— Нет-нет! — воскликнул Голубь. — Не смейте и думать об этом. Чтобы больше таких разговоров не было, ясно?
Эстер опустила голову. Пряди густых каштановых волос рассыпались, спрятав ее лицо.
— Ладно, не буду, — тихо сказала она.
— Так, Эстер. Ну, давайте умываться, — сказал профессор и тяжелой походкой направился к умывальнику. — Скажите, доченька, как дела у Красная? Сегодня он ко мне еще не приходил.
— Его вызвали на заседание дисциплинарной комиссии…
— Да, я и забыл об этом… Что с ним случилось? Он что-то говорил, но я, честно говоря, не прислушался.
Девушка стояла у стола, ее взгляд блуждал где-то далеко. Слабые лучи заходящего сентябрьского солнца пробились сквозь ветви деревьев, заглянули в лабораторию.
— Боюсь, сэр, что Иштвана исключат из университета, — сказала задумчиво девушка.
— Что вы говорите, дорогая? — Голубь повернулся и удивленно посмотрел на девушку. Капли мыльной воды стекали с его рук на пол. — Что вы сказали? Исключат?
— Да, сэр.
— Красная?
— Да, — ответила Эстер.
Голубь снова начал тщательно мылить руки.
— Нет, это невозможно, — сказал он после некоторых размышлений. — А в чем его, собственно, обвиняют?
— Его отец был членом партии нилаши, — пояснила девушка и упругими шагами подошла к профессору.
— В таком случае надо наказать отца, а не сына!
— Не в том беда, сэр, кем был отец Иштвана, а в том, что он не написал об этом в автобиографии. Теперь товарищ Каллош считает, что Иштван намеренно скрыл этот факт.
— А почему он не написал? — обратился к девушке Голубь.
— Потому что отец для него не существует. Так объяснил мне Иштван.
Глаза Голуба округлились от удивления. Он перестал вытирать руки.
— Не понимаю, дорогая. Как это «не существует»?
— Да. Иштван ненавидит своего отца.
— Ненавидит? Это невозможно! Ребенок не может ненавидеть своего отца.
— Однако это так, сэр. Не знаю, что произошло между ними, но Иштван и слушать не хочет об отце.
— Это ужасно! Скажите, дорогая, между ними были какие-то политические разногласия?
— Очевидно, потому что его отец был активным фашистом.
Оба замолчали. Голубь сбросил халат, сел в глубокое кресло у письменного стола, неторопливо закурил сигарету и, выпуская кружочки дыма, ушел в свои мысли. Он внимательно следил за девушкой, которая мыла руки и время от времени заглядывала в зеркало над умывальником.
— Скажите-ка, Эстер, — услышала девушка голос Голуба, — вы могли бы возненавидеть своего отца?
— Отца? — обернулась она к профессору. Полотенце застыло в ее руках. — Никогда не задумывалась над этим. Трудно ответить, я не знаю даже, что такое ненависть.
— Допустим, что ваш отец был бы фашистом… — настаивал Голубь.
— Я не могу представить своего отца фашистом, — засмеялась Эстер.
— Не уклоняйтесь от ответа. Это просто предположение. Отвечайте же, да или нет?
— Сэр, — все еще улыбаясь, ответила Эстер, — есть случаи, когда дети ненавидят своих родителей. Я уже слышала об этом. Значит, в принципе это возможно. А что касается моих отношений с отцом, то между нами никогда не было никаких недоразумений. Поэтому мне трудно дать вам конкретный ответ.
— Подождите, — перебил ее Голубь. — Я неправильно сформулировал вопрос. Знаю, в отдельных случаях родители заслуживают, чтобы дети ненавидели их. Это тогда, когда они негодяи, не заботятся о детях, бьют их, издеваются над ними. Это другое дело. Но ненавидеть кого-то только за то, что у него другие политические взгляды, по моему мнению, неправильно. Особенно, когда речь идет об отце и сыне, о таком отце, который любит своего сына и отдает ему все, что может…
— Мне кажется, сэр, что политические мотивы еще больше оправдывают ненависть, — ответила Эстер.
— Поймите меня правильно, — сказал Голубь, — я ненавижу фашизм. Но если бы мой отец был фашистом, я не мог бы возненавидеть его.
— Сэр, мне не хотелось бы спорить, но я думаю, что в ваших словах есть противоречие, — твердо сказала Эстер.
Голубь вопросительно посмотрел на нее.
— Ненавидеть фашизм вообще, не затрагивая конкретных лиц, носителей фашизма, нельзя. Ненавидеть идеи и любить тех, кто их придумал и применил на практике, — здесь не сходятся концы с концами. Что может дать абстрактная ненависть к фашизму? Ничего! Фашизм стал действительностью в результате деятельности его носителей…
— Я вижу, с вами трудно спорить, — засмеялся профессор, — Я далек от политики. Возможно, причиной этого является то, что с политикой связаны различные ужасные вещи. Намного лучше сфера науки, эти клетки, пробирки, все то, что открывает нашему взору микроскоп. Вот что, дорогая. Отложите на завтра наши заметки. — Профессор встал.
Эстер собрала листки с записями, лежащие на столе, и положила их в желтую пластмассовую папку. Некоторое время задумчиво рассматривала папку и, улыбнувшись, спросила:
— Сэр! Мы еще не дали нашим опытам названия. Что написать на папке?
Голубь задумался.
— Напишите «ФБ-86», — сказал он потом. — Если не ошибаюсь, мы начали эти опыты восемьдесят шесть дней назад?
— Да, — ответила Эстер, — восемьдесят шесть дней. А теперь, сэр, позвольте обратиться к вам с просьбой.
— Пожалуйста, — приветливо сказал ученый.
— Помогите Краснаю. Будет ужасно, если его исключат.
— Что вы, дорогая! Неужели вы действительно думаете, что с Краснаем может случиться какая-то беда! Это же талантливый студент нашего университета. Ставить вопрос о его исключении можно было бы только в том случае, если бы он допустил грубое нарушение правил. Насколько я его знаю, на это он не способен.
— Спасибо, — сказала Эстер.
Она взяла карандаш и вывела на папке «ФБ-86. 1949».
Голубь провел девушку к парадной двери. Эстер попрощалась и быстро пошла по утрамбованной садовой дорожке.
Эстер охотно приходила к профессору. Ей нравилось бывать у него. Иногда они долго гуляли по саду. Ученый увлеченно показывал ей свое маленькое царство. Он сам ухаживал за садом. Это было для него приятным отдыхом. Сад был хороший, благоустроенный. Несмотря на осеннюю пору, густым, зеленым ковром расстилалась трава. Только пожелтевшие и рыжеватые опавшие листья напоминали о том, что лето закончилось.
Не доходя до поворота дорожки, Эстер оглянулась, чтобы по привычке еще раз помахать на прощание профессору. Она подняла руку, улыбнулась. Голубь стоял в дверях виллы. Он тоже махнул Эстер рукой, дождался, пока девушка скрылась за поворотом, и зашел в дом.
Эстер быстро направилась к автобусной остановке. Она думала об Иштване.
Только бы все обошлось хорошо. Бедняга! Он так одинок. Живет на стипендию. Она верит ему. Правда, иногда он ведет себя несколько странно. Сторонится женщин. Кроме учебы, увлекается только спортом, но и то не ради соревнований или спортивной славы. На соревнованиях он так бросил на ковер чемпиона университета Гевеша, словно это был мешок с картошкой. Ребята говорят, что по вольной борьбе Иштван мог бы быть чемпионом страны, но он и слушать не хочет об участии в крупных соревнованиях. Да, странный парень.
Девушка решила пройти до следующей остановки… На углу, у кондитерской, она неожиданно встретила Иштвана. Лицо парня было мрачное, озабоченное.
— Иштван! — схватила его за руку. — Ну как?
— Исключили, — сказал Иштван глухим голосом и отвернулся.
— Это невозможно! — прошептала Эстер, все еще крепко сжимая руку Иштвана. — Что же делать?.. — спросила после короткой паузы.
— Пойду к Голубу, — вздохнул парень.
— Пойдем, Иштван, выпьем кофе, — предложила Эстер. — Все равно Голубь сейчас ужинает. Потом пойдем к нему.
— У меня нет денег, — отказался Иштван.
— Ничего, у меня есть. Пойдем.
Они зашли в кафе. Эстер заказала черный кофе.
— Эстер, — сказал парень, — мы уже давно знакомы. Скажи, ты считаешь меня негодяем? Или врагом? — он с надеждой смотрел на девушку, словно от ее ответа зависело его будущее.
— Нет. Я знаю тебя честным человеком. Но ты совершил ошибку, не написав всего о своем отце.
— Поверь, дорогая Эстер, — перебил Иштван и посмотрел на нее своими голубыми глазами. — До 1946 года я ничего не знал о нем.
— А Каллош говорил, что ты высказывался против советской науки?
— Говорил. Это еще больше осложнило мое положение.
— Но это ложь! За что только сердится на тебя этот Каллош?
— Не понимаю, — развел руками Иштван.
— Я говорила с Голубем, — сказала Эстер. — Он обещал помочь.
— Что ты ему сказала?
— Только то, что сегодня дисциплинарная комиссия рассматривает твое дело.
— Я тоже говорил ему об этом, — сказал Иштван.
— Ты знаешь, какой он невнимательный. Сразу же забыл. Он не понимает, за что ты возненавидел своего отца. По его мнению, отца нельзя ненавидеть. Мы еще поспорили с ним.
— Я тоже говорил ему об этом, — сказал Иштван.
— Ты знаешь, какой он невнимательный. Сразу же забыл. Он не понимает, за что ты возненавидел своего отца. По его мнению, отца нельзя ненавидеть. Мы еще поспорили с ним.
— Многие не могут этого понять. А ты понимаешь? — обратился он к девушке.
— Да, — твердо ответила Эстер.
Они долго молчали. На улице уже вечерело. Засветились на стенах бра, и приятный полумрак окутал людей.
— Пойдем, — сказал через некоторое время Иштван. — У тебя хватит денег, чтобы рассчитаться? Потому что если нет, нам придется остаться здесь, — добавил он с горькой усмешкой.
— Столько еще найдется, — улыбнулась парню Эстер.
Они расплатились и медленно, словно двое влюбленных, прошлись до виллы профессора.
Девушка вынула из сумочки ключ, открыла калитку. Иштван сдерживал нервозность. Как его встретит Голубь, что он скажет? Парню хотелось повернуться и уйти.
— Пойдем, — сказала девушка, ободряюще улыбаясь.
Голубь был удивлен, его жена Магда, красивая женщина лет сорока пяти, тоже с интересом рассматривала поздних гостей.
— Заходите, — приветливо приглашала она.
— Пройдите в мой рабочий кабинет, — предложил профессор. — Ну, говорите, что случилось? — спросил он парня, усевшись в глубоком кожаном кресле. Эстер и Иштван заняли места рядом, на диване.
— Исключили меня. Решение немедленно вступает в силу.
— Все же исключили? — ученый вскочил и начал нервно ходить по комнате, сомкнув пальцы за спиной. Вдруг он остановился перед юношей, пристально посмотрел ему в глаза. Иштван спокойно выдержал колючий взгляд.
— Скажите, друг, — сказал Голубь. В его голосе чувствовалась решимость. — Даете слово, что не совершили ничего противозаконного?
— Даю! Самая большая моя вина — что я ничего не сказал об отце даже после того, как узнал, что он жив.
— Значит, я могу выступать в вашу защиту?
— Если вам угодно, сэр. Я могу только заявить, что никакого преступления не совершил. Проявил обычную неосторожность, вот и вся моя вина.
— Ладно, сынок. Для меня этого достаточно, — сказал Голубь. Он сел и снова закурил. — Я хотел бы спросить еще одно: почему вы возненавидели своего отца?
Иштван наклонил голову и начал нервно крутить пальцами кисти скатерти, которой был накрыт стол. Девушка тоже заинтересованно посмотрела на парня, но видела только его опущенную голову и коричневую от загара шею. Когда Иштван поднял голову, его глаза были влажные.
— Он убил девушку, которую я любил! — сказал парень чуть слышно.
— Ваш отец ее убил? Ничего не понимаю! Кто она, эта девушка?
— Майя. Студентка, — был ответ. Эстер смотрела на Иштвана широко раскрытыми глазами. Об этом он ей никогда не говорил.
— Именно так, сэр, он убил ее. Не собственноручно, конечно. Майя была еврейка. Он призывал к расправе своими статьями и исследованиями. Я очень любил Майю и никогда не прощу отцу ее смерть.
— Когда это было?
— 16 октября 1944 года. На следующий день после того, как партия нилаши захватила власть.
— Ваш отец был членом этой партии?
— Да. Он был ярым фашистом, ближайшим сотрудником профессора Малыша.
— И вы очень любили ту девушку? Ведь тогда вы были еще мальчиком…
— Мне тогда исполнилось девятнадцать, — тихо ответил Иштван. — Я и теперь ее люблю. Когда же узнал, при каких обстоятельствах она умерла, то еще больше полюбил ее. Она вела себя как герой.
— Понимаю, понимаю… — сказал Голубь. Он вынул новую сигарету, снова зажег и в глубокой задумчивости выпустил облако дыма. — Вот что, друг. Идите сейчас домой. Напишите апелляцию и завтра подайте ее в ректорат. Поняли?
— Да.
— Потом придете сюда, закончите работу по анализу крови, проверите правильность подсчетов. Пока я буду продолжать здесь опыты, вы ежедневно будете приходить сюда Ясно?
— Да, сэр.
— Завтра утром я поговорю с Каллошем. Держите себя в руках. Мы не допустим, чтобы вас исключили. Правда, Эстер?
— Правда, сэр, — радостно закивала головой девушка.
Иштван с облегчением вздохнул и заметно успокоился. У Голуба большой авторитет. Как-никак — он известный ученый. Если он вмешается в дело, все, наверное, образуется. Юноша поднялся:
— Большое вам спасибо, сэр. Значит, завтра приду, — он поклонился.
— Выше голову, друг! — подбодрил парня ученый. — Все будет хорошо…
Молодые люди уже спускались с лестницы, когда Голубь позвал Иштвана.
— Уже поздновато. Вы, может, проведете Эстер домой?
Профессор хитро прищурился и улыбнулся. Он улыбался еще и тогда, когда за молодыми закрылась калитка.
* * *
— Где ты живешь? — тихо спросил Иштван. — Видишь, я даже этого не знаю.
— На улице Батхиань, — ответила девушка.
— Можно тебя проводить?
— Ты выполняешь приказ профессора?
— Нет, нет, — сказал Иштван. — Я все равно провел бы тебя.
— Это очень любезно с твоей стороны.
Парень вопросительно взглянул на нее. Он повеселел, стал спокойнее. В глазах заискрился прежний огонек.
— Пойдем пешком.
— Как хочешь, — улыбнулся Краснай.
Они долго шли, не говоря ни слова.
— Иштван, — сказала наконец девушка, — ты очень любил ее?
— Очень.
— Расскажи о ней.
— Что рассказать?
— Все. Какая она была? Почему ты ее любил?
— Какая была?.. Высокая, стройная. На четверть головы выше тебя. Темные волосы спадали до самых плеч. Всегда веселая. Мечтала стать скульптором. Любила все красивое. Вот и все о ней. Почему любил ее? Не могу сказать. Человек никогда не ищет объяснения, почему любит. Если ты была влюблена в кого-то, ты знала, почему любишь?
— Я еще никого не любила, — ответила девушка.
— Когда придет к тебе любовь, Эстер, ты поймешь, что это такое. Человек не может объяснить это чувство, бывает, что и борется против него. Но любовь все же побеждает.
— Скоро будет пять лет, как Майя погибла. И ты до сих пор любишь ее? Почему ты так одинок? — девушка остановилась, обернулась лицом к нему.
Иштван погрузился в свои мысли, его высокий лоб прорезали глубокие морщины. Он схватил Эстер за руку.
— Сядем на минуточку, — сказал тихо. Они сели на скамью, стоявшую в аллее.
— Мне не было еще и десяти лет, когда умерла мать. С тех пор живу сам. Родственников нет. Иногда кажется, что я сойду с ума, угнетает меня одиночество. Может, именно поэтому я с головой погрузился в науку.
— И ты никогда не женишься?
— Этого я не говорю, — Иштван горьковато улыбнулся. — Но в моем нынешнем положении смешно было бы думать о женитьбе…
— Потому что тебя исключили? — спросила девушка.
— Да…
— Голубь все уладит. Ты знаешь его характер. Если возьмется за что-то — обязательно доведет до конца. У него можно учиться настойчивости, честности.
— И многому другому, — добавил парень. — Эстер, я даже не знаю, что делать, если меня не восстановят. Я, может, этого и не переживу. Медицина — мое призвание. О ней я мечтаю с детских лет. Знаешь, в 1944 году я вдруг понял, какие ужасные преступления совершил мой отец, пообещал себе сделать все возможное, чтобы облегчить страдания людей. Это, Эстер, не просто громкие слова. Это мое твердое решение. Я отдаю все силы учебе, чтобы стать врачом, потому что врач много может сделать для людей.
— Наверное, поэтому ты избегаешь общественной работы? — спросила с легкой иронией девушка.
— Эстер, неужели политика заключается только в том, чтобы без конца бросаться громкими фразами или произносить речи? По-твоему, это не политика, если кто-то отлично учится? Я хочу служить своей стране знаниями. Это тоже политика. Все жизненные вопросы мне ясны, а если бы ситуация требовала, я был бы вместе с вами на баррикадах…
— Я знаю это, Иштван, — нежно сказала девушка. — И вполне понимаю тебя. Пошли. — Она взяла Иштвана за руку, посмотрела в глаза.
— Как хочешь, Эстер…
Они встали. Над грядой гор текла громада темных облаков, тускло освещенных бледным лунным светом. Тихий ветерок колыхал ветви деревьев. Иштван и Эстер шли рядом, углубленные в свои мысли.
* * *
Приход профессора был для Каллоша неожиданностью. Он невольно поднялся со своего места. Авторитет и слава Голуба производили на него большое впечатление. Уже много раз давал он себе слово не обращать внимания на ученого. В конце концов, кто для него этот седой профессор? Интеллигент старой закалки, просто — он уверен — саботажник. Ведь какими результатами может похвастаться известный профессор? Никакими! Что он сделал до сих пор для народной демократии? Ничего! Его нельзя было даже уговорить, чтобы поучаствовал в субботнике по восстановлению города, хотя другие профессора пришли. Оправдывается занятостью, какими-то опытами! Конечно, это неплохая отговорка. Опыты могут быть удачными и неудачными. Пока что Голубу похвастаться нечем. А до 1945 года он жил в Лондоне. Разве этого не достаточно, чтобы понять все? Враг хитер, он работает с перспективой на многие годы вперед.