Отлежавшийся среди убитых, сам получивший по пуле в каждую из ног односельчанин Турпала, 17-летний парень по имени Шерип, рассказал потом, как все было, и тому оставалось только кивать. Остальные тоже кивали: «Да, подвернул ногу. Перед самым боем. Бывает. Случайность, мы понимаем. Жалко, да?» И ухмылочки в глазах…
Травма оказалась серьезнее, чем показалось в самом начале, когда добравшиеся до места разгрома их «отряда самообороны» люди дотащили его и Шерипа до кричащего и воющего Биноя. Это едва-едва утихомирило тех, кто слишком осмелел при виде того, как он, обездвиженный, но не раненый и не убитый, лежит во дворе собственного дома. Через неделю прибывший из самого Грозного врач заявил ему, что если не сделать операцию, то хромать он будет всю жизнь. Турпал скрипнул зубами и сделал так, как ему сказали: забрал из дома все деньги и уехал в Грузию. Ни разу не обернувшись на молча стоящую у ворот жену, ни разу не позволив себе подумать о том, каково ей будет жить без него в селе, в котором почти не осталось взрослых мужчин. Но решение оказалось правильным. Денег, конечно, хватило на считаные недели, но человеку, пострадавшему в войне с русскими, за многое можно было не платить — имелись те, кто готов был взять это на себя. Врачи в Грузии были великолепные, и через четыре месяца Турпал сумел вернуться домой. А еще через три он начал отрабатывать то, что вложили в него люди, которых не смутила произошедшая с ним глупая случайность.
В апреле следующего года они вдвоем с тем же Шерипом ушли через горы к востоку — пусть и всего на несколько дней. Что бы там ни говорили другие, но этот парень все же не перестал его уважать. Залечив собственные раны, он поклялся отомстить русским за унижение и без колебаний согласился пойти со своим бывшим командиром в еще один бой. Они устроили засаду на почти пустой дороге, о которой Турпалу рассказал с полгода назад случайный собеседник, и без толку пролежали в кустах почти сутки. Но даже устав и замерзнув, они дождались того, что оказалось нужной целью: ею был белый газик «Нива», в котором сидело несколько человек в милицейской форме. Милиционеры тоже бывают разные, но село, в районе которого они находились, считалось «кадыровским»… Подпустив «Ниву» метров на двадцать, Турпал и Шерип одновременно открыли огонь, за несколько секунд изрешетив машину сверху донизу. С такой дистанции пуля калибра 7,62 миллиметра пробивает почти насквозь и корову — не то что тонкую жесть и слабое человеческое тело. В изорванной пунктиром попаданий машине остались трое, включая одного офицера, и хотя два автомата были разбиты пулями, они все же послужили неопровержимым доказательством их успеха для тех, кто хотя бы только попробовал сомневаться. Под конец обратного перехода нога у Турпала разболелась так, что он едва шел, но в Беной они вошли все же ровным шагом: спокойно, среди белого дня, заросшие грязью и щетиной, пыльные, но скалящиеся от удовольствия.
Весь май он разрабатывал ногу, понемногу добавляя нагрузку, а к июню, когда снова мог бегать по горам с полной выкладкой, ушел с Шерипом и собственным 16-летним племянником в сторону Дехьа-Атаг’а. Помимо оружия, племянник нес и видеокамеру «Панасоник», и следующий их успех — подрыв на заложенном фугасе бронетранспортера федералов уже через неделю был показан по какому-то из европейских телевизионных каналов. У них было мало взрывчатки, да и оператором молодой родственник Турпала оказался хреновым — камера все время дрожала, а половину кадра занимали ветки деревьев, находящиеся между ними и окутавшимся облаком взрыва старым БТР-70. Но все равно — дело было в принципе, и за зримое свидетельство героической борьбы чеченского народа против оккупации было заплачено как положено. То, что бронетранспортер не перевернуло и что он даже не загорелся, для европейцев тоже не имело значения — в этом они ничего не понимали, им нужен был просто символ. Дрожащая картинка со сценой подрыва их устроила, и деньги были перечислены в срок. А вот дальше было интересно. К общему удивлению, Турпал отказался от положенной ему доли (после уплаты всех комиссионных передавшему пленку в нужные руки человеку составившей едва более двух тысяч евро), хотя деньги ему нужны были очень: его семья банально недоедала. Но это тоже оказалось правильным решением, — имя Усоева, давно пропавшее из разговоров своих, снова начали вспоминать. Немалую роль сыграл, конечно, человек, неожиданно заработавший вдвое больше того, что ожидал, но поврежденный БТР тоже чего-то стоил, и о Турпале вдруг вспомнили.
