы… Окделлы? А это? Во имя Аст…. Во имя Создателя, что это?!
– Ты видел эти символы? Где? Когда?!
– Они похожи… На гербы… Особенно последний. Скала Окделлов…
– Ты видел это в Кагете?
– Нет!
– Тогда где?
Молния, Ветер, Скала, Волна и Зверь… Зверь Раканов! Он не видел этого… Не видел, а если видел, то не запомнил…
Эгмонт Окделл проверил, хорошо ли заточена шпага, лицо Повелителя Скал было таким, как всегда – спокойным, грустным, чуть отрешенным. Он шел умирать и знал это, он устал нести на себе свой долг, а тот давил, словно скала. Сколько можно тащить в гору камень и зачем? Эгмонт неумело улыбнулся, вложил шпагу в ножны и ушел. Навсегда. Остался Дик… Последний в роду. И Альдо тоже последний – последний Ракан! И Алва… Хотя нет, Ворон – чужак, Повелители Ветров исчезли, потому на гербе Алва и нет древнего завитка… А Эпинэ – двое. Он и дед… Пять лет назад у Повелителя Молний было двое сыновей и четверо внуков, остался один… У Адгемара тоже четверо сыновей… При чем здесь казар? Он же мертв! Его убил Ворон, как и Эгмонта… При чем здесь казар? При всем! Это он подарил талигойскому послу старый браслет. Они сидели на террасе, цвели оранжевые розы, летали ласточки…
– Клянись Создателем, что ты не укрываешь Истину от слуг Его.
Губы не слушались, они не желали лгать… Он видел эти знаки. Все! На шкатулке Матильды. А молния… Молния появилась в глубинах ары, когда Альдо и Мэллит… Нет! Он ничего не знает и ничего не видел… Браслет ему дал Адгемар, но казар ничего не скажет. Он мертв, его убил Ворон.
– Клянись, сын мой!
Му́ка длилась столетия, и Робер знал, что она будет длиться вечно. Облегчение принесет лишь покорность. Он скажет правду, и все кончится, ему позволят уйти… Солгать невозможно – его видят насквозь, его губы не могут произнести ложной клятвы. Значит, придется молчать! Робер Эпинэ не предаст ни своего сюзерена, ни свою любовь… Во имя Астрапа! Он ничего не знает, Адгемар унес тайну в Закат… Адгемар и Ворон… Это они. Только они…
Рука в черной перчатке играет пистолетом… Окровавленное лицо Лиса, смех Рокэ и свет!
Багровый закатный свет врезался в серую муть. Робер вновь ощутил свое тело, спеленутое в тяжелых, холодных объятиях, но это были объятия живого существа, облепившего его мокрой липкой простыней. Эпинэ рванулся, мускулы напряглись до предела, и тварь не выдержала. Теперь уже она страдала от рвущей ее тело боли, закатного света, хохота Ворона.
Башня! Та самая… Он все-таки до нее добрался и стоял на каменной площадке. Рядом были Дик, Альдо, дед, Адгемар с каким-то молодым кагетом и Ворон. Небо отливало кроваво-красным, и в нем кружили черные птицы. Налетел ветер, растрепал черные волосы Рокэ и седые кудри казара. Алва засмеялся и с силой толкнул Адгемара, тот зашатался, бестолково хватая руками воздух, и полетел вниз, в объятия отвратительной липкой смерти, отпустившей Робера, чтобы принять положенную жертву.
Серое ничто пошло рябью, как лужа под осенним дождем, Робер чувствовал сладострастное предвкушение, охватившее тварь.
– Не смотри! – Кто это крикнул? Дед? Эгмонт? Но его же тут нет! Эпинэ торопливо поднял глаза и столкнулся взглядом с Вороном.
– Отдай, – Алва устало кивнул на браслет, – пусть подавятся…
– Клянись, сын мой.
– Клянусь – я не помню этих символов. Клянусь – я ничего не знаю о реликвиях Раканов.
