Сергей терпел месяц. Но в груди у него закипала такая злость, такая страшная ненависть, что его буквально трясло при виде весёлого, покрытого мелкими веснушками, лица рядового Клюбы.
И вот однажды копившуюся ненависть, как прыщ, налитый гноем, прорвало.
Воскресним утром Сергей стоял в вестибюле и ждал. Клюба, ничего не подозревая, спускался по лестнице со второго этажа, беспечно насвистывая весёлую мелодию. Внезапно в лицо ему обрушился страшный удар.
Сергей с разворота, размашистым «крюком» всадил Клюбе в скулу и, не давая опомниться, ударил сапогом в колено, другой ногой в живот.
Позади Клюбы по лестнице спускались солдаты. Они только и видели, как Клюба кубарем скатился с лестницы и очутился на полу, а Дробышев, прыгнув на него сверху, оседлал и принялся гвоздить кулачьями. По спине, по ребрам…
Клюба пытался защищаться. Но Сергей был в заведомо выгодной позиции. Он был сверху, и лютая злость распирала его.
Дробышева с трудом оттащили от Клюбы.
Клюба, утирая с губы кровь, для приличия попетушился, поразмахивал руками, погрозил устроить разборку.
Но ни в этот вечер, ни в следующий разборки не было. Через неделю всё забылось, и Клюба вновь сидел в столовой с Дробышевым за одним столом, но теперь не позволял себе подшутить или оскорбить неосторожным словом.
Именно тогда Сергей для себя сделал вывод, что в мире существует опередленная категория людей, которая убедительно нуждается в том, чтоб для того, чтобы просто уважать другого человека, надо, чтобы он непременно врезал тебе по зубам. И чем сильнее врежет, тем сильнее ты станешь его уважать.
Вспомнив сейчас этот полугодовалой давности случай, Сергей подумал о том, что ему не следует искать лишнего повода для драки с Бардо. Нужно поступить также как с Клюбой. Подождать и внезапно, когда потивник, не ожидает нападения, нанести опережающий удар. Лютый, страшный, чтоб после первого удара противник не мог оклематься.
Сергей вспомнил, что в своё время на гражданке один парень со двора, по кличке Мангуст, учил его ньюансам уличной драке.
– Пойми, – говорил Мангуст, – чем отличается уличная драка от любого другого вида единоборства. В любом виде спорта существуют определенные правила. Есть запреты. Например, нельзя бить в пах, в кадык, в позвоночник и так далее…
В уличной драке же, напотив, ты не связан никакими правилами. Забудь про благородство, про нелепую постанову, что лежачего не бьют. Бей! Делай, что хочешь! Для тебя должна существовать только одна цель – победить. Одолеть противника. Любой ценой. Или ты его, или он тебя. Не думай о благородстве. Будь подл и коварен. Жесток и циничен!
Мангуст был высок, строен, силен. Он имел за плечами две судимости. И срок – три года общего режима, за хулиганство. Мангуст был старше Сергея на семь лет.
– Нанес удар противнику в колено, тут же бей в лицо. Опять в колено, затем в живот. Атакуй с разных уровней. Не давай противнику опомниться. Будь ошеломителен. Рви его зубами, грызи ему жилы. Больше злости, больше жестокости. И ты – победитель!
Про Манугста на микрорайоне ходила слава, будто он на одной из разборок в прыжке двумя ногами ударил в грудь парня и сбил его с ног. Что мангуст в одиночку шёл против троих и рвал, как газету.
Сергей собственными глазами видел, как Мангуст, выдергивая из заднего картмана джинс нож, с разворота впивал его в ствол дерева.
Мангуст вернулся после зоны и во дворе устроил с малолетками возню. Он собрал вокруг себя ватагу мальчишек лет двенадцати и предложил им бороться. Он один, против пятнадцати одновременно. Но условием было, не наосить ударов. Одна борьба. И Сергей участвовал вместе с остальными. Он кидался на Мангуста, пытался запрыгнуть на спину, а Мангуст, широко улыбаясь, скидывал его и других со спины, сбивал руки мальчишев, пытавшихмя его захватить. Ребетня возилась у него в ногах, хватали за туловище, пытались запрыгнуть на шею, а Мангуст был ловок, изворотлив.
После той возни Сергей проникся е Мангусту огромным уважением и однажды, придя к нему домой, попросил научить его драться.
Мангуст это польстило, и он согласился. Около двух месяцев они бегали в лес, тренировались. Как раз стояли летние каникулы. А потом мангуст внезапно изчез. Как выяснилось позже, попал в СИЗО за пьяную драку.
Глава 9
Прошёл ещё день. Сергея никто не трогал, но он всё равно ненавидел себя за то, что опять не решился затеять драку с Бардо.