Через три недели в Беной приехал доверенный человек одного из достаточно известных полевых командиров, который провел несколько часов в разговорах «ни о чем». Приняв все же решение, на прощанье он отдал Турпалу вырванный из тетради в линейку лист бумаги, на котором с обилием ошибок было написано несколько корявых предложений. Турпал сделал все как надо, и это вышло даже легче, чем было с засадой на милиционеров, продавших русским свой народ. Инкассатор привез в отдаленное село подачку от Москвы — пенсии и какие-то другие выплаты, позволяющие оккупационным властям докладывать самим себе, что «мирная жизнь в Чечне налаживается». Его убили вместе с охранником, успевшим открыть огонь, но ни в кого, разумеется, не попавшим. Добыча была не такой уж большой — всего несколько десятков тысяч рублей, но организовавший передачу информации человек подкинул в какую-то из русских газет сообщение о том, что нападение было произведено российскими солдатами, причем представил несколько свидетелей и какие-то «неопровержимые», по его заявлению, доказательства. Что там было дальше, Турпал особо не интересовался, не его это было дело, но наверняка все это было не просто так. В результате совершенное им стало очередным звеном в цепи восстановления уважения к себе в глазах окружающих. В медленной и неровной цепочке перехода от «это тот самый, который…» — к «оправился от ранения, и теперь снова…»
Удачные и не очень удачные рейды — иногда на несколько сотен километров от Беноя. Обстрелы колонн и уничтожение предателей. Изредка — успехи в виде чего-то зримого: русского именного жетона на оборванной цепочке, трофейного автомата. Иногда денег, вырученных от продажи трофеев, либо призовых, время от времени доходивших из разнообразных фондов до тех, кто действительно воюет. Все это чередовалось как с полностью безрезультатными походами (единственная польза — натаскать молодежь так, как когда-то натаскивали их, его поколение), так и с потерями. За прошедшие годы федералы все же научились воевать, и теперь на пулю, мину или штурмовой удар с воздуха можно было нарваться в любой момент в собственной стране. Плюсом было то, что в ни в один из постоянных отрядов Турпал со своей вновь формируемой небольшой, но уже слаженной группой так и не влился. Большую часть операций он проводил или самостоятельно, или в интересах тех полевых командиров, оказание услуг которым считал для себя полезным. Это устраивало всех, в том числе и его самого, понимавшего, что к нему продолжают присматриваться. Масштаб действий «группы Усоева» был микроскопическим, но с этим можно было жить: он был реалистом и знал, как вести себя, чтобы ежеминутный риск оправдывался шансами на успех. Но все равно пару раз они нарвались. Несколько раненых не значили ничего, но в одной из стычек конца следующего года погиб молодой Шерип, ставший к этому времени его ближайшим помощником. Гибель смелого и сообразительного парня искренне огорчила Турпала, и, может быть, именно поэтому он с тех пор относился к молодым с долей чуткости, которой не мог и заподозрить в себе ранее. Вот как к Гаде.
— А?.. — переспросил он, поняв, что задумался. — Что?
— Машина, — негромко повторил Гада, пригибаясь к земле и приглушая голос. Непостижимым образом последние произнесенные им слова, к которым Турпал не прислушивался, занятый собственными мыслями, теперь всплывали в его мозгу. Да, он видел уже и сам. Света хватало, линзы в бинокле были отличными, а то, что он держал его в футляре, сохранило их необмерзшими. Грязно-серый фургон «ЗиЛ». На лобовом стекле, в нижнем правом углу — розовый прямоугольник пропуска. До поворота — метров триста.
— «Кузакема», — произнес Турпал в поднесенную ко рту трубку всхрапнувшего статикой «уоки-токи». На другом конце эфира, в сотне метров от них, вяло хмыкнули. Слово было не его — его придумал сам формальный командир отряда, и такое ощущение, что это стало для него едва ли не поводом гордиться своим богатым воображением. Хотя слово было как слово. «Ковер-самолет». В принципе — подходит.
Теперь оставалось только ждать. Он даже не смотрел в нужную сторону, зная, что бойцы не подведут. Гада же явно волновался, и Турпал то и дело ловил на себе его быстро скользящие взгляды. Потом, через пару минут, черно-желтая коробочка переговорного устройства хрюкнула снова, и ровный голос Арзу Акмаева произнес одно короткое слово: «Ха». Да.
— «Кузакема», — произнес Турпал в поднесенную ко рту трубку всхрапнувшего статикой «уоки-токи». На другом конце эфира, в сотне метров от них, вяло хмыкнули. Слово было не его — его придумал сам формальный командир отряда, и такое ощущение, что это стало для него едва ли не поводом гордиться своим богатым воображением. Хотя слово было как слово. «Ковер-самолет». В принципе — подходит.
