Темплтон и Саво, хоть и были бедней монастырских воробьев, притащили розы и бросили к ногам хозяйки. Мило, но что они завтра будут жрать?! Принцесса укоризненно покачала головой:
– Цветами, молодые люди, следует засыпать возлюбленных, а не старух.
– Мужчина сам выбирает, какой даме бросать под ноги цветы, – в карих глазах Дугласа плясали смешинки. Славный парень, в Агарисе таким делать нечего.
– В таком случае дама весьма признательна…
Где же Альдо?! Хорош внучек, обязательности меньше, чем у Клемента, тот к столу ни за что не опоздает! Матильда украдкой глянула на Робера: бедняга… Одну половину гостей готов убить, вторую – выгнать взашей, а приходится терпеть! Вот она, политика.
– Граф, я так рада…
– Сударь, вы мне льстите…
– Мы часто о вас вспоминаем…
– Граф, я всегда рада вас видеть…
Почему здесь столько графов? Именно графов, а не герцогов, не маркизов, не баронов? Странно… Конечно, глав Великих Домов лишь четверо, а Окделлов и Эпинэ не подделать, но почему за столько лет не вылезло ни одного «истинного» потомка Борраска? И почему в Агарисе нет Приддов? Везде есть, а тут нет…
– Припадаю к стопам великолепной Матильды.
Арчибальд Берхайм! Лучший друг Анэсти… Во сколько же он ей обошелся? Диадема с топазами, два колье, изумрудный браслет… Анэсти приходил и говорил, что дорогому Арчибальду нужны деньги и он близок к самоубийству. Она платила. Как же, страдалец, человек, которого преследуют несчастья! А ты не играй, раз преследуют! Да еще на чужие деньги.
– Арчибальд, вы совсем не изменились. Вы всегда носили мандариновое, не правда ли?
Одет отменно, значит, к кому-то присосался. Судя по роже – не к бабе. Значит, «дорогому Арчибальду» платит Гайифа или Дриксен, только за что? Толку со старого урода что с рыбы шерсти. Сколько ж их сползлось, ужас!.. Вина в доме хватит, а хватит ли мяса? И где носит богоданного внука?!
3Если Альдо не в состоянии слезть с Клары, Клару нужно убить. Альдо тоже – собрать эдакий зверинец и удрать! Ну и стая, куда там казароны, те хотя бы без двойного дна. И на Дарамское поле пришли и воевали, хоть и чудовищно глупо, а эти…
Робер стиснул зубы, глядя на поднимавшегося по лестнице Кавендиша. Если бы не эта тварь, отец и Мишель были б живы. Рокэ промешкал, перекрывая Старый Торкский тракт, будь у восставших приличный арьергард, они бы прорвались на Гаунау, но Кавендиш струсил, и его место занял отец, а легкая кавалерия в обороне не заменит линейную пехоту.
– Ваше Высочество, сколь я счастлив…
– Сударь, мы рады…
Убить бы его и Хогберда заодно, хотя что это изменит? Эгмонта не поднять, отца и братьев тоже, он – последний из Эпинэ, и у него нет ни родины, ни дома, ничего… Только девушка, влюбленная в его сюзерена, и сюзерен, которого где-то носит.
– Маркиз, позвольте опереться на вашу руку.
Про кавалерию Матильда умолчала, а зря. Он самым бессовестным образом замечтался, а гости, раздери их кошки, иссякли. Маркиз Эр-При как мог галантно подал руку принцессе Ракан, сильные пальцы, пальцы наездницы успокаивающе сжали локоть. Матильда все понимает, но положение обязывает. Они – хозяева, они должны терпеть.
Гости, ожидая приглашения к столу, бродили по комнатам, поглядывая через порог на поросят, гусей и прочих каплунов и то и дело прикладываясь к бокалам. Робер подвел принцессу к креслу, и тут же к ним подскочил Хогберд. Эпинэ поклонился и отошел, надеясь отыскать хоть кого-то, кого не хотелось придушить, а потом вымыть руки. Во имя Астрапа, с кем он связался, с кем связался несчастный дед?!
