Сергей вздохнул и двинулся вперед, с каждым шагом набирая скорость — его не оставляло предчувствие надвигающейся опасности, и казалось, что он может куда-то опоздать… Местность быстро понижалась, в мутных клубах совсем исчезли силуэты деревьев, под ногами все чаще начали попадаться камни. Потом исчезли и камни, и он осторожно ступил на ровную, как стол, и растрескавшуюся поверхность пересохшей глины. Земля слегка подрагивала под ногами, из густой сетки мелких трещин поднимались струйки пара… «Это что, гейзер под ногами? — мелькнула испуганная мысль. — А если провалиться?» Но ощущение беды нарастало, и он почему-то верил этому… Может быть, потому, что очень боялся опоздать. Ноги быстро понесли через трещины…
Глава 7
«Вот. Вот оно… Только это может быть чем-то, потому что если иначе — то я просто грубо ошиблась…»
Шульга нахмурилась, внимательно разглядывая развалины какого-то строения, похожего на храм. Ничем не примечательные развалины — обвалившаяся внутрь крыша, широкие взмахи почерневших крыльев-колонн по бокам, кое-где тоскливо белеют остатки лепных украшений… Если бы не одно — они находились как раз на границе Голубой Черты. Голубой туман пересекал развалины, оставляя дальнюю часть расплывшейся и замутненной — уже по ту сторону, в другом и непонятном мире. И еще одно…
Шульга два часа непрерывно наблюдала за развалинами из кустов и ни разу не заметила ни единого движения. Мир за туманом всегда жил, там время от времени возникали силуэты пауков и разных тварей — нечисти Роха, они жили — появлялись из глубины и исчезали, возникали и пропадали, — занимаясь какими-то своими, неведомыми делами. А в развалинах никого не было. Там никто не появлялся, никто не ходил, не бегал, не ползал… И это давало надежду. Надежду на то, что там может оказаться шахта…
Шульга вздохнула. Она никогда не видела мрак-шахт — никто бы не рискнул подводить человеческих детей до клятвы верности Магрому к порталам-мостам, но курс подготовки включал и эти знания. Это была бы очень крупная удача, настоящее везение… К тому же оставалось последней надеждой, самой последней…
Она обернулась и бросила продолжительный взгляд к горизонту, вдоль Голубой Черты — взгляд, полный тревоги и разочарования. Ибо там, уже в пределах прямой видимости, было видно окончание Голубого тумана. Там поднималась стена непроницаемой Ночи. Стена не тумана, а черной всепоглощающей тьмы, где не бывает солнца, не бывает света и никогда не бывает и не может быть жизни, нормальной жизни… Всеобъемлющая Наступающая Ночь.
Она прошла Голубую Черту почти из конца в конец, и только здесь нашла хоть что-то, заслуживающее внимание. Или это оно — то, что увидел перед смертью Энист и что не хотела, чтобы узнали другие, Эллоя, или все. Окончательное, предсмертное «все». Окончательное «все» своей жизни, надежде, будущему… И не было смысла тянуть до завтра — «завтра» не покажет ничего нового.
Шульга медленно приблизилась к развалинам, бросая вокруг настороженные взгляды. Ничего. Только тихо прошелестел ветерок, прокатившись волной по густой, разросшейся здесь траве и закачав широкие листья притулившихся к стенам лопухов. Ничего… Она перепрыгнула через поваленную колонну и, поднявшись по заросшим ступеням, заглянула внутрь широкого входа — под ногами хрустнули осколки битого кирпича. Также ничего. По крайней мере на этой стороне. Просторный, заваленный битым камнем и мусором зал без крыши пересекала мутная колышущаяся стена тумана; сквозь белесую мглу смутно чернел вход в следующую часть здания. Так…
Она вздохнула и собралась с силами. Сейчас она пересечет Голубую Черту. Сейчас произойдет то, о чем не раз холодно предупреждала Эллоя, что не раз приходило в голову почти каждому — вместе с паникой и ужасом, о чем, бывало, со страхом перешептывались между собой дети, с опаской оглядываясь вокруг и бросая безнадежные взгляды за горизонт. Сейчас произойдет то, что навсегда поставит ее по другую сторону мира, закона, навсегда отгородит от всего знакомого и привычного. И ненавистного… «Поэтому — пускай. Пускай уж лучше так».
Она зачем-то набрала в грудь побольше воздуха и ринулась вперед, как ныряльщица в ледяную воду. Виски и затылок сдавила волна страха и ужаса — к этому она почти привыкла в багровом Иррагорте, но сердце зашлось от ощущения нависшей неотвратной беды. Видимый мир сразу сузился и стал колышущимся, голубовато-расплывчатым. Все. Свершилось. Больше назад пути нет. «Что-то произошло в этом мире, — почему-то пришло в голову. — Что-то. Кто-то где-то вздрогнул, кто-то что-то потерял и кто-то что-то нашел…» И где-то там неожиданно подняла голову, прислушиваясь к чему-то, Эллоя…
Шульга вытерла со лба липкий пот и, настороженно оглядываясь, заглянула в открытый вход на противоположной стене. Какой-то коридор с залами… Она медленно вошла, готовясь при малейшем движении сигануть к выходу. Когда-то двери в залы были стеклянными, но теперь стекло было выбито и мелкими осколками скрежетало под ногами, отдаваясь под сводами быстро гаснущим эхом. Мозаичный пол покрывал толстый слой пыли и обвалившейся штукатурки, стены проглядывали каменной кладкой и глубокими бороздами непонятных царапин. По углам — изломанные остатки каких-то изваяний… Пусто и тоскливо.
В конце коридора обнаружился еще один вход — вниз, в темноту, убегали плоские ступени круглой лестницы. Шульга, стараясь сдерживать заколотившееся сердце, быстро вернулась и пошарила в пустых залах — кое-где на стенах оставались огарки старых факелов. Потом долго высекала искру дрожащими руками. Когда наконец вспыхнул и запылал, набирая силу, огонь — побежала вниз, прикрывая от сквозняка пламя рукой.
Лестница привела в круглый зал — в центре виднелся парапет колодца. Шульга закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов: «Бог мой, неужели…» Потом подошла и глянула через борт вниз…
Факел выпал из ослабевшей руки и закружил вниз, описывая в темноте замысловатые круги и зигзаги, потом достиг дна и взорвался грудой быстро тухнущих искр. Шульга сжала голову и медленно опустилась на пол. Бог ты мой, Бог… Это была она, это была мрак-шахта, только без мрака… Портал без дверей. Это уже был не портал, это была теперь никому не нужная труба — самый обычный колодец. Да еще и без воды… Отчаяние, захлестнувшее от кончиков ног до затылка, вырвалось наружу и прокатилось по залу дробящимся эхом глубокого стона. Девочка обхватила колени руками и тихо заплакала, уставившись в пустоту — всхлипывая и икая, и размазывая по грязным детским щекам обильные соленые слезы, которые никак не хотели останавливаться и только оставляли на языке свой особый и почти забытый с годами привкус… Обильно и с горечью, и с потерянной надеждой, с надеждой не только на жизнь и какое-то будущее — на мечту…
Она сидела так долго, очень долго, вперив безжизненный взгляд в темноту. Давно остановились и высохли слезы, оставив разводы на грязных щеках, перестало вздрагивать и сжиматься переполненное сердечко, прошли обиды и горечь, и вздохи — но осталась, осталась и разрасталась, заполняя собой все пространство внутри, нудящая глухая пустота. Пустота и в душе, и в мыслях, и в сердце…
Она не удивилась, когда сверху донесся звук множества шагов и на лестнице заплясали отблески факелов. Она не произнесла ни слова и не сопротивлялась, когда ее подхватили черные руки и поволокли наружу, и бросили в пыль — прямо к ногам холодно улыбающейся Эллои. Она не застонала и ничего не сказала — только подняла голову и посмотрела в глаза, ледяные глаза своей бывшей наставницы и надзирателя. Очень бы удивился этот надзиратель, если бы узнал, что она там искала. Ей не надо было прощение, она не хотела ничего себе вымаливать — она искала сочувствия. Капельку, маленькую крошку сочувствия и тепла. Маленькую дольку жалости и сострадания — без которых просто не могут существовать дети…
В темных глазах было чувство. Там было и всегда жило чувство. Но не сострадание и жалость. Там жила ненависть — ненависть к ним всем, детям, и еще… радость. Радость и предвкушение от… Шульга не хотела задумываться — от чего. Она просто закрыла глаза, на которых стали опять появляться предательские слезы.
Она была дочерью принцессы и внучкой короля. Но еще она была маленькой двенадцатилетней девочкой, которая умеет мечтать и видеть сны, боится страшного и пугается плохого, и по крупицам ищет доброту и тепло — чего так и не смогла вытравить из нее Эллоя. И, как и все дети в ее возрасте, завышение считала себя почти взрослой и, как и все дети, не рассчитала своих сил…
Она еще молчала, когда мрачные морги вбивали в камень — тут же, рядом с развалинами храма — острые клинья от ручных кандалов. Когда приковывали ее этими кандалами к стене. Но уже начала отходить в сторону отупелость, начало постепенно спадать безразличие — сердечко заволновалось, забеспокоилось и начало тихо и бесповоротно наполняться ужасом. Ужасом перед тем, что вряд ли молча смог бы вынести и любой из взрослых…
Она еще молчала, когда мрачные морги вбивали в камень — тут же, рядом с развалинами храма — острые клинья от ручных кандалов. Когда приковывали ее этими кандалами к стене. Но уже начала отходить в сторону отупелость, начало постепенно спадать безразличие — сердечко заволновалось, забеспокоилось и начало тихо и бесповоротно наполняться ужасом. Ужасом перед тем, что вряд ли молча смог бы вынести и любой из взрослых…
Ее мокрые глаза искали глаза Эллои и молили, молили и вопили — и натыкались на сладость, на славу и торжество победителя. Как будто венчала лаврами победа над двенадцатилетней девочкой…
— Что, уже совсем другое в голове? — Высокий голос тюремщицы гремел над камнями и головами бездушных моргов. — Уже не хочется втихую пошептаться со своей подружкой? Уже не кажется, что у тебя есть что-то такое, чего нет у других?
Она молила, смотрела и молила, и опять по щекам текли безудержные горячие слезы, опять глотались и перчили в горле, и оставляли на языке соленый привкус безнадежной горечи…
— Чего же ты молчишь? Моли! Умоляй! Падай на колени! Ибо твою голову после этого захотят увидеть все!
Шульга опустилась на дрожащие колени — цепь натянулась и прикованные руки задрались вверх; закрыла мокрые глаза и подняла лицо к небу. «Боже, почему? Почему так? Боже… Я ведь так тебе верила! Я ведь так надеялась, ждала… Я так хотела и просила твоей помощи! Почему ты предал меня, Бог мой, почему? Почему ты не дал мне легкой и спокойной смерти? А я ведь оставалась тебе верна, все это время была верна… За что же все, Боже?» Она уже не держалась, у нее совсем не было сил держаться и сохранять свой дух. Эллоя даже и не догадывалась, что она молчала не из упорства и стойкости. У нее просто от слабости дрожали губы и она не могла выдавить ни звука… «Боже, дай мне спокойно умереть… Боже, помоги, приди и умертви…»
Когда в грязновато-белом тумане появились устрашающие силуэты сразу нескольких крабов с задранными кверху клешнями — тогда появился и голос. Шульга выгнулась дугой и дико закричала — эхо пробило туман и отразилось от стен разрушенного храма…
— Ты мне хочешь что-то сказать? — донесся спокойный голос Эллои. — Говори! У тебя не так много времени.
— Пожалуйста, — навзрыд плакала девочка, смотря полными ужаса глазами на приближающихся монстров. — Пожалуйста… Я на все согласна…
— На все? — торжественно тянула время надзирательница, она явно наслаждалась.
— На все… — почти кричала Шульга. — Пожалуйста…
— И поклясться в верности Магрому?
— Да…
Каменные крабы приблизились — панцири стукались друг о друга, и широко расставленные клешни порядком мешали им самим. Шульга опять закричала и выгнулась, стараясь как можно оказаться выше…
— Поздно, радость моя, — как эхо, издалека донесся голос Эллои — хоть она и была совсем близко. — Надо было думать раньше…
До лодыжки дотронулась первая клешня — нащупывая для удобного захвата, по бедру наждачкой прошлась вторая… Шульга опять рванулась вверх изо всех сил, запрокинув голову назад:
— Боже!!! — Это был не крик, а нечленораздельный вопль. — Помоги!!!
Клешня соскочила с лодыжки первой ноги, зато другую ногу сразу и удобно захватили две другие; внизу резанул всполох боли — на камни брызнула кровь…
— А-а-а-а-а-а-а!!! МАМА!!! Мамочка родненькая… А-а-а-а!!! ПАПА!!!
— Сейчас, девочка, сейчас…
Она не сразу поняла, не сразу приняла и не сразу что-то осознала. До нее совсем не сразу что-то дошло — голова была просто переполнена ужасом. Но это было так реально, так наяву — и тем не менее не могло, просто не могло быть реальностью. Потому что в голосе, запыхавшемся и торопливом, прозвучавшем совсем рядом, была неподдельная тревога… За нее. Но клешни крабов внизу почему-то отцепились… Раздался какой-то звук, потом резкий вдох и выдох, потом опять звук и свист клинка, рассекающего воздух…
Девочка медленно опустила мокрое и белое как бумага личико вниз — губы мелко дрожали и колотилось как сумасшедшее сердце. Внизу, под камнем, на который она умудрилась запрыгнуть — дальше не пустила цепь, — валялись два убитых краба; задранные вверх ноги еще подрагивали в предсмертной агонии. Чуть подальше — еще один… Еще дальше — уже в размытом мареве тумана — опять раздался резкий звук, звякнула о панцирь сталь и мелькнула чья-то расплывчатая тень…
Шульга — тяжело и глубоко дыша, как после изнуряющего кросса, и боясь во что-то поверить — всхлипнула, повернулась и посмотрела на Эллою: пожалуйста, не повторяйте этого… Но Эллои на месте не было. Как и не было ни одного морга… Девочка поморгала мокрыми глазами: они только что были здесь и не собирались никуда уходить, это наваждение какое-то… Но тюремщицы действительно не было. И моргов…
— Кто ты, девочка? И что здесь происходит?
Она резко обернулась и задержала дыхание — к ней подходил, вытирая на ходу заляпанный клинок травой, незнакомый человек и разглядывая ее — серые глаза на светлом лице сощурились, собирая в уголках задумчивые морщинки…
Она смотрела ему в глаза и не могла отвести взгляд. Она давно, очень давно не видела взрослых людей, если не считать Эллои и моргов, и все равно… Ее не интересовала одежда, обувь или цвет лица — она не могла оторваться от глаз. Обычных человеческих глаз — без опушки пушистых ресниц или соколиного разлета бровей, — самых обычных глаз, но… Там жила человечность. Там жило участие. Там жила теплота… И еще — почему-то возрастало и множилось удивление.
Свистнул рассекаемый воздух, глухо звякнуло разрубаемое железо — правая рука с обрывком цепи устало повисла вдоль тела. Через секунду так же освободилась и вторая. Человек снял ее с камня и поставил перед собой, потом очень мягко поднял подбородок и заглянул в глаза:
— Солнышко ты мое бедное, девочка маленькая… Скажи мне честно, тебя случайно зовут не Рада?
Шульга устала удивляться:
— Рада… А кто вы?
Он сделал паузу, долго не отрывая от нее глаз; она могла поклясться, что перед тем как отвернуться, там тоже появились слезы…
— Твой отец, девочка моя. Ты ведь меня звала…
Это был предел. Мир закачался и расплылся перед глазами — Шульга начала терять сознание. И перед тем как окунуться в спокойную теплоту беспамятства, ей показалось, что вверху улыбнулось и подмигнуло Небо…
Откуда-то издалека донесся странный гул, земля чуть дрогнула под ногами, через некоторое время — снова…
Сергей вынес девочку из тумана и, оглядевшись вокруг, осторожно положил у подножия разрушенного храма. Затем подцепил кончиком меча и снял с маленьких рук железные оковы с обрывками цепей. Намочил из фляги тряпку и протер поцарапанную крабами ногу и грязное от разводов слез детское личико. Потом, набрав пригоршню воды — «прости, солнышко, нам надо уходить…», — побрызгал сверху. Девочка сразу вздохнула и открыла — такие родные, такие синие, сразу узнанные и так взволновавшие глаза…
— Ой…
— Прости, маленькая моя, нам надо идти, — мягко сказал Сергей. — Сюда ведь могут нагрянуть. Идти можешь?
— Могу. — Она начала подниматься. — Они куда-то все убежали…
— Кто?
— Эллоя, морги, все…
— Когда? — нахмурился Сергей.
— Как только вы появились. — Девочка во все глаза рассматривала его. Сразу становилось теплей на душе — как будто рядом была Эния.
— Гм… — Он задумчиво почесал лоб. — Ладно… Нам придется идти в туман. Держись ко мне поближе, хорошо?
Она кивнула головой, по-прежнему не отрывая от него взгляда. Кажется, здесь дети взрослеют раньше — ей на вид было значительно больше десяти.
— Сколько тебе лет, ласточка? — Он ласково провел рукой по ее волосам. — Ты помнишь?
— Двенадцать. Я все помню, — ответила она. Ее глаза начали опять увлажняться. — Восемь лет, восемь долгих-предолгих лет, но я помню. И маму… И папу. Разве у людей много пап и мам?
— Восемь… — задумчиво повторил Сергей. Да, время в Рохе действительно вытворяет странные вещи. Он взял ее за руку: — Нет, Рада, не много. Одни. Понимаешь… Давай поговорим об этом после?
— Мой папа умер?
— Нет, — вздохнул Сергей. — Он погиб. Погиб как герой — пытаясь найти тебя. Твоих долгих восемь лет назад. Ты бережно храни память о нем в своих воспоминаниях. Бережно…
Она очень серьезно кивнула головой в ответ. Похоже, она просто эмоционально устала. Значит, переживания придут позже…
— Ну что, вперед? — Он поднялся и закинул на плечо походный мешок, потом засунул в ножны и поправил за спиной меч.
— А мама? — опять очень серьезно спросила она.
— Мама? — Он улыбнулся. — А вот мама тебя очень, очень и очень ждет. Очень, очень и очень любит. И я вместе с ней… Пойдем? Потом поговорим обо всем, у нас будет много времени — на все-все-все, что только пожелает твоя душа! Хорошо?