Теперь оставалось только ждать. Он даже не смотрел в нужную сторону, зная, что бойцы не подведут. Гада же явно волновался, и Турпал то и дело ловил на себе его быстро скользящие взгляды. Потом, через пару минут, черно-желтая коробочка переговорного устройства хрюкнула снова, и ровный голос Арзу Акмаева произнес одно короткое слово: «Ха». Да.
Уже махнув рукой молодому и начав энергично продираться через прошитые мерзлыми черными ветками кустов сугробы, Турпал с удовлетворением осознал, что операция, казавшаяся ему сначала переусложненной, развивалась почти идеально. Несколько человек серьезно обморозилось в ходе ночевки в лесу, — снятый со шведского метеорологического сервера прогноз погоды оказался, мягко говоря, неточным. По крайней мере двое могут на всю жизнь получить шрамы на распухших, воспаленных сейчас щеках, но это ничего. Заработанные на далеком русском севере шрамы будут только украшать их, когда они станут расписывать перед менее умелыми и потому оставшимися дома друзьями подробности своего успеха. Арзу же Акмаев, сначала показавшийся Турпалу выскочкой, проявил себя не так уж плохо. Если он будет продолжать в том же духе, то к их возвращению игнорируемое пока в группе прозвище «Аль-Махик»[8] может пристать к нему снова. В конце концов, четверть татарской крови не имела большого значения, если человек был истинно верующим — и вдобавок борющимся за правое дело.
Тела водителя и экспедитора уже оттащили в кювет и присыпали снегом. Особо напрягаться никто не собирался — в ближайшие 30 минут их не найдет ни один человек, а потом русским будет не до расследований.
— Чисто, — подтвердил молодой Адам, которого Турпал приставил к Арзу в качестве связного, а заодно и в качестве наблюдателя. От пришедшего «со стороны» человека, пусть и наделенного полномочиями, на порядок превосходившими те, которыми владел любой из расплодившихся после окончания серьезных боев «бригадных генералов», можно было ожидать чего угодно. Но пока он не вызвал к себе ни одной претензии: умный, хваткий, хитрый. Последнее было, наверное, важнейшей характеристикой Акмаева. Умелый и хитрый. Не остановится ни перед чем. В бою наверняка не струсит, но при малейшей возможности избежать прямого боя — сделает это без колебаний. Некоторые могли рассматривать это как слабость и чуть ли не недостойную настоящего вайнаха трусость, но Турпал был гораздо умнее их. Он сам, когда ему удавалось занять позицию, позволяющую выстрелить противнику в спину, стрелял не колеблясь. И не окликая. Так что Арзу был, пожалуй, ровней ему по складу характера и темпераменту. Менее агрессивный, заметно менее сильный физически, такой же умный, но более хитрый. И это хорошо. В способность тупоголового храбреца, истинно верующего в ожидающие его райские врата, довести их уже почти до внешних ворот ближайшей к европейской границе АЭС, Турпал не поверил бы ни на секунду. А значит, и не пошел бы с ним.
— Время?
Ведущий тяжело нагруженный автофургон Арзу не мог даже взглянуть на часы: дорога была почти ледяной, а из кювета или даже засыпавшего кювет вровень с дорогой спрессованного месяцами морозов снега можно было уже не выбраться. Во всяком случае — не в ближайшие часы.
— 7.44.
На всякий случай в память ни разу пока не использованного сотового телефона был забит номер местной круглосуточной службы эвакуации и помощи на дорогах, обладающей тягачом, способным вытащить забуксовавший «ЗиЛ» из любой ямы. Но ждать, пока ленивые русские свиньи протрут глаза и приедут вытаскивать их фургон… Все это стоило времени, а его резерв на этом этапе операции исчислялся десятками минут, а никак не часами. А уже на следующем его не будет совсем.
— Пять минут минус, — бросил Арзу, даже не повысив голос. Турпал кивнул, так же напряженно глядя на дорогу, как и он сам. Пять минут не имели большого значения. Более того, будь он за рулем, он предпочел бы ехать с чуть меньшей скоростью: пусть потеряв еще 5 или даже 10 минут, но снизив уровень риска уйти на каком-нибудь повороте с и так-то суженного сугробами полотна. Но давать ненужные советы Турпал, разумеется, не стал. Было понятно, что его формальный командир, а фактически напарник по руководству операцией достаточно умен для того, чтобы не выйти за рамки своих возможностей как водителя. Кроме того, им помогал Аллах.
Телефон Турпала был завернут в пупырчатый полиэтилен и хранился в одном из внутренних карманов пояса-сумки — рядом с пачкой недоиспользованных денег и коллекцией выписанных на его имя удостоверений. Точно такой же комплект имелся у Акмаева, причем его удостоверения были выписаны на «старшего лейтенанта», в то время как у самого Турпала — аж на «майора». Это давало некоторое удовлетворение, как и то, что должность командира вновь слившейся воедино группы и право принятия решения немедленно и безоговорочно переходили к нему при малейшем обострении ситуации. Таковых пока не произошло ни одного, и хотя это нельзя было не поставить Акмаеву в заслугу, одновременно это сводило роль Турпала к роли почти проводника. Почти. А впереди дело — и в его первой фазе командиром для всех будет он.
Искоса поглядывающий на ведущего машину Арзу, выпятившего челюсть вперед, Турпал продолжал размышлять, стараясь не отвлекаться слишком сильно. Предстоящей схватки он не боялся — наоборот, по телу разливался знакомый пузырящийся жар, быстро прогоняющий остатки въевшегося в него за предшествующие сутки и особенно за ночь холода. К заявлению самого Акмаева о том, что операция спланирована в основном лично им, можно было относиться по-разному. В конце концов, эти слова были полностью подтверждены и тайпанда, и Абу-Сирханом, — главным представителем «Исламан Низамдай»[9] в их районе. Но как за время подготовки, так и с момента начала самой операции старающийся никогда не афишировать свои наблюдательность и аналитические способности Турпал уловил достаточно значительное количество деталей, чтобы начать в этом слегка сомневаться. На хвастуна Арзу не похож совсем, — значит, смысл его выдвижения в том, что он прикрывает человека или группу людей, предпочитающую остаться в тени. Скорее всего не из скромности, а из-за разумного опасения перед провалом, способным вызвать персональную и активную охоту на них спецслужб федералов, — но все равно… Пожертвовав известностью и всеми прилагающимися к ней благами, которые должны были последовать после успеха, эти люди позволили себе потерять слишком многое, а уже одно это заставляло понять, что все может быть сложнее, чем кажется. То есть сложнее уже известной сложности…
Турпал усмехнулся, снова бросив взгляд влево. Арзу знает по крайней мере пять языков: нохчи, арабский, татарский, английский и русский. Возможно, знает еще и французский, если только произнесенная им по какому-то поводу длинная и сложная фраза не была запомнена на слух из какого-нибудь фильма. Материалы по маршруту движения отличались такой точностью, которая может быть обеспечена лишь по-настоящему профессиональной организацией, — возможно, даже самим Комитетом Шариатской Безопасности. Это было лишь предположение — у Комитета имелись свои собственные группы, специализированные на диверсиях, но предположение было лестным и приятным, поэтому отметать его Турпал не торопился. И потом, подобной точности развединформации не было, по рассказам победителей, даже в Буденновске и Кизляре: а обе эти операции были проведены практически идеально как с политической, так и с чисто военной точек зрения.
Были известны полные имена, возраст и краткие служебные характеристики не только старших, но и почти всех младших офицеров охраны станции, имелись их фотографии. Сдав строгий экзамен, любой из одиннадцати бойцов группы был способен опознать их в лицо, назвать по имени-отчеству и поинтересоваться здоровьем жен, которых тоже знал по именам. Такие же полные сведения имелись по начальникам отделов транспортной милиции по всему извилистому маршруту их движения — как в сторону цели, так и для отхода. Были известны имена и заучены приметы начальников поездов, в которых они ехали, имена, звания и характеристики командиров постоянных групп охраны движения этих поездов. И даже при том, что к пункту сбора они шли четырьмя разными маршрутами, полные данные имелись для всех четырех. Ну, и так далее. Легенды для каждого этапа, прикрытие — как официальное, так и силовое. За каждой «бригадой», как условно называли их разделившиеся уже в Грозном мини-команды из трех-четырех человек, следовала группа из четырех-пяти подготовленных к действиям во вражеском тылу бойцов. Они понятия не имели, кого должны охранять, как их зовут, каковы их задачи и сколько их, но по звонку или контакту «официального» прикрывающего, также «пасущего» каждую бригаду вслепую, были готовы на любые действия. Атаковать линейный отдел МВД на железнодорожном транспорте, отбивая взятых по подозрению. Захватить вагон скорого поезда или просто жилой дом, чтобы отвлечь на себя все силы и все внимание русских. Просто пойти и умереть, если прикажут. Шансы на их возвращение никто не считал, но это не имело значения даже для них самих — Абу-Сирхан лично поклялся на Коране перед каждым, что исполнение ими их долга он приравнивает к подвигу веры…