Смешно, но за пять с лишним лет, проведенных в Агарисе, Иноходец так и не видел многих из застрявших в Святом городе Людей Чести, как-то не получалось. Зато сегодня Робер мог любоваться на борцов за святое дело сколько душе угодно. Иноходец стиснул зубы и начал обход, стараясь держаться подальше от Кавендиша.
Спасители Талигойи, как и положено, разбились на кучки, поглядывая друг на друга со скрытой злостью. Потомки «придворных» королевы Бланш недолюбливали заявившихся в Агарис после Двадцатилетней войны, а те в свою очередь кривили губу при виде сторонников Алисы. Какое место и те, и другие, и третьи отводили участникам восстаний Борна и Окделла, Робер не знал, в любом случае их уцелело слишком мало, чтоб сколотить свою стаю, да и не желал он иметь ничего общего ни с Хогбердом, ни с Кавендишем.
Леворукий, впрочем, имел на сей счет свое мнение, так как не только привел поклявшегося не ввязываться ни в какие споры Иноходца туда, где Брэдфорд Кавендиш рассказывал о восстании, но и сделал так, что шум внезапно стих. В наступившей тишине отчетливо раздавался голос Кавендиша.
– Двадцать тысяч погибших и заживо утопленных в болотах Ренквахи, – завывал граф, – двадцать тысяч, господа! Те, кого Создатель вывел из этого ада, никогда не забудут…
Ренкваха! Духота, жара, озверевшее комарье и чей-то отчаянный крик «Кавендиш удрал!»… Лицо отца, мокрое, распухшее от укусов, удивленные глаза Мишеля и Сержа. Они могли уцелеть – полумориски выдержали бы любую гонку, но Эпинэ не ушли. Кавалерия в болотах, что она может? Почти ничего, но они дали возможность ополченцам побросать оружие и разойтись, победитель их не преследовал, по крайней мере сначала…
– Талигойя никогда не забудет ни своих защитников, ни своих палачей, – Кавендиш поднял бокал, – так выпьем же молча в память оставшихся в Ренквахе. Двадцать тысяч мужественных сердец, которые бились за родину, двадцать тысяч…
– Не двадцать, а около двух, – Робер оттолкнул кого-то усатого и с оттопыренной губой и теперь стоял против Кавендиша. – Грах струсил, бросился в болото и утонул, но это его беда, его никто не топил. А вы струсили, но не утонули, а всплыли. В Агарисе.
Брэдфорд счел за благо промолчать, но какой-то господин в цветах Дома Скал обиженно дернул блестящим носом и назидательно произнес:
– Однако, судагь, вы тоже искали укгытие в Агагисе.
– Помолчите, Карлион, – рявкнула непонятно откуда вынырнувшая Матильда, – я нашла герцога Эпинэ в госпитале на соломе, на нем было четыре раны. ТАК укрытия не ищут.
Карлион? Как же! Настоящие Карлионы – потомки повешенного Рамиро-младшим графа Брендона остались в Талиге, хоть и потеряли владения и титул. Спустя много лет Карл Второй пожаловал Седрику Карлиону баронство, но до прежних вершин род так и не поднялся. Зато дальний родич Брендона, удравший из страны еще до восстания, объявил себя графом и наследником погибшего.
В святом граде хватало «законных наследников», но история с Карлионами была гадостной даже по здешним меркам.
– Дгажайшая пгинцесса, – не унимался «Карлион», – все пгекгасно знают, что восстание Окделла утопили в кгови. И я не понимаю, почему магкиз Эг-Пги не желает пить в память погибших гегоев.
– Закатные твари, да потому что мне не нужны тысячи фантомов, – заорал Эпинэ, – это вам здесь, в Агарисе, двух тысяч погибших мало, а мне более чем довольно! Потому что в Ренквахе лежат мой отец и трое братьев. И только потому, что этот господин удрал…
– Господа, прошу минуту внимания, – подоспевший Хогберд волочил за собой кого-то ужасно унылого и со здоровенной лютней.