Дробышев сидел в одиночестве в курилке перед частью. День снова был пасмурный. Хмурое небо позднего ноября отражалось в грязных лужах. На деревьях кое-где оставалась жухлые листья.
Дробышев жадно курил и матерился в душе. Ему так хотелось избить Бардо! Зверски, безжалостно. Может, даже убить… Но обжигала мысль о неотвратимости наказания.
Сергей никогда не считал себя человеком жестоким, но жизнь, окружавшая его, безжалостная, страшная жизнь ежедневно делала его суровее, жестче и злее. Стискивая кулаки, он с ненавистью смотрел на мрачно-желтое здание казармы. Среди солдат ходили слухи, что здесь на территории, где сейчас располагалась их дивизия, раньше находилась тюрьма. Может быть, сам дух этих жутких каменных стен порождал в душе солдатской ненависть.
Воображение Дробышева рисовало страшные картины. Глухой ночью он выломает из спинки своей кровати металлический прут, зайдёт в кубрик 2 ТР, подойдёт к кровати, где спит Бардо. Постоит, глядя на его безмятежное, чему-то улыбающееся во сне лицо, а потом, высоко занеся прут над головой Бардовского, с силой вонзит ему в белое горло. В лицо Дробышеву брызнет тёплая кровь. Отбросив в сторону ненужный прут, он устало опуститься на табуретку. Проснутся солдаты. Вспыхнет яркий свет. Его обступят. Прибежит перепуганный дежурный по части. Доставая из кобуры пистолет, велит солдатам вязать Дробышева. Потом его под конвоем отвезут в военную прокуратуру, кинут в камеру. Потянутся долгие допросы. Зачем убивал? Каковы причины, толкнувшие тебя на этот шаг? Следователь прокуратуры в мрачном тесном кабинете будет постоянно курить, мелким, торопливым подчерком писать бумаги. Потом будет суд, военный трибунал…
«Именем Закона Украины!
Говерловский суд,
Рассмотрев дело по обвинению ДРОБЫШЕВА СЕРГЕЯ ВИКТОРОВИЧА,
П Р И Г О В О Р И Л :
За убийство рядового Бардовского Александра Борисовича…
признать виновным в совершении преступления, предусмотренного ст. 102 Уголовного Кодекса Украины и назначить ему наказание в виде лишения свободы… на срок 10 лет с отбыванием в исправительной колонии строгого режима».
«И выйду я из колонии, когда мне будет почти 29 лет», – с ленивой грустью подумал Дробышев. Внезапная мысль ужаснула его: – 29 лет! Нет, ни в коем случае! Я не должен сидеть из-за какого-то гада. Но что мне делать? Я должен поставить себя в их глазах».
Дробышев закурил ещё одну сигарету…
Внезапно он вновь перенесся мыслями в Нижнеподольск, в учебку…
…КМБ – курс молодого бойца… Июнь… Жара…
Горячий воздух, клубы пыли…. Грунтовая дорога… Рота, разбившись повзводно, бежит по извилистой, в ухабах, дороге, среди березовой рощицы… У каждого автомат. С непривычки, от длительного бега колет в боку. Солдаты бегут на полигон.
Сбоку строя – старший сержант Тимур Гейбатов. В руках у него тяжёлый РПК. Тимур, необычайно широк в плечах; под закатанными рукавами «афганки» круглятся внушительные бицепсы. У Тимура маленькие, аккуратненькие баки и стрижка «площадкой». Он спортсмен, каждый вечер тягает штангу, долбит «грушу» и нарезает круги на стадионе.
– Алё, быстрее, бабаи, - не сбавляя шага, орёт Гейбатов зычным голосом.
В Нижнеподольской учебке старослужащие всех молодых солдат называют «бабаями».
С левой стороны дороги раскинулся пруд. Там купаются девушки и, поднимая тучи серебристых брызг, резвиться детвора.
Солдаты, сбиваясь с ритма, оборачиваются, бросают жадные взгляды на девушек, в тонких, открытых купальниках.
– Зелень, а ну не отвлекаться! – орёт Тимур, врезая подзатыльник одному из заглядевшихся.
…На полигоне «бабаи» по пять в ряд ложатся на плащ-палатки, расстеленные на земле, по команде взводного офицера, ответственного за стрельбы, ведут огонь одиночными выстрелами по мишеням, находящимся от них на расстоянии ста метров.
Каждому выдали по три новеньких зелёных патрона, металлически пахнущих ружейным маслом. Дробышев, отстрелявшись, ждёт команды. Он лежит крайним справа.
– Оружие к осмотру! – подаёт голос подошедший лейтенант Асоулко, командир 1-го взвода.
Сергей, оттянув до упора упругий затвор, показывает автомат офицеру.
– Осмотрено!
Сергей отпускает затвор. Нажимает на спусковой крючок, ставит автомат на предохранитель…
Асоулко идёт дальше. Осмотрев, командует:
Сергей, оттянув до упора упругий затвор, показывает автомат офицеру.