– Мы верим тебе, сын мой, ибо нельзя солгать под взглядом Его.
Робера била дрожь, в виске засела ледяная игла, но он снова был в Торквинианском аббатстве, и перед ним сидел магнус Клемент, еще более серый, чем всегда. Эпинэ глянул на лежащие на столе руки. Они были в крови, кровь текла из-под браслета…
– Сын мой, – тускло произнес «истинник», – вещь, носящая нечестивый знак, должна быть уничтожена. Сними ее.
Эпинэ покорно занялся браслетом, стараясь не думать о том, откуда взялась рана. Застежка легонько щелкнула, Робер едва успел подхватить золотую полоску. Только бы на ней не оказалось гоганских надписей, хотя Адгемар мог якшаться и с гоганами. С гоганами, холтийцами, козлами, демонами, кошками…
– Ваше Высокопреосвященство хочет, чтобы я оставил эту вещь здесь? – Робер вытащил платок и быстро замотал руку, заботясь не столько о том, чтобы остановить кровотечение, сколько о том, чтобы скрыть неведомый ему самому след. К счастью, магнус был слишком занят браслетом. Странно было видеть в этих прозрачных ручках золото, да еще окровавленное.
– Ваше Высокопреосвященство, могу ли я считать, что святая эсператистская церковь освобождает меня от слова перед принцессой Этери?
– Сын мой, – «истинник» потерял к гостю всякий интерес, – ты свободен от дочери чернокнижника.
Вот так, Адгемар, теперь ты – чернокнижник. Кое-чему ты меня все-таки научил, ты и Ворон. Победа может быть дороже Чести. Иногда…
– Иди, сын мой. Ты свободен от Зла, оно больше не коснется тебя.
От чего это он свободен? Робер, не дрогнув бровью, принял благословение и вышел. Холодно и пусто, словно из него душу вытрясли, а вдруг так оно и есть? На первый взгляд он здоров, только голова как с похмелья, хотя бывало и хуже…
Что они про него узнали? Что они вообще узнали? Выйдя на улицу, Эпинэ рискнул поднять манжет и отнять от раны платок. Ничего! Если не считать крохотного пореза, впрочем, почти затянувшегося.
Глава 5 Агарис «Le Chevalier des Bâtons» & «Le Six des Coupes»
1Робер расправил манжеты и задумался. Нужно решать, кому верить – «истинникам», гоганам или никому. То, что магнус и Енниоль гонят одного и того же зверя, Эпинэ не сомневался. «Истинники» были отвратительными, гоганы – чужими, а они с Альдо умудрились попасть точнехонько между молотом и наковальней. Сюзерен прав. Рыжие дерутся за первородство, торквинианцы точат зубы на что-то совершенно непонятное, а талигойцы и для тех, и для других – разменная монета. Как и кагеты, бириссцы, бакраны и все остальные. Так что? Плюнуть на данное слово и думать лишь о своей шкуре? Да кому она нужна! Уж во всяком случае, не ему. Будь что будет, но он расскажет Енниолю о том, что браслет у «истинников», и покажет руку, на которой нет никакого следа… Пусть «истинники» забрали браслет, его сердце отдано Мэллит навеки и до смерти, а вот Альдо о походе к магнусу лучше не знать – целее будет.
Отправиться на поиски достославного прямо сейчас или выждать? Если за ним следят, уместнее пойти… куда? Домой? В таверну? Пожалуй что в таверну! Вот он и пойдет в «Оранжевую луну», даст знать, что произошло нечто важное, но за ним могут следить, а дальше – дело Енниоля.
Приняв решение, Иноходец повеселел, главное – знать, что делать, а как – приложится. Оказавшись на площади, Робер оглянулся – так, для очистки совести, чего-чего, а выискивать прознатчиков последний из Эпинэ не научился и сомневался, что когда-нибудь научится, и вообще пошло оно все к кошкам! Талигоец махнул рукой и направился в таверну.