Взять бы ее и огреть тюльпанного барона по башке… Нет, лучше начать с Карлиона!
– Господа, я хочу представить вам барона Дейерса. Он любезно согласился исполнить несколько баллад собственного сочинения.
Матильда повернулась к обладателю лютни и проворковала:
– Ах, как это мило!
Принцесса смотрела не на унылого Дейерса, а на Робера, и в ее взгляде была просьба отступить. Хорошо, он попробует, но Кавендиша все-таки придется убить. Не сегодня и даже не завтра, но придется. Такие жить не должны, хотя бы потому, что те, кто должен жить, мертвы. По милости этой твари!
Дейерс откашлялся и принялся за дело. Баллада была ужасно длинной, и в каждом куплете барон умирал и был похоронен, причем не один. Сначала несчастного закопали вместе с Эрнани и маршалом Приддом, потом – с Аланом Окделлом, и это было лишь начало. Дейерса обезглавливали с Гонтом, вешали сначала с Карлионом, потом – с Пеллотом и его соратниками, прах страдальца развеяли от скал Ноймаринен до виноградников Эпинэ, после чего несчастного принялись изгонять и изгоняли раз пять. Оплакав растерзанное отечество за компанию с геренцием Тулем, богословом Шлихом, генералом Беллами, великим Сарассаном и благородным Ванагом, барон погиб в бою за свободу вместе с Карлом Борном, на чем и остановился. И правильно сделал. Вздумай многосмертный менестрель напоследок пасть рядом с Эгмонтом Окделлом и Морисом Эпинэ, следующая его смерть была бы последней и окончательной.
Иноходец так и не узнал, что остановило Дейерса, природная сообразительность, совет Хогберда или он просто не дописал свою балладу, потому что отодвинутый было «Карлион» вновь принялся за свое.
– Бгаво, – старый пень несколько раз стукнул ладонью о ладонь, – бгаво, багон! Лишь настоящий талигоец знает цену стгаданиям, котогые вынесла Талигойя и ее гыцаги… Да, мы изгнанники, но мы хганим дух и душу Талигойи, и мы сохганим их!
Раздались нестройные вопли – настоящие талигойцы восхищались балладой и собой. И тут Робер не выдержал. Мягко отстранив ошалевшего Темплтона, Иноходец вплотную придвинулся к «Карлиону», положил руку на шпагу и медленно произнес прямо в пористый нос:
– Если говорить о цене, то дороже всех ваше изгнание обошлось Ее Высочеству. Если учесть, сколько денег она на вас истратила…
– Не все измеряется деньгами, – выдавил удостоенный собственного куплета Грегор Беллами.
Робер сжал эфес. Конечно, до Алвы ему далеко, но с учетом талантов спасителей отечества и Иноходец за Ворона сойдет. Видимо, Кавендиш и «Карлион» пришли к такому же выводу, потому что один почти полностью скрылся за юбками Матильды, а второй слегка позеленел. Робер улыбнулся:
– Господа, к сожалению, у меня назначено свидание, которое я не могу отменить. Если кому-то будет угодно меня искать, то я проживаю в гостинице «Единорог». Ваше Высочество, надеюсь на ваше прощение.
– Ступайте, маркиз, – вдовствующая принцесса величаво качнула буклями, – я знаю, что всегда могу положиться на вашу честь и вашу шпагу, а поросята и гуси вас извинят. Тем более они вряд ли будут обделены вниманием.
Эпинэ поцеловал все еще красивую руку и вышел. Спускаясь по лестнице, он слышал, как Матильда Ракан ровным голосом приглашала «любезных соотечественников» к столу.
Глава 8 Агарис «La Dame des Bâtons» & «Le Un des Deniers»
1Робер хлопнул дверью, и правильно сделал. Будь ее воля, вдовствующая принцесса давным-давно бы сбежала, причем большинство гостей этого бы не заметили, но Альдо все еще не было, и Матильда с каждой минутой беспокоилась все сильнее. Каким бы разгильдяем ни вырос внук, не явиться на затеянный им самим прием он не мог.
Чтобы отогнать гадкие мысли, принцесса уставилась на галдящих над поросячьими костями бездельников. Над столом витал нестройный гул, сквозь который прорывались знакомые до боли слова. Сорок с лишним лет назад она сидела за этим же столом рядом с красивым Анэсти и с ужасом слушала гостей, проедавших ее диадему. С тех пор Люди Чести, к которым успели прибавиться приближенные Алисы Дриксенской и участники двух восстаний, не стали ни менее прожорливыми, ни более приятными.
В тот уже далекий день рождения Матильда сказалась больной, оставила мужа и его приятелей оплакивать величие Талигойи, закрылась в своей комнате и первый раз в жизни напилась до положения риз. Грехопадение прошло незамеченным, так как благородный супруг и не вздумал проведать внезапно захворавшую жену. Вот когда заболевал сам Анэсти, вокруг устраивались пляски с бубнами. Упаси Леворукий хоть на минуту забыть о муках, которые претерпевал страдалец, и заговорить о ребенке или о том, что опять кончаются деньги. В ответ раздавался горчайший вздох и слова о том, что скоро он освободит свою супругу навсегда…
Освобождение затянулось на тридцать пять лет, Талигойю освобождают без малого четыреста. Впрочем, сегодня Матильда была благодарна радетелям за отечество – они ее разозлили, а злость отогнала наползающий страх и мысли о том, что Эрнани и Ида сначала тоже лишь опаздывали к обеду. Вдовствующая принцесса запретила себе думать об Альдо и постаралась сосредоточиться на застольной болтовне.
– Двадцатилетняя война выиггана случайно. Таланты Алонсо Алвы пгеувеличены, если бы не…
– Великолепный поросенок!..
– Что вы, вот в прежние времена… дневник моего прапрадеда… он был…
– …выпотрошен и начинен яблоками…
– Это был заговог, в нем пгинимали участие…
– …кардамон и мускатный орех…
– …и так старые законы и старые порядки…
– …пгивели к падению великой Талигойи…
– Наш долг и наша святая обязанность освободить…
– …это восхитительное блюдо…
– И тогда ггаф Каглион бгосил в лицо своему палачу…
– Любезный, поднесите мне вот того гуся…
– Люди Чести никогда не будут…
– …отдавать долги…
– Это кэналлийское неплохо, но тем не менее…
– Я очень уважаю господина Штанцлера. Однако его происхождение, мягко говоря, сомнительно…
– Дриксенского гуся не узнать невозможно, какая бы ни была приправа…
– Стагейшее двогянство Талигойи всегда готово…
– …незамедлительно выпить за грядущую победу над…
– …любезным отечеством…
– Граф, я вас уважаю… Вы не представляете, как я вас уважаю, потому что вы…
– …мегзавец, мегзавец и еще газ мегзавец…
– Кэналлийцы всегда были негодяями и пгедателями, для них нет ничего святого, кгоме…
– Отечества…
– Какая чудовищная подлость!
– У Людей Чести одна дорога в…
– тайный орден, чья цель – уничтожить великую державу… Рука ордена чувствуется во всем и…
– мы собрались здесь не просто так, но…
– отведать эту замечательную курицу по-гогански…
– Барон, как я счастлив вас…
– …вымочить в уксусе…
– Эта стгана…
– …несколько жестковата, но под хорошее вино…
– Мы с вами, дорогой граф, разумеется, понимаем, что…
– …язык лучше всего натирать шафраном…
– О да, но это могут прочувствовать только истинные талигойцы…
«Истинные талигойцы»… Сколько раз эта фраза доводила принцессу сначала до слез, потом до винной бутылки, а однажды Матильда Ракан схватилась за кнут… Истинный талигоец Дилан Рише позорно бежал с располосованной щекой, а Эрнани удерживал рассвирепевшую мать за руки и смеялся, он все время смеялся…
– Ваше Высочество… – Вдовствующая принцесса повернулась и едва не уткнулась лицом в благоухающую пегую бороду, обладатель которой тут же плюхнулся рядом. Гад!
– Да, барон?
– Ваше Высочество, я мог бы взять на себя хлопоты по продаже дома и лишней мебели, – Хогберд медово улыбнулся.
– Благодарю вас, – Матильда улыбнулась еще медовее, – я не вправе вас затруднять.
– О, – Питер шевельнулся, обдав принцессу густым тяжелым ароматом. Почему никто не объявит войну Багряным землям и не сотрет с лица земли город Тарашшаван, где готовят эту мерзость?! – Я счастлив служить моей принцессе.
Это значит, он уже нашел покупателя.
Матильда постаралась придать своему лицу выражение сосредоточенного внимания.
– Барон, не сейчас. Давайте послушаем Сарассана.
Сарассан говорил о великом заговоре великого Зла против великой Талигойи. Он всегда об этом говорил. Когда принцесса Ракан услыхала старого зануду впервые, ей показалась, что он бредит, потом она привыкла.
– Это заговор, – Сарассан говорил, глядя прямо перед собой, а казалось, что он обращается к обглоданному поросенку. Сквозняк шевельнул бумажный цветок в пасти покойного, при желании это можно было расценить как знак согласия.
– Мировое зло многолико, оно использует…
Покойный Адриан считал величайшим злом глупость, и еще он говорил, что дураки способны на многое, но смеяться над собой они не в состоянии. Как же это верно!
– …Мы храним честь, разум, совесть Талигойи, – Сарассан взмахнул рукой, и поросенок согласно качнул своей розой. – Те, кто остался в стране, отравлены. Ложь и притворство до добра не доводят, и только мы сберегли…
– Крыса!
Матильда вздрогнула, вскочила с места и тут же увидела Клемента. Его Крысейшество выбрался из заточения и прибыл на запах. Судьбе было угодно, чтобы крыс оказался между Стаммом и Ванагом. Оба были пьяны, и Матильда сочла за благо вмешаться.
– Он вас не объест, – буркнула принцесса, сгребая возмущенное крысейшество в охапку.
– Вваше Ввысочество, – Стамм шевельнул рукой, – прррекрассный вечер.
Ванаг промолчал, в его руках была гусиная нога, а стол и пол вокруг владельца островов усеивали обглоданные останки.
В Кагету бы его, к виноградным улиткам. Любопытно, остались бы после этого в Кагете улитки или нет? Твою кавалерию, если за дело возьмется Ванаг, улиткам конец…
– Господа, прошу простить мне мою задержку.
Альдо! Слава Создателю!
Принцесса невозмутимо прошествовала к покинутому креслу во главе стола, не забывая придерживать вырывавшегося крыса, уселась и посмотрела на внука. Альдо был серьезен, бледен и очень, очень молод. Рядом с ним стоял незнакомый монах в серой рясе, украшенной эмалевым голубем.
– Господа, – голос юноши дрогнул, – прошу всех встать в память предательски убитого епископа Оноре.
2Ему казалось, что он вылез из ямы, из огромной помойной ямы, в которую веками сбрасывали отбросы. Они копились, перемешивались, наслаивались и наконец забродили… Закатные твари, одного Хогберда хватит, чтоб отвратить приличного человека от любого дела. Те, кому Талигойя и дело Раканов дороги по-настоящему, не бегут, тем более в провонявший мертвечиной Агарис! А ты сам?! Робер Эпинэ сжал зубы – вот так и начинают судить других и выгораживать себя. Да, он был ранен, но ведь выздоровел. Так за какими кошками он пять лет висел на шее у Эсперадора и Матильды с Альдо?!