– Осмотрено!
Сергей отпускает затвор. Нажимает на спусковой крючок, ставит автомат на предохранитель…
Асоулко идёт дальше. Осмотрев, командует:
– На осмотр мишеней… шагом-марш!
Сергей подрывается, идет вместе с другими осматривать мишени. В груди нетерпенье. Какой же результат?
Подойдя к своей мишени, уже ищет среди многочисленных отверстий, обведенных мелом, свои...
Вот, они: восьмерка, шестерка… Еще одного отверстия на нашел. Значит, одна из пуль прошла мимо. Итого, четырнадцать очков. Плохо. Очень плохо.
Нужно, восемнадцать.
… Обратной дорогой они снова бегут. Долго, изнурительно. Леском, рощицей, мимо пруда… И снова старший сержант Гейбатов погоняет их криком…
Сегодня утром, перед стрельбами, солдат как нарочно сводили в баню. Начисто вымылись под горячей водой, почувствовали себя бодрей, как будто бы моложе… Им выдали свежее бельё, чистые портянки. Ах, как приято их наматывать на ноги!
Но сейчас, после полигона, на тридцатиградусной жаре, они бегут по пыльной дороге, обливаясь потом, усталые, измученные от жажды. Их лица в грязных разводах. Пот струиться по щекам, едко жжёт глаза, течет по шее… Ноги в сапогах горят, портянки сбились, натирают мозоли…
Дробышев бежит и, облизнув солёные губы, возмущённо думает: «Какой дебилизм! Какой дебилизм! Ну что нельзя было в баню сводить нас под вечер, после стрельб?.. Нет, такое ощущение, что это словно специально нам сделали… чтоб насмеяться над нами… Вот, вам чистая одежда, а теперь пожалуйте, на марш-бросок… пять километров».
Глава 10
– Батальон, подъём! – заорал дневальный в шесть утра.
Дробышев вместе с остальными «гусями» тут же подорвался, соскочил со второго яруса койки на паркетный пол, стал торопливо одеваться. За полгода, проведённых в армии, Подъём вошёл в привычку. Мозг к шести утра просыпался самостоятельно.
Старослужащие и «черепа» продолжали ещё лежать в койках. Утренний сон так сладок! И как неохота вставать!
Дробышев им завидовал. Но ему как «гусю» поваляться лишних пятнадцать минут в койке было нельзя: «не положено». Одевшись, он быстро заправил свою кровать, не умываясь, схватил веник, стал подметать в кубрике. Остальные «гуси» тоже «шуршали»: Арбузов протирал пыль с подоконников; Вдовцов катал Вербина на «машке», натирая пол.
В кубрик зашёл прапорщик Конь, ответственный по БАТО.
– Ну-ка, пидийматэсь! Пидийматэсь!
«Черепа» с неохотой стали подниматься. «Деды» продолжали лежать.
Ответственный подошёл к койке, где лежал Куриленко, сказал:
– Солдат, я що прыказав? Пидиймайся!
– Слышь, Конь, отвали! – повернув недовольное сонное лицо, сказал Куриленко. – Я – старик. Мне по сроку службы положено.
Конь, не возразив, ушёл будить остальные кубрики. Он решил не связываться с рядовым Куриленко: во-первых, это было бесполезно, потому как Куриленко, будучи солдатом РМО, ему никак не подчинялся; во-вторых, Куриленко был разгильдяй, злостный нарушитель воинской дисциплины; в-третьих, несколько месяцев у Коня с ним был конфликт, когда Куриленко, пьяный, необычайно агрессивный, размахивая руками, едва не ударил его по лицу и прилюдно обложил матом…
Но вскоре в кубрик РМО зашёл ротный капитан Иголка.
– Цэ шо таке? – закричал он, увидев лежащих «дедов».
Деды повскакивали. Ротного они боялись.
– Ну-ка, на зарядку! Швыдше, швыдше!
Ротный, посмотрев на месячный график, составленный старшиной по уборке в кубрике, недовольно рявкнул:
– Куриленко, я нэ зрозумив?
Рыжий виновато улыбнулся. Ротный, отвесив ему звонкого подзатыльника, заставил делать уборку. Остальных простроил в коридоре БАТО, провёл утреннюю проверку и вывел роту на улицу. Было холодно и сыро. Ночью опять прошёл дождь.
– Так, давайте три круга, и в казарму! – скомандовал ротный.
Строй тяжело побежал, грохоча сапогами по асфальту, а ротный остался курить у крыльца «базы».
Командир РМО, капитан Иголка, во многом был реалистом. Он понимал, что в последнее время «человеческий материал» испоганился. Особенно «человеческий материал», периодически пополняющий Армию. Идеальных людей не бывает. Если Общество больно, а Армия – есть порождение этого Общества, то хорошим солдатам взяться просто неоткуда. При всё желании… В Армии, как в зеркале, отражались все проблемы, все болезни и недуги современного постсоветского Общества. Ротный понимал, что нарушители армейской дисциплины будут всегда, и поэтому он в меру своих сил и возможностей будет с ними сурово бороться. Главное, чтобы не было злостных нарушителей и преступников. Капитан Иголка знал, что в его роте не совсем всё в порядке. Прекрасно знал о том, что в их дивизии в целом, и его роте в частности, есть такое гадкое и позорное социальное явление, как «дедовщина», и что родилось оно не в один день. Оно вызревало годами, и теперь этот гнойник был теле Украинской Армии. И надеяться на то, что этот гнойник мог исчезнуть за год, за два, могли только наивные гражданские люди, не знакомые с существующим положением вещей…
Капитан Иголка считал, что в Армии все должны быть равны. Что Армия существует, прежде всего, для того, чтобы обеспечивать суверенитет и независимость Государства. Основная функция Вооруженных Сил заключается в сдерживании любой военной агрессии против Украины и, в целом, стран СНГ. Несмотря на то, что ротный был офицером Украинской Армии, он считал Украину частью большого геополитического постсоветского пространства. Иголка был против развала великой державы – СССР, против отделения Украины от России. И, хотя по крови он был малороссом, уроженцем Черновицкой области, но помимо Украины, он очень любил Россию и Белоруссию, тем более с этими «республиками» он был крепко связан проживавшими там родственниками. Капитан Иголка считал, что этим трём бывшим советским республикам, а также Казахстану следует объединиться в новый военно-политический государственный Союз с другим названием, но объединяться не на основе обновлённой федерации, а в единое унитарное государство – без права на сецессию.
Ротный знал, что в одиночку «дедовщины» ему не искоренить; что это должна быть систематически и коллективно осуществляемая работа всего украинского общества; что во многом в «дедовщине» виновато не только Армия, но и само гражданское общество; что Рыжие, Арбузовы, Кимы попадают в Армию с «гражданки», с Улицы, и часть вины в том, что такие, какие они есть, лежит и на школе, и на родителях, и на самом Государстве, Обществе и Эпохе, породивших их.
Отправив роту на зарядку, Иголка поднялся к дежурному по части, командиру первой роты батальона связи капитану Немоляеву, пообщавшись с ним, поднялся к себе в кубрик – проверить, чем занимается Куриленко. Рыжий уже успел припахать «гуся» с соседней роты (это был Сидор), и «гусь», под пристальным взглядом «деда», с метлой в руках бодро убирал эрмэошный кубрик.
Иголка, увидев это, выгнал Сидора, а Рыжего ладонью ударил в ухо:
– Два наряда внэ черги!
Рыжий мрачно молчал.
– Рядовый Куриленко, я нэ зрозумив?
– Есть два наряда вне очереди!
…Сержант Ржавин семенил сбоку строя.
Дробышев ликовал и злорадствовал: «Сука рыжая, так тебе и надо, козлу…» Он неторопливо бежал в общем строю по мокрому, в опавших листьях, асфальту. Зазевавшись, нечаянно налетел на бежавшего впереди него Кима.
– Ты что, гусяра, охерел! – Ким зарядил ему оплеуху. – Глаза разуй, урод!
Пробежав три круга, рота вернулась к казарме. Иголки у крыльца уже не было. Солдаты, постояв минут пять, перекурив, вошли в казарму, поднялись к себе в кубрик.
Ротный был там. Он сидел на табуретке, наблюдая за Рыжим, который натирал пол «машкой». Как только ротный ушёл в каптёрку, Куриленко, бросив «машку», крикнул на «гусей»:
– Ну, вы шо… оборзели, падлы? А ну, шуршать! Быстро! Шустрей, шустей! Шевелите булками!
«Гуси» бросились «шуршать». Дробышев заправил койку Рыжего и Кима. Арбузов – сержанта Ржавин, рядового Стецко и Рудого. Вдовцов с Вербиным занимались полом.
Потом ротный повёл солдат в столовую.
На завтрак давали картошку-пюре, по два куска жёсткого мяса с простенькой подливкой.
– Дробь, порцию мне! – крикнул Ким с соседнего стола.
– Вербин, и мне тоже! – охотно поддержал Куриленко.
Дробышев метнулся к раздаче, выпросил у поваров две дополнительные порции, отнёс «дедам». Сел к своим за стол, продолжил прерванный завтрак. Вдовцов уже допивал чай.
Глава 11
Утренний развод части прошёл как обычно. Командир, подполковник Самовалов, высокий стройный мужчина, с мужественными резкими чертами лица, в прошлом участник Афганской войны, поставил перед личным составом дневные задачи и всех